Стали говорить:
Красный сокол взмыл с утеса,
Чтоб сердца когтить.
И, Махмуду благодарен,
Полный рог вина
Осушил на свадьбе парень
За него до дна.
Я и сам в года иные,
Молод и удал,
Словно стены крепостные
Этой песней брал.
Горец стреляный
к Махмуду
Раз пришел чуть свет.
Говорит:
- Век помнить буду,
Удружи, поэт.
Я вдову у нас в ауле
Сватал, но она
Мужа, павшего от пули,
Памяти верна.
О моем,
под звон пандура,
Жребии лихом
Ты поведай, словно сура *,
Золотым стихом.
И какие,
думай сам уж,
Мне нужны слова,
Чтобы, сдавшись, вышла замуж
За меня вдова.
Вскоре пир на всю округу
Грянул, говорят,
За Махмуда рог по кругу
Пил и стар и млад.
И среди честного люда
Дед мой тоже был.
Выпил рог он за Махмуда,
А потом спросил:
- Как постиг ты это дело,
Что у темных круч
К сердцу женскому умело
Подбираешь ключ?
Над горами месяц светел
Плыл и плавил тьму.
И, вздохнув, Махмуд ответил
Деду моему:
- Осужденная молвою,
Та, что мне мила,
И невестой и вдовою
На веку была.
Я носил шинель солдата,
Солнце - в голове.
Пел я девушке когда-то,
А потом - вдове.
Глубока, как память крови,
Память о Марьям.
Ключ любви таился в слове,
Что дарил я вам.
И верней ключа покуда
Не было и нет,
Походил ответ Махмуда
На святой завет.
Открывал в года иные,
С буркой за плечом,
Сам я
словно крепостные
Двери тем ключом.
* Сура - глава корана.
* * *
Себе представший в образе Махмуда,
Лежу ничком в Карпатах на снегу,
И грудь моя прострелена.
Мне худо,
И снег багров, и встать я не могу.
Но все ж меня домой живым вернули,
И под конем изменчивой Муи
Стою, как месяц ясный,
но в ауле
Следят за мною недруги мои.
Кумуз настроив, только начал петь я,
Они меня схватили, хохоча,
И спину мне расписывают плетью
Крест-накрест,
от плеча и до плеча.
Пусть насмехается имам из Гоцо,
Пригубив чашу огненной бузы.
Я зубы сжал.
Мне потерпеть придется,
Он не увидит ни одной слезы.
Что я Махмуд, мне показалось нынче,
Брожу в горах, печальный от любви,
Со звездами, чей свет исполовинчат,
Я говорю, как с близкими людьми.
Роятся думы, голова что улей,
Пою любовь, чтоб вы гореть могли,
Но рвется песня:
я настигнут пулей
Пред домом кунака из Игали.
Прощайте, люди.
Поздно бить тревогу.
Меня на бурке хоронить несут.-.
Какая мысль нелепая, ей-богу,
Мне показалось, будто я Махмуд.
ЦЕЛУЮ ЖЕНСКИЕ РУКИ
(Поэма)
I
Целую, низко голову склоня,
Я миллионы женских рук любимых,
Их десять добрых пальцев для меня,
Как десять перьев крыльев лебединых.
Я знаю эти руки с детских лет.
Я уставал - они не уставали.
И, маленькие, свой великий след
Они всегда и всюду оставляли.
Продернув нитку в тонкую иглу,
Все порванное в нашем мире сшили.
Потом столы накрыли.
И к столу
Они всю Землю в гости пригласили.
Они для миллионов хлеб пекли.
Я полюбил их хлебный запах с детства.
Во мне, как в очаге, огонь зажгли
Те руки, перепачканные тестом.
Чтобы Земля всегда была чиста,
Они слезой с нее смывают пятна.
Так живописец с чистого холста
Фальшивый штрих стирает аккуратно.
Им нужно травы сметывать в стога,
Им нужно собирать цветы в букеты
Так строится бессмертная строка
Из слов привычных под пером поэта.
Как пчелы в соты собирают мед,
Так эти руки счастье собирают.
Земля! Не потому ли каждый год
В тебе так много новизны бывает?
Когда приходит радость, опьяняя,
Я эти руки женские всегда
Целую, низко голову склоняя.
II
Я знаю эти руки.
Сколько гроз
Осилили несильные, родные.
Их сковывал петрищевский мороз,
Отогревали их
Костры лесные.
У смерти отвоевывая нас,
Дрожа от напряженья и бессилья,
Они, как новорожденных, не раз,
Запеленав, из боя выносили.
А позже, запеленаты в бинты,
Тяжелых слез ни от кого не пряча,
Вернувшись из смертельной темноты,
Мы узнавали их на лбу горячем.
В них тает снег и теплится огонь,
Дожди звенят и припекает солнце,
И стонет скрипка, и поет гармонь,
И бубен заразительно смеется.
Они бегут по клавишам.
И вдруг
Я замираю, восхищеньем скован:
По властному веленью этих рук
Во мне самом рождается Бетховен.
Мир обступил меня со всех сторон,
Лишь на мгновенье задержав вращепье,
И, как воспоминанье, древен он
И юн, как наступившее свершенье.
Они бегут по клавишам.
И вот
Воскресло все, что память накопила...
Мне мама колыбельную поет,
Отец сидит в раздумье у камина.
И дождь в горах, и вечный шум речной,
И каждое прощанье и прощенье,
И я, от свадьб и похорон хмельной,
Жду журавлей залетных возвращенья.
Вот вышли наши женщины плясать.
О, крылья гордой лебединой стаи!
Боясь свою степенность расплескать,
Не пляшут - плавают, не пляшут, а летают.
Пожалуй, с незапамятных времен
Принц ищет в лебедях приметы милой,
И мавры убивают Дездемон
Уже давно во всех театрах мира.
И Золушки находят башмачки,
Повсюду алчность побеждая злую.
Целую жесткость нежной их руки
И нежность мужественных рук целую.
Целую, словно землю.
Ведь они
Мир в маленьких своих ладонях держат.
И чем трудней и пасмурнее дни,
Тем эти руки и сильней и тверже.
Мир - с горечью и радостью его,
С лохмотьями и праздничной обновой,
С морозами и таяньем снегов,
Со страхами перед войною новой,
Вложил я сердце с юношеских лет
В любимые и бережные руки.
Не будет этих рук - и сердца нет,
Меня не будет, если нет подруги.
И если ослабеют пальцы вдруг
И сердце упадет подбитой птицей,
Тогда сомкнётся темнота вокруг,
Тогда сомкнутся навсегда ресницы.
Но силы не покинули меня.
Пока живу, пока дышу - живу я.
Повсюду, низко голову склоня,
Я эти руки женские целую.
III
В Москве далекой был рожден поэт
И назван именем обычным - Саша.
Ах, няня! С первых дней и с первых лет
Его для нас растили руки ваши.
В моих горах певец любви Махмуд
Пел песни вдохновения и муки.
Марьям! Как много радостных минут
Ему твои всегда давали руки.
Теперь любое имя назови
Оно уже не будет одиноко:
О, руки на плечах у Низами,
О, руки, обнимающие Блока!
Когда угас сердечный стук в груди,
Смерть подошла и встала в изголовье,
Тебя, мой незабвенный Эффенди,
Они пытались оживить любовью.
Когда на ветках творчества апрель
Рождал большого вдохновенья листья,
Из этих рук брал краски Рафаэль,
И эти руки отмывали кисти.
Не сетуя, не плача, не крича
И все по-матерински понимая,
Они сжимали плечи Ильича,
Его перед разлукой обнимая.
Они всплеснули скорбно.
А потом
Затихли, словно ветви перед бурей.
И ленинское штопали пальто,
Пробитое эсеровскою пулей.
Они не могут отдохнуть ни дня,
Неся Земле свою любовь живую.
И снова, низко голову склоня,
Я эти руки женские целую.
IV
Я помню, как, теряя интерес
К затеям и заботам старших братьев,
По зову рук далекой Долорес
Хотел в ее Испанию бежать я.
Большие, как у матери моей,
Правдивые, не знающие позы,
И молча хоронили сыновей,
И так же молча вытирали слезы.
Сплетались баритоны и басы:
"Но пасаран!" - как новой жизни символ.
Когда от пули падали бойцы,
Ей каждый сильный становился сыном.
Я помню, в сакле на меня смотрел
С газетного портрета Белояннис,
Как будто много досказать хотел,
Но вдруг умолк, чему-то удивляясь.
С рассветом он шагнет на эшафот,
Ведь приговор уже подписан дикий.
Но женщина цветы ему несет
Прекрасные, как Греция, гвоздики.
Он улыбнулся,
Тысячи гвоздик
В последний раз увидел на рассвете,
II до сих пор, свободен и велик,
Он по Земле идет, смеясь над смертью.
Я помню Густу,
Помню, как она
В одном рукопожатии коротком
Поведала, как ночь была черна
И холодна тюремная решетка.
Там, за решеткой, самый верный друг
С любовью в сердце и петлей на шее
Хранил в ладонях нежность этих рук,
Чтоб, если можно, стать еще сильнее.
Глаза не устают.
Но во сто крат
Яснее вижу наболевшим сердцем,
Как руки женщин Лидице кричат
И как в печах сжигает их Освенцим.
Я руку возвожу на пьедестал.
...У черных женщин - белые ладони.
По ним я горе Африки читал,
