8 января 1934 г. умер А. Белый, 10 января его хоронили. Это ощущалось как последнее прощание России с символизмом. Мандельштаму-акмеисту был чужд неврастенический стиль Белого, в 1923 г. он написал о нем едкую рецензию, но в 1933 г. они сблизились, ОМ читал ему «Разговор о Данте». Стихи на смерть А. Белого условно назывались «Реквием»: «этими стихами ОМ отпевал не только Белого, но и себя, и даже сказал мне об этом», – пишет НЯМ. Стихи пронизаны реминисценциями из последних книг Белого – мемуаров и «Мастерства Гоголя». «Голубые глаза и горячая лобная кость…»: лобная кость – из 6-й гл. романа Белого «Петербург», поэт в последние годы страдал мигренями, молодящая злость – ср. о «литературной злости» в конце «Шума времени», юрода колпак – образ из страдальческих стихов «Золота в лазури» и «Пепла» Белого, Гоголек – прозвище Белого на «башне» Вяч. Иванова, Ледяной – тоже самопрозвание Белого (в «Записках чудака» и др.), десть – пачка в 24 листа бумаги. «Меня преследуют две-три случайных фразы…» – интонация оплакивания (где… где…) подсказана отрывком старофранцузского жития Св. Алексия, когда-то переведенным ОМ (оттуда же архаизмы вежество, лиясь). Последовательность тем: плач, музыка, прощающиеся, рисовальщик; печаль моя жирна – скрещение реминисценций из стихотворения Пушкина «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» («печаль моя светла») и «Слова о полку Игореве» («печаль жирна тече…»); стрекозы смерти – из концовки стихотворения Белого «Зима», пространств инакомерных (солей трехъярусных) – о естественно-научном образовании Белого, затем о философском, затем о спорах символистов, сон в оболочке сна – из Э. По «Сон во сне», гравировальщик («…задумчивый, брадатый…») – В. А. Фаворский, рисовавший Белого в гробу, но на меди он никогда не работал, повис на ресницах – из «Улисса» Джойса (по цитате в статье Д. Мирского). В «Меня преследуют две-три случайных фразы…» музыка сопровождает похороны, в «Когда душе столь торопкой, столь робкой…» отождествляется с самим Белым. «Он дирижировал кавказскими горами…» – об очерках Белого «Ветер с Кавказа»; в Альпах Белый с товарищами строил антропософский храм, «Иоанново здание» (см. «Записки чудака»). Жены Иакова Лия как символ жизни деятельной и Рахиль – созерцательной – по Данте, «Чистилище», XXVII, 97–109. Зрячая стопа, машучи ступал – обычные характеристики походки Белого. «Откуда привезли? Кого? Который умер…» (пробел во 2-м стихе, может быть: ‹Где будут хоронить?›): молчит, как устрица – воспоминание о Чехове, которого привезли хоронить в вагоне для устриц. Работа ОМ над циклом не доведена до конца, состав и порядок стихотворений не окончателен.
Последние два стихотворения ОМ перед арестом посвящены М. С. Петровых (1908–1979), поэтессе и переводчице, в которую он был безответно влюблен в конце 1933 – начале 1934 г., уже ожидая казни за сталинскую эпиграмму. «Мастерица виноватых взоров…» (с подтекстом из «Бахчисарайского фонтана» и в стр. 5 – из «Константинополя» Гумилева), по-видимому, понимается так: (1) я подавляю желание, (2) я молчу, как рыба, (3) но мы нежнее, чем рыбы; (4) я люблю с восточной страстью, (5) но готов по-восточному поплатиться за эту неправую страсть; (6) я на пороге смерти и держусь мыслью о тебе. В начале строки 21 – пробел, в большинстве списков заполненный «Ты, Мария…», но в автографе, писанном для М. Петровых, – «Наша нежность – гибнущим подмога». Стих. «Твоим узким плечам под бичами краснеть…» рисует судьбу спутницы осужденного или казненного; НЯМ допускала возможность, что это стихотворение обращено к ней.
14 мая 1934 г. ОМ арестован, 27 мая выслан в Чердынь, в июне переведен в Воронеж, осенью поселяется по адресу: 2-я Линейная, д. 4. Отсюда игра слов в стих. «– Это какая улица…», (где тема – из стих. В. Инбер «Переулок моего имени»); Линейная улица упиралась в Ленинскую, отсюда вариант «Жил он на улице Ленина». Яма – реалия, дом находился в низине. Ср. сходную игру слов в стих. «Пусти меня, отдай меня, Воронеж…». Путь в Чердынь был поездом до Свердловска, узкоколейкой до Соликамска и Камой до цели. О втором перегоне – через бесконечно расширяющееся пространство Урала – написано стих. «День стоял о пяти головах. Сплошные пять суток…». Черноверхая масса – лес; стихотворение сперва начиналось: «День стоял о пяти головах. Горой пообедав, Поезд ужинал лесом. Лез ниткой в сплошное ушко. В раздвое конвойного времени шла черноверхая масса…»; от этого «раздвоя» сторон дороги – образ лодки-двойки (на самом деле – гребной). Большаки – проселочные дороги, видные из окна (с намеком на «большевиков»). Племя пушкиноведов – конвойные: «В дорогу я захватила томик Пушкина. Оська ‹старший конвойный› так прельстился рассказом старого цыгана, что всю дорогу читал его вслух своим равнодушным товарищам» (НЯМ). Урал-гора ассоциируется с Урал-рекой, поэтому на стихотворение накладывается впечатление от концовки фильма «Чапаев», только что посмотренного в апреле 1935 г. (Фурмановского «Чапаева» ОМ считал замечательной книгой.) Тот же фильм – в стих. «От сырой простыни говорящая…» (самые запоминающиеся сцены – «психическая атака» белых офицеров на чапаевские позиции и ставка полковника Бороздина). О последнем этапе ссылки – триптих «Как на Каме-реке глазу темно, когда…» (второе стихотворение – цензурный вариант первого, но ОМ поставил их вместе). Дубовые колени – «пристани, или, вернее, причалы. Молодеет ельник, конечно, в воде, в отражении, более ярком, чем «чернолесье», т. е. ельник» (НЯМ). Бревна уподобляются пулеметам под влиянием того же «Чапаева». «Тобол» и «Обь» – видимо, встречные пароходы(?) (ср. ниже «Стансы»). Третье стихотворение – уже обратный путь с востока, желание запомнить виденное (посолить в памяти лес, отслоить гору с костром) и слиться с новопочувствованной страной (вселиться в Урал, беречь эту гладь).
Программное стихотворение об этом новом примирении с действительностью – Стансы (заглавие от стихов Пушкина со сходным настроением). Вторая строфа (о «шинели до пят») предлагалась в печать как отдельное стихотворение. Нелепая затея – эпиграмма на Сталина, швом отделившая было поэта от масс; побыть и поиграть с людьми – ср. «играют и поют» (в стих. «Вот дароносица…») и «Играй, покуда над тобою…» (у Тютчева). Воспоминание о ссылке – клевещущих козлов… драки (соседей по Чердыни – меньшевиков и эсеров; Мандельштаму они претили) и стук дятла (доносчика). Прыжок – попытка самоубийства, когда в первую же чердынскую ночь ОМ выбросился из окна больницы, вывихнув и сломав руку; затем наступило успокоение. И ты, Москва – несколько суток в Москве по пути из Чердыни в Воронеж. Большевея – «в этом слове для народного слуха положительный звук:…большеветь – почти умнеть, становиться большим» (ОМ в передаче НЯМ). В Арктике машин советских стук – Северный морской путь, спасение челюскинцев в 1934 г. Садовник и палач – Гитлер, демонстративно увлекавшийся садоводством; губительница-русалка Лорелея, расчесывающая волосы на скале, – символ Германии (ср. «Декабрист»). К этому стихотворению примыкают «Мир начинался страшен и велик…» (образ каменноугольных пластов с отпечатками древних папоротников), «Мне кажется, мы говорить должны…» (взгляд на трудную современность из светлого будущего; воздушно-океанская подкова – сковывающая стихию воздуха; написано после катастрофы 18 мая 1935 г. с агитсамолетом «Максим Горький»), «Идут года железными полками…», «Мир должно в черном теле брать…», «Ты должен мной повелевать…» (обращено, видимо, к рабочему классу; недруг – кто-то из обличителей ОМ), «Да, я лежу в земле, губами шевеля…». – Противоположное настроение, вызов сославшим – в стих. «Лишив меня морей, разбега и разлета…». Последнее стихотворение в этом ряду – «Не мучнистой бабочкою белой…» – о торжественных похоронах летчиков (на лафетах, смертных станках), может быть, по впечатлению от кинохроники о той же катастрофе «Максима Горького»; мотив чтоб тело превратилось в улицу… – тот же, что в «– Это какая улица?..», только взятый всерьез (ср. «Разговор с товарищем Нетте» Маяковского). ОМ остался этим стихотворением недоволен («подхалимские стихи… – ода без достаточного повода к тому»), и доработка его растянулась почти на год.
