раскрывает
цеха завод,
Яви пленка
еще тонка,
еще призрачна
зудь станка…
Утро
точит свое лезвиё;
зори
взялись за дело свое.
В небо
руки свои воздев,
штукатуры
встают везде.
Кисть красильщика
и маляра
тянет
суриковые колера…
Светлый глаз свой
и чуткий слух
люди отдали
ремеслу.
Если любишь ты жизнь,
поэт,-
раным-рано проснись,
чуть свет.
Чтоб рука
не легла, как плеть,
встань у песен
пылать и тлеть.
Каждый звук свой
и каждый слог
преврати
в людей ремесло,
чтоб трясло,
как кирка забой,
сердце -
дней глубину -
тобой.
Слушай,
чтоб не смолкал твой слух,
этот грохот
и этот стук;
помни,
чтоб не ослеп твой глаз,
этот отблеск
и этот лязг.
Не опускай
напряженных плеч,
не облегчай
боевую речь;
пусть, хитра она
и тонка,
вьется стружкой
вокруг станка.
1928
Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1967.
Мороз
румянец выжег
нам
огневой.
Бежим,
бежим на лыжах
мы
от него!
Второй,
четвертый,
пятый,-
конец
горе.
Лети,
лети,
не падай.
Скорей,
скорей!
Закован
в холод воздух,-
аж дрожь
берет.
В глазах
сверкают звезды.
Вперед,
вперед!
Вокруг
седые ели.
Скользи,
нога.
Как белые
постели,
легли
снега.
И тонкие
березы -
лишь ог-
ля-
нись -
затянуты
в морозы,
поникли
вниз…
На озере
синеет
тяжелый
лед.
Припустимте
сильнее
вперед,
вперед!
Легки следы
от зайцев
и
от лисиц:
ты с ними
состязайся -
несись,
несись!
Чтоб -
если ветер встречный
в лицо
задул,-
склонился ты
беспечно
на всем
ходу.
На всем
разгоне бега -
быстр
и хитер,-
схватив
охапку снега,
лицо
натер.
Чтоб крякали
сороки
от тех
отваг,
чтоб месяц
круторогий
скользил
в ветвях.
Чтоб в дальних
или ближних
глухих
краях -
везде мелькала,
лыжник,
нога
твоя.
Чтоб все,
на лыжи вставши
в тугой
черед,-
от младших
и до старших -
неслись
вперед!
1928
Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1967.
КАЖДЫЙ РАЗ, КАК СМОТРИШЬ НА ВОДУ…
Каждый раз,
как мы смотрели на воду,
небо призывало:
убежим!
И тянуло
в дальнюю Канаду,
за незнаемые
рубежи.
Мы хранили
в нашем честном детстве
облик смутный
вольных Аризон,
и качался -
головой индейца,
весь в павлиньих перьях -
горизонт.
Вот и мы
повыросли
и стали
для детей
страны иной,
призывающей
из дали,
синей,
романтической страной.
Каждый раз,
как взглянут они на воду
на своем
туманном берегу -
не мечты,
а явственную правду,
видеть правду -
к нам они бегут.
Дорогие леди
и милорды,
я хотел спросить вас
вот о чем:
«Так же ли
уверенны и тверды
ваши чувства,
разум
и зрачок?
Каждый раз,
как вы глядите на воду,
так же ль вы упорны,
как они?
Прегражденный путь
к олеонафту
так же ль
вас безудержно манит?
Если ж нет,-
то не грозите сталью:
для детей
страны иной
мы теперь
за синей далью
стали
романтической страной».
1928
Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1967.
1
Мир
широк и велик
с пути полета,
но хвалит
каждый кулик
свое болото.
Пускай
и в земную треть
гнездо куличье,
хочу лететь -
осмотреть
земли величье.
Дыши шумней,
паровоз,-
зима седая.
Кружись,
лесов хоровод,
вниз оседая…
Как быстро
вдаль ни бежит
твой путь,- он робок;
глумясь,
встают рубежи
в крутых сугробах.
Раскинулась
широко
страна – Расея,
и в ней
таких дураков
не жнут, не сеют.
Сто дней
топочи конем -
не сдаст пространство.
Пора
говорить о нем
не так пристрастно.
Как медленный
сток ржи
в амбарный запах,-
замедленная
жизнь
обваливается на Запад.
2
Дорога была
навек
прочна, опрятна;
винтами
вилась наверх
и шла обратно.
Вся белая,
без теней,
ровна, как скатерть..,
И полз
мурашом по ней
мотор на скате.
Теперь,
воротясь назад,
она воочию
впивается
мне в глаза
и днем и ночью.
Чем сможет
чужая страна
нам сердце трогать?
Натянутая,
как струна,
звенит дорога.
Не узенькою
тропой -
от речки в рощу:
по этакой
и слепой
пройдет на ощупь.
С такой
к рулю привыкать;
здесь воз – помеха.
По этой
без грузовика
не стоит ехать!
На этой -
кого ни встреть,
не разоспится…
И люди
идут быстрей,
и чаще спицы.
3
Чем ближе
родные места,
тем реже люди:
«…Чем тише
наша езда,
тем дальше будем!»
Замшелая
мудрость лесов,
колтун распутиц…
Какое тебя
колесо
возьмет распутать?
И хватит ли
лет полста
твоей тощищи,
чтоб
гладью дорог-холстов
был грунт расчищен?
Товарищи
и творцы,
болото – шатко:
скорей
подвози торцы,
грани брусчатку.
Пусть там,
где вилась морошка
да голубица,
асфальтовая
дорожка
в тень углубится.
Пусть там,
где лишь филин ухал
во мгле трясины,
шуршит
хорошо и сухо
прокат резины.
Пусть каждому
станет дорог,
как голос близкий,
гудок
и знакомый шорох
сквозь пыль и брызги.
Чтоб нам бы
не тише ехать
вдаль, без задора -
пусть всюду звучит,
как эхо,
зов Автодора!
1928
Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1967.
Сто довоенных
внушительных лет
стоял
Императорский университет.
Стоял,
положив угла во главу
умов просвещенье
и точность наук.
Но точны ль
пределы научных границ
в ветрах
перелистываемых страниц?
Не только наука,
не только зудеж,-
когда-то
здесь буйствовала молодежь.
Седые ученые
в белых кудрях
немало испытывали
передряг.
Жандармские шпоры
вонзали свой звон
в гражданские споры
ученых персон.
Фельдъегерь,
тех споров конца не дождав,
их в тряской телеге
сопровождал.
И дальше,
за шорох печористых рек,
конвойным их вел
девятнадцатый век.
Но споров тех пылких
обрывки,
обмылки
летели, как эхо,
обратно из ссылки.
И их диссертаций изорванных
клочья,
когда еще ты не вставал,
пролетарий,
над синими льдами,
над царственной ночью,
над снами твоими,
кружась, пролетали.
Казалось бы – что это?
Парень-рубаха,
начитанник Гегеля
и Фейербаха,
не ждя для себя
ни наград,
ни хваленья,
встал первым из равных
на кряж поколенья.
Да кряж ли?
Смотрите -
ведь мертвые краше
того,
кто цепями прикован у кряжа,
того,
кто, пятой самолюбье расплющив,
под серенькой
русского дождика
хлющей
стоит,
объярмован позорной доскою,
стоит,
нагружен хомутовой тоскою.
Дорога плохая,
погода сырая…
Вот так и стоит он,
очки протирая,
воды этой тише,
травы этой ниже,
к бревну издевательств
плечо прислонивши…
