«Лимитчицы — их кличут лимота…»
Лимитчицы — их кличут лимота.
Отчаянного взгляда прямота,
Платочек ослепительный под каской
От брызг или случайного мазка.
А в стороне — шумящая Москва,
Еще вчера казавшаяся сказкой.
Шумит Москва, их всячески храня.
А на полу средь храпа и зевоты
Вповалку деревенская родня,
Приехала еще третьего дня,
У ней свои, понятные, заботы.
Но девочки в кругу трудов иных.
Деревня материнская неблизко.
Все будет в жизни нынешней у них,
И даже постоянная прописка.
Здесь им ведерко или мастерок
Вручила жизнь, подарки раздавая.
И как их этот случай подстерег
Или закономерность роковая?
Не слышал я что-то, но, может быть, есть теплоход
«Марина Цветаева», ходит, к примеру, по Каме;
Что «Анна Ахматова» строгой Невою идет
И мальчик за поручень крепко схватился руками.
Не помню, чтоб в дымке растаял «Борис Пастернак»,
А возле Гурзуфа гудел «Николай Заболоцкий».
Ну, нет — так и нет. Впрочем, их не забудут и так —
Без крупной волны и заботы подчеркнуто флотской.
Каждый фасад озарен за Невою,
Тщательно выделен каждый из них
Той золотой полосой заревою,
Что на опушках бывает лесных.
Я не сумел бы здесь жить постоянно
После родных переулков Москвы.
Но и, по правде, достаточно странно
Редко являться,— заметите Вы.
Да! Объясните простыми словами,—
Я на такой остановке сойду,
Чтобы негаданно встретиться с Вами
В Зимнем дворце или в Летнем саду.
Формальный лай собачий! —
Там, где ее места,
Она своей задачей
Всецело занята.
Смесь злобы и задора,
Бурлящая в саду,
Пока я вдоль забора
Почтительно иду.
Средь птичьих трелей летних
Зашлась, раздражена.
Но кончился штакетник —
И разом тишина.
Как скалолазы по скале
С утра карабкаются смело,
Так ртуть все выше по шкале
Ползла и падать не хотела.
Почти заоблачная высь…
— Спасибо, милая, за ласку.
Прошу тебя, не заразись,
Надень хоть марлевую маску…
Жестоко бил меня озноб,
А в окнах день стоял понуро.
…Губами тронула мой лоб:
— Подумаешь, температура!
— Обнаружил: заболел.
Окатило щеки жаром.
Вот! — когда так много дел,
Пропадет неделя даром.
Огорченья смутный шок,
Повторяющийся снова,
И под мышкою ожог
Градусника ледяного.
Но — внезапный оборот:
Не придется пить таблетки,
Ибо ртуть не достает
До решающей отметки.
Далеко она внизу.
Что ж ты, чучело из чучел!
И опять бегом везу
То, что сам же и навьючил.
Среди длящегося дня,
Как не раз уже бывало…
Что же все-таки меня
Душным жаром обдавало?
ВОСПОМИНАНИЕ
О КАРДИОЛОГИЧЕСКОМ
ЦЕНТРЕ
Вдруг жизнию самой
Стал связан с новым риском.
Давнишнею зимой
Лежал в Петроверигском.
Жар кости не ломил.
При жуткой холодине
Переносной камин
Стоял посередине
Палаты, где со мной
Декабрьскою порою
Как бы судьбы одной
Еще лежали трое.
Все сплошь директора.
Заводов, а не школы.
Врывалась к ним сестра —
Спасали их уколы.
От бега рдела кровь
На девичьих ланитах.
А эти вновь и вновь
О планах и лимитах.
Узнал от мужиков,
Из четких их рассказов,
Что умер Мясников,
Но проявился Чазов.
Наука на коне,
Идет вперед наука!
И можно жить вполне,
Коли такая штука.
Я разделял их пыл,
Был счастлив их удачей.
Из всей палаты был
Лишь я вполне ходячий.
…По переулку след
Зимы, и отзвук гула…
Через двенадцать лет
Всерьез меня тряхнуло.
На лестничных площадках
Всех городских больниц
Известно о порядках
В пределах тех границ.
Приветствуя друг дружку
Кивком, накоротке,
Желтеющую двушку
Сжимают в кулаке.
И тоже всё здесь вместе
На самом склоне дня:
Обыденные вести,
Пустая болтовня.
По делу замечанье
И речи про запас.
Короткое прощанье
И сдержанный наказ.
За окнами — глубины
Небес над мостовой.
Поскольку нет кабины —
Всем слышен шепот твой.
Дождь прошел. Погодка первый сорт,
И лужайка эта
Сохнет быстро, как раскрытый зонт
Посредине лета.
Говорят, здесь был когда-то дзот,
Есть другие варианты…
Сохнет быстро, как раскрытый зонт
На полу веранды.
Лет пройдет не менее двухсот,
И под мокрой кроной
Будет сохнуть, как раскрытый зонт,
Этот мир зеленый.
Пусть подчас мы этой льготы
Вовсе лишены,
Мне не нужно для работы
Мертвой тишины.
Я люблю еще до света
Обнаружить вдруг
Убираемого снега
Равномерный звук.
Ничего, душа привыкла
(Правда, только днем)
Тарахтенье мотоцикла
Слышать под окном.
Скверно жить в сплошном содоме.
Но — шумят леса,
И звучат в родимом доме
Милых голоса.
Ветер, налетая,
Плещется в листве.
Ситценабивная
Фабрика в Москве.
Симпатичный ситчик.
Молодая прыть.
— Не осталось спичек.
Можно прикурить?..
Глянем — не заметим,
Пряча торжество,
За вопросом этим
Больше ничего.
Затянулась «Явой»,
Вот и все дела,
И, ступая павой,
Тут же отошла
К дорогим подругам.
…Тополя в пыли.
За трамвайным кругом
Голоса вдали.
Смутный звук трамвая.
Звезды в синеве.
Ситценабивная
Фабрика в Москве.
«Заупрямилась, но вдруг…»
Заупрямилась, но вдруг,
Потянув за белу руку,
Силой вытянули в круг,
И пошла, пошла по кругу.
И уже зарделась вся
Перед взорами иными,
Груди крупные неся,
Тяготясь отчасти ими.
«На темной лестничной площадке…»
На темной лестничной площадке,
Как на площадке тормозной,
Свои особые порядки,
И пахнет дымом и весной.
Летит сквозь ветви даль живая,
И противоположный дом
Сквозит, все больше отставая,
И вскоре видится с трудом.
«Проснулся средь ночи и глянул в окно…»
Проснулся средь ночи и глянул в окно.
Такого тумана сквозит полотно,
Что даже не видно ближайшего дома,
Лишь свет фонаря на земле как солома.
Вновь что-то нарушилось в этой игре:
Машины соседей стоят во дворе,—
У каждой из них постоянное место…
Но — «скорая» возле второго подъезда.
Пока вы там, в тиши квартир,
А время близко к трем,
Мы подметаем этот мир
И мокрой щеткой трем.
Еще висит туманов дым,
Еще листва в росе.
Мы приготовить вам хотим
Его во всей красе.
Мы этот ранний мир трясем,
Совсем как половик.
Согласен с нами он во всем,
Он к этому привык.
Прошедших лет широкий бег,
И быстрых дней полет…
Мы отгребаем мягкий снег
И скалываем лед.
Фургоны с хлебом. Тишина.
Еще совсем темно.
За светом первого окна
Зажглось еще окно.
Ведь кто-то должен раньше встать,—
Так вечно будет впредь,
И так всю жизнь вставала мать,
Чтоб завтрак вам согреть.
