1919
1
Зловещим скованный покоем,
Покинутый в тревожный год,
Грозя потухшею трубою,
Сталелитейный стих завод.
В тумане дней осенних брошен,
Застыл, подслушивая, как
Ноябрь, промокший и продрогший,
Бродяжничал на площадях;
Как настороженной походкой
Подкрадывался враг во мгле…
Манометр цепенел над топкой
На холодеющем нуле.
Лишь тишь машин, заводской глушью
Прохаживаясь не спеша,
Будили стуком колотушек
Полуночные сторожа.
Зимою вьюга снежным комом
В забитые ходы стуча,
Рвала приказы военкома
С морщинистого кирпича.
Стоял суровый, многодумный,
Судьбе покорный, нем и глух…
Все чаще над станком бесшумным
Стальные сети вил паук…
2
И вот однажды, в день весенний,
Запоры сбросила рука,
И вновь в стремительном движенье
Могучий вал маховика.
Войною, голодом и мором
Был обессилен, мертв завод, —
По всем цехам гудят моторы,
Дым из трубы под небосвод.
Завыла вьюга в пылкой пасти;
На полный ход прокатный стан,
Над ним ликует старый мастер —
Красногвардеец-партизан.
Железные дрожат стропила,
Был с каждым взмахом крепче взмах:
Неугасимой властной силы
Пылал огонь у нас в сердцах.
Смерть презирая, в стужу, в голод,
Мы отстояли край родной
В боях под знаменем, где молот
И серп — наш символ трудовой.
Раскованный рукою жаркой,
Завод, сжигая немощь лет,
Встал, торжествующий и яркий,
Весенним солнцем на земле…
1920
О молодости мы скорбим,
О молодости уходящей,
По вечерам усталым, злым
Жизнь старой называем клячей.
Не скрыть седеющую прядь
И на лице ночные тени,
Как изморози октября,
Как первый желтый лист осенний.
И с горечью такой заметишь,
Что не к вершине перевал,
И на улыбку не ответишь
Той, что любимой называл…
А молодость — она рядком,
И не почуешь, как подхватит,
И, молодостью влеком,
Вдруг позабудешь о закате.
Узлом веселым — кутерьма,
И синь осенняя — синицей.
Не этажи, а терема,
Не вывески, а зарницы.
Старье на слом. И над плечом
Склоняется заботой бойкой,
Стеклом и жарким кирпичом
Цветущая на солнце стройка.
Старье на слом. И на порог
Шагает век таким разгулом,
Как будто б не было дорог
Томительных и плеч сутулых.
Пусть мутной старческой слезой
Лист падает на грудь земную, —
Румянцем яблок, щек и зорь
Мир полыхает и волнует!
Я ветру — нараспашку грудь.
Лаская рыжего задиру,
Легко и радостно взглянуть
В глаза прохожему и миру.
Над городом гуляка дым
Качает головой пропащей:
Он был у горна молодым…
…О молодости мы скорбим,
О молодости уходящей.
Не тлеть, а трепетать огнем,
Чтоб к солнцу — силы нашей ярость,
И молодостью назовем
Кипучую такую старость.
Пусть мутной старческой слезой
Лист падает на грудь земную, —
Румянцем яблок, щек и зорь
Мир полыхает и волнует.
1926
Рожь шумит высоким лесом,
Нынче весело полям.
Солнце красное воскресло
И идет, и светит нам.
Утро синью напоило
Наш ржаной медовый край.
«Выходи, ржаная сила,
Жать богатый урожай!»
Синь — косой раздайся шире.
Сытой грудью развернись.
Мы недаром в этом мире
Спелой рожью поднялись.
Не поймать седому долу
Песню красную в полон.
Нива колосом тяжелым
Бьет косцу земной поклон.
Завтра рожь под дружным
взмахом
Ляжет в длинные ряды,
И придется сытым птахам
На ночлег лететь в скирды.
Рожь вскипела, зазвонила,
Взволновала сытый край.
«Выходи, ржаная сила,
Жать богатый урожай!»
1918
Соломенная Русь, куда ты?
Какую песню затянуть?
Как журавли, курлычут хаты,
Поднявшись в неизвестный путь.
Я так заслушался, внимая
Тоске сермяжных журавлей,
Что не поспел за светлой стаей
И многого не понял в ней.
Соломенная Русь, куда ты?
Погибель — солнечная высь!
Но избы в ранах и заплатах
Над миром звездно вознеслись.
И с каждой пяди мирозданья,
Со всех концов седой земли
Слыхать, как в розовом тумане
Курлычут наши журавли.
Совсем устали от дозора
Мои зеленые глаза.
Я видел — в каменные горы
Огнем ударила гроза.
И что ж? Крестом, как прежде было,
Никто себя не осенил.
Сама земля себя забыла
Под песню журавлиных крыл.
Ой Русь соломенная, где ты?
Не видно старых наших сел.
Не подивлюсь, коль дед столетний
Себя запишет в комсомол.
Иные ветры с поля дуют,
Иное шепчут ковыли.
В страну далекую, родную
Шумят крылами журавли!
1923
В тяжелом и большом походе
Поля, деревни и леса.
И буйным озорством в народе
Звенят гармоник голоса.
Любимый край лицом не светел,
Темны вихры под картузом.
И кто не понял, не приметил,
Какую тягу мы везем!
Пот человечий по березам,
По каждому степному дню.
Дай бог с таким беспутным возом
Поладить доброму коню!
Сермяжный, поднатужься, милый,
Нам это дело не впервой.
Какой же богатырской силой
Ты развернулся, край родной!
Но все еще дорога — в гору,
За каждый мирный час — борьба.
И вспыхивают наши споры,
Как снега русского гульба.
Одной рукой судьбу хороним,
Другой — к мятежному штыку.
Но голову мы не уроним,
Не кинем в пьяную тоску.
С любовью, будет час, помянем
И наши дни и нашу кладь.
И потому мы не увянем,
Что не к лицу нам увядать!
1925
Не задаром жестоко тоскую,
Заглядевшись на русскую сыть.
Надо выстрадать землю родную,
Для того, чтоб ее полюбить.
Пусть она не совсем красовита,
Степь желта, а пригорок уныл.
Сколько дум в эту землю убито,
Сколько вырыто свежих могил!
Погляжу на восток и на север,
На седые лесные края.
«Это ты и в туманы и в клевер
Затонула, родная моя!»
Пусть желтеют расшитые стяги,
Багровеют в просторах степных —
Не задаром родные сермяги
Головами ложились за них.
Слышу гомон ковыльного юга,
Льется Волга и плещется Дон.
Вот она, трудовая лачуга,
Черноземный диковинный сон!
Не видать ни начала, ни края.
Лес да поле, да море вдали.
За тебя, знать, недаром, родная,
Мы тяжелую тягу несли!
Каждый холм — золотая могила,
Каждый дол — вековая любовь.
Не загинь, богатырская сила!
Не застынь, богатырская кровь!
В черный день я недаром тоскую,
Стерегу хлебозвонную сыть.
Надо выстрадать землю родную
Для того, чтоб ее полюбить!
1926
