Синтагматическое связывание и соотнесение различных сфер изображаемого мира технически реализуется с помощью фабульных нитей, репрезентируемых теми или иными героями. Подобными нитями, сшивающими разные участки действительности в единый ее образ, являются в «Хаджи-Мурате» история выхода заглавного героя к русским, в «Двенадцати стульях» – охота за сокровищем, в «Илиаде» – сидение ахейцев под стенами Трои, в романе Войновича – стояние рядового Чонкина на часах, в «Круге первом» – история с телефоном и т. п. Возможны, разумеется, и множественные фабульные скрепы такого рода внутри одного произведения.
Можно выделить несколько основных разновидностей синтагматической связи между сферами «экстенсивного» повествования и наметить типологию таких повествований в зависимости от того, какая разновидность связи играет в них доминирующую роль. Как примеры крупных видов связи мы выделяем «поэтический», «исторический», «авантюрный» и «административный» виды. Они обладают наибольшей широтой охвата, т. е. могут соединять даже полярно удаленные друг от друга сферы действительности. Кроме них существуют, конечно, и другие виды связи, которые можно называть по-разному («персональный», «профессиональный» и т. п.), однако они отличаются от четырех вышеназванных более узким радиусом действия, соединяя лишь сравнительно близкие сферы.
Поэтическим мы называем тот вид связи между далеко отстоящими сферами, который доминирует в некоторых видах эпоса, в частности, в гомеровской «Илиаде». Особенность этого эпоса в том, что основная линия действия жестко прикреплена в нем к одному месту (лагерь под Троей) и одному предмету (осада ахейцами Трои) и развивается она крайне медленно, черепашьим шагом, со множеством микроскопически фиксируемых подробностей. Тем не менее, в поэме широко представлен и мир за пределами этих узких рамок. Но переходы в иные сферы, темпы и измерения совершаются здесь не наяву, а в словесном плане, т. е. во всякого рода отступлениях от основного сюжета, которым обильно предаются и поэт и его персонажи183. Другие сферы действительности, широко развертывающиеся в гомеровском эпосе наряду с основной, военной линией, локализуются главным образом в гомеровских развернутых сравнениях, в речах и воспоминаниях героев, которыми они аргументируют и поясняют свои мысли, в экфрасисах (описаниях картин и скульптур, из которых наиболее известен «Щит Ахилла») и, в известной мере, в эпитетах. Давно замечено, что эти пассажи имеют тенденцию уводить нас далеко в сторону от основного предмета изложения. Так, большинство экскурсов в «Илиаде» касается не событий, связанных с данной войной, а того, что совершенно для нее неактуально, происходило в других странах и по другим поводам(Остин 1978: 78). Если непосредственный сюжет повествует о богатырях и военных подвигах, то материалом сравнений чаще всего бывает «мирный труд земледельца, скотовода, ремесленника и обычная человеческая жизнь с радостями и страданиями маленького человека»(Лосев А. 1973: 53; Сахарный 1976: 140). В парадигматическом плане эти сравнения и отступления, как правило, соотнесены с основной сюжетной линией достаточно тесно: первые, как считают некоторые исследователи, часто служат предвестиями имеющих произойти событий (Лосев А. 1973: 56), вторые содержат примеры и прецеденты, существенные для текущего действия (Остин 1978: 74 – 76). Но, помимо этих конкретных функций локального характера, отступления и тропы играют и более общую роль, единую для поэмы в целом. Они систематически «расширяют наше поле зрения далеко за пределы поля битвы»(Сахарный 1976: 140), приоткрывают перед нами различные стороны мира и тем самым устанавливают подлинный масштаб и смысл собственно военной (количественно преобладающей) стороны эпоса, переводят последний из узко батальной или, в лучшем случае, политической сферы в общечеловеческую и экзистенциальную, имеющую дело со всей полнотой бытия. В романах и «околороманных» повествованиях аналогичная функция выполняется сюжетными разветвлениями и параллельными линиями, как уже упоминавшиеся эпизоды с солдатом Авдеевым, императором Николаем и генералом Козловским в «Хаджи-Мурате». Но техника фабульной связи между этими линиями и судьбой заглавного героя у Толстого совершенно иная, чем в «Илиаде», хотя случаи чисто вербальной, «поэтической» связи наподобие гомеровских экскурсов есть и там (см. далее).
Исторический способ связи уже бегло упоминался выше: мы говорим о тех структурах, главным образом романного и околороманного типа, где объединяющую роль играет крупное событие всемирного масштаба или исторический процесс, развертывающиеся сразу во многих сферах действительности, скажем, революция или война – обычный сюжет эпопей XX века. Различные сферы, сюжетные линии, персонажи, группы персонажей могут в этом случае не иметь никакой специально придуманной связи друг с другом: эффект целого обеспечивается здесь единством глобального механизма, в котором каждый из вышеуказанных компонентов играет отведенную ему роль, оставаясь в пределах собственной сферы и не обязательно зная о существовании других. Так, в исторических романах Алданова есть особые главы, посвященные ключевым фигурам описываемых эпох: Вагнеру, Достоевскому, Бисмарку, Бакунину («Истоки») или Эйнштейну, Ленину, Муссолини, Францу-Иосифу («Самоубийство»). С линией основных героев, равно как и друг с другом, эти лица не соприкасаются и, как правило, вообще не фигурируют за пределами своих глав. В «Голом годе» Пильняка – несколько сфер (усадьба вымирающих помещиков, коммуна анархистов, провинциальный город, лесная глушь, хлебный поезд, большевистская власть), персонажи которых сталкиваются между собой лишь окказионально. Объединяющим фактором служит здесь «вихрь революции», которым в различной мере охвачены (или, наоборот, обойдены) все эти участки российской жизни. В эпопеях XIX века эта обособленность сфер уже намечалась, но полного развития не получила: в «Войне и мире» все семейства связаны друг с другом родством или знакомством, да и герои обладают большой мобильностью, лично передвигаясь вверх и вниз в социально-политическом и географическом пространстве, чему способствуют перипетии военного времени (Пьер посвящается в масоны, участвует в Бородинской битве, наблюдает пожар Москвы, бредет по дорогам в толпе пленных; князь Андрей служит у Кутузова и Сперанского, замечен Наполеоном и т. п.). Историко-философская соотнесенность, связанность «единым временем» как доминанта романной структуры – явление весьма позднее; чтобы роман, целиком на ней основанный, воспринимался как единство, от читателя ожидается достаточно продвинутый и абстрактный уровень представлений об историческом процессе, о полифоничности понятия «век», о взаимосвязанности «далековатых» элементов действительности. Распространению данного типа романа способствовали массовый, всеохватывающий и поистине мировой масштаб событий XX века, развитие современных средств информации, осознание роли науки и интеллектуального труда в судьбе человечества, движение мира в сторону «глобальной деревни».
Напротив, авантюрный тип связи так же стар, как само художественное повествование; во всяком случае, он старше, чем жанр романа, будучи представлен уже в древнейших памятниках литературы. Под авантюрной связью мы подразумеваем те случаи, когда разные сферы изображаемой действительности «прошиваются» деятельностью героев и маршрутами их передвижений. Герою данного типа повествования не обязательно быть авантюристом в узком смысле слова: от него лишь требуется мобильность и другие личные качества, позволяющие проникать в сферы жизни, далеко отстоящие от нормальной среды его обитания. «Авантюрный герой, – пишет М. М. Бахтин, – не субстанция, а чистая функция похождений и приключений. С авантюрным героем все может случиться, и он всем может стать»(Бахтин 1972: 171). Поскольку речь идет не о характере, а о «чистой функции», то в перемещениях героев из одних сфер в другие могут играть решающую роль внешние факторы (например, война). Разумеется, далеко не всякие приключения и похождения способны обеспечить то, что мы называем экстенсивным повествованием. Для этого нужны особенно благоприятные условия, например, остроумный сюжетный механизм, катапультирующий героя в обычно недоступные ему области (один из наиболее эффектных примеров – сюжет «Принца и нищего» М. Твена), или выдающиеся таланты и личная магия героя, открывающие перед ним все двери (персонажи типа Дон Жуана или Калиостро), или сочетание того и другого (как Остап Бендер). Особо интересные возможности открываются перед групповым героем, т. е. несколькими лицами, имеющими общие цели и интересы; они могут разделяться и действовать поодиночке (пример – «Капитанская дочка», где Гринев проникает в лагерь Пугачева, а Марья Ивановна – в императорский дворец).
