оно станетъ въ борьбѣ съ гностицизмомъ; ибо ему предстояло или погибнуть подъ натискомъ гностицизма, или переродиться; натискъ тотъ былъ премного опаснѣе для бытія ортодоксіи, чѣмъ, скажемъ, гоненія на христіанъ, напротивъ, сплачивавшія христіанъ). Появляются ересеологи – ученые христіанскіе мужи, борющіеся съ гностицизмомъ какъ опаснѣйшимъ явленіемъ для ортодоксіи; у гностицизма былъ перевѣсъ помимо уже упоминавшагося также и въ томъ, что они использовали всю накопленную эллинизмомъ мудрость – отъ греческой мудрости, философіи до восточной магіи, теургіи, астрологіи и пр. Для сторонняго наблюдателя не было еще четкой границы между нарождающейся ортодоксіей и болѣе зрѣлымъ гностицизмомъ. Цѣлостной и зрѣлою ортодоксія, закалившись, становится въ борьбѣ съ гностицизмомъ къ половинѣ III столѣтія, но этимъ она обязана великому борцу съ гностицизмомъ Иринею, фигурѣ болѣе важной въ этомъ дѣлѣ, чѣмъ послѣдующіе ересеологи. Его имя означаетъ «миръ», и онъ дѣйствительно водворялъ миръ въ мірѣ, но, какъ мастерски отмѣчаетъ Посновъ, si vis pacem, para bellum, а потому всё бытіе свое Ириней подчиняетъ военнымъ дѣйствіямъ съ гностицизмомъ: водворенію мира въ мірѣ христіанскомъ. Онъ «проходитъ иногда не замѣчая мимо нѣкоторыхъ гностическихъ глубинъ» [107], – отмѣчаетъ православный Посновъ, который и слова не говоритъ о хуленіи въ адресъ гностицизма, цѣликомъ и полностью довѣряясь Иринееву «обнаруженію» онаго теченія. Посновъ не считаетъ, что отцы церкви хотя бы и въ чёмъ-либо исказили гностицизмъ, но здѣсь онъ неубѣдителенъ; тѣмъ паче не говоритъ онъ о возможномъ замалчиваніи (умышленномъ или нѣтъ) тѣхъ или иныхъ сторонъ гностицизма; самъ же онъ вполнѣ цѣленаправленно замалчиваетъ эсотерическій характеръ гностицизма, какъ правило, лелѣющій свою потаенность, дѣлая акцентъ на его опасностяхъ для нарождающейся ортодоксіи и на мнимой идеологической агрессивности гностицизма. Ириней поставляетъ въ вину гностикамъ искаженіе христіанства, использованіе христіанства для своего, чуждаго ему ученія, выдаваемаго, однако, за подлинное христіанство; гностическія откровенія Ириней считаетъ измышленіями, попросту придумками – и опаснѣйшими (совсѣмъ какъ фамусовское общество «думаетъ» о Чацкомъ!), предваряя много болѣе поздніе ортодоксальные эпитеты гностицизма (напримѣръ, устойчивое словосочетаніе «гностическія бредни»). Придумками и ложью, по Иринею, оказывается и тайное преданіе гностиковъ, полученное отъ Христа. Навѣрное, только правда могла вызвать толикій гнѣвъ. Также у Иринея есть критика самого гностическаго ученія; ересеологъ используетъ ratio (какъ часто водится въ богословіи) тамъ, гдѣ ему входъ воспрещенъ; онъ неубѣдителенъ въ своей критикѣ (лично для меня), и полемическій пылъ застилаетъ ему глаза, дѣлая его – и безъ того полуслѣпого, ибо онъ послѣдователь одного слѣпца, – безокимъ. Посновъ, изслѣдуя Иринея и слѣдуя за нимъ, – вовсе не на высотѣ въ иныхъ случаяхъ: «Это преданіе <…> заключаетъ въ себѣ истину и всё необходимое для спасенія съ такою очевидностью, что всякій, преданный истинѣ, признаетъ его истинность, сравнивъ его съ ересью. Еретическое преданіе не имѣетъ признака истинности уже потому, что оно извѣстно только не многимъ» [108]; или – еще отчетливѣе: «согласіе, единодушіе въ чёмъ-либо (большинства) вѣрующихъ есть первый признакъ вѣрности преданія» [109]. Отмѣтимъ, что гностицизмъ основанъ на личномъ откровеніи, здѣсь куда важнѣе не система взглядовъ и не догма (въ гностицизмѣ нѣтъ догмъ), но практика, милостью коей на гностика нисходитъ откровеніе.
Итакъ, съ офитовъ начинается гностицизмъ – хотя бы уже потому, что они первые (по свидѣтельству Ипполита) назвали себя «гностиками»; нелишнимъ здѣсь будетъ напомнить, что самое названіе «офиты» восходитъ къ греческому ophis – «змѣя», и змѣй здѣсь есть символъ высшей мудрости, высшаго знанія (gnosis), ибо змѣемъ облеклась Премудрость, дабы сообщить людямъ gnosis. Средь многоразличныхъ офитскихъ сектъ выдѣляются каиниты, особо почитавшіе Каина, сына Змѣя и Евы, и Іуду; Каинъ, носитель высшаго знанія, исторгаетъ душу Авелю, потомка низшей, матеріальной, дольней силы, а Іуда исполняетъ тайную волю Христа, которую никто болѣе не вѣдалъ.
Въ Сиріи и Самаріи гностическое ученіе нашло наиболѣе благопріятныя для себя почвы; также оно вторгалось, по Поснову, въ христіанство и чрезъ іудейство. Современные изслѣдователи связываютъ происхожденіе гностицизма съ мандеями (назореями), существующими и понынѣ. Посновъ самое «вторженіе» въ христіанство связываетъ съ дѣятельностью «лжеучителя» Саторнила, ученика Менандра, который въ свою очередь былъ ученикомъ Симона Мага, который считается самымъ первымъ гностическимъ учителемъ (было распространено мнѣніе, что Симонъ Магъ въ свою очередь – ученикъ Іоанна Крестителя), что былъ родомъ изъ Самаріи – мѣста издавна «еретическаго» [110]. О Симонѣ мы вынуждены судить лишь по хулящимъ его сообщеніямъ отцовъ церкви, называющимъ его «отцомъ всѣхъ ересей». Ему мы обязаны зачиномъ темы Софіи (хотя этого имени у него нѣтъ) и – шире – большинства иныхъ гностическихъ тѣмъ (вѣроятно, уже у Симона есть ученіе о зломъ деміургѣ и благомъ мудромъ змѣѣ), а его ученику Менандру – болѣе развитой концепціей двухъ боговъ и идеей о спасеніи милостью знанія, а не вѣры. По Поснову, оба послѣдніе, Симонъ и Менандръ, внѣ христіанства, ибо не учили, какъ то дѣлалъ «христіанскій еретикъ» Саторнилъ, о пришествіи Спасителя, а сами выдавали себя за боговъ. Дѣятельность та себя явила во времена правленія Адріана или нѣсколько позднѣе (начало II вѣка).
Саторнилъ былъ, несомнѣнно, реформаторомъ гностицизма, вывесть ученіе его изъ ученій предыдущихъ не представляется возможнымъ, хотя изъ нихъ оно ближе къ ученію офитовъ (радикальный дуализмъ), ибо онъ, по всей видимости, вышелъ изъ офитовъ, но оно очищено у него отъ языческаго прошлаго и іудейскихъ напластованій; почва его ученія есть уже христіанская почва. Посновъ вслѣдъ за Амелино считаетъ его ученіе «началомъ гностицизма», ибо при нёмъ и при его посредствѣ стало оно широкимъ явленіемъ.
Слѣдующей фигурою былъ ученикъ Саторнила Василидъ, также творившій на христіанской почвѣ, но – среди прочихъ отличій отъ ортодоксіи – отрицавшій Ветхій Завѣтъ и особенно цѣнившій ап. Павла; особенное значеніе придавалось имъ Христу, понимаемому по-своему: отрицались крестныя его страданія, а вмѣсто него страдалъ Симонъ Киринейскій; кто позналъ сіе – спасенъ, въ противномъ случаѣ человѣкъ прозябаетъ въ слѣпотѣ и влачитъ ярмо раба; Василиду приписывался либертинизмъ и внушеніе своимъ послѣдователямъ дерзости, презрѣнія ко всему сущему и гордыни; относительно Отца Василидъ говоритъ апофатически. Дѣятельность Василида относится къ нач. II вѣка. Объ ученіи его говорить трудно хотя бы потому, что Ириней и Ипполитъ – скудно, неполно и скомкано – описываютъ двѣ разныхъ системы Василида, и ихъ взглядъ пристрастенъ; имѣющіеся отрывки самого Василида слишкомъ отрывочны, ученіе его пронизано глубокимъ пессимизмомъ. Ему приписываютъ строки: «Ты знай всѣхъ, а тебя пусть никто не знаетъ!».
Василидъ былъ старшимъ современникомъ иного гностическаго учителя II вѣка – Маркіона, ошибочно считающагося ученикомъ нѣкоего Кердона (они познакомились послѣ отпаденія Маркіона отъ ортодоксіи, когда основныя положенія ученія его уже сложились; кромѣ того, ни въ какомъ отношеніи Кердонъ не былъ равенъ Василиду, уступая ему едва
