лентой.
Дар архива! Он для всех и — наш,
город наделил богатой лептой.
Но сегодня я пешком пройду
вдоль спасенных снимков, серых, давних,
онемею, углядев беду и надежды,
нет которым равных.
Дни отката нечисти, назад
первые шаги немецких полчищ.
У жилища-шалаша стоят
три фигуры изможденных, тощих.
Женщины села Бородино
(виден крест двенадцатого года).
Ад кипел здесь нынче и давно.
Выжили — такая уж порода.
На других (все в метр величиной)
радостные люди-новоселы.
Окнами сверкает в летний зной
дом их — первый новый кров в поселке.
Мост через Оку был взорван — слышу:
пилы ноют, молотки стучат.
Парень на столбе — все выше-выше,
загорятся «лампы Ильича»!
Стоп! Улыбка снова соскочила:
предо мной, как призрак, Сталинград.
Камера любовно осветила
полк бойцов сгрудившихся. Хоть смрад
в воздухе, а за спиной солдатской
дом навис огромный, дом-дракон.
Неужели вновь восстанет, братцы,
город сей безглазый — без окон?
Я стояла, видя пред собою
палачом распятую страну…
Но живой народ! Со всей душою
раны лечит, одолев войну.
Что терзало? Память о погибших,
голод и сверх меры тяжкий труд.
Что ласкало? Радость переживших,
но спасенных от смертельных пут.
Право есть надеяться, любить –
словом, жить на свете, просто жить.
Новые слова
«Когда изменяемся мы — изменяется мир»
/Е. Евтушенко/
Поздравляю с пополненьем
в лексике. Салют!
Новый век, иное зренье –
слово тут как тут.
Объявилось, раскрутилось,
обозвать взялось
нас, сограждан.
— Сделай милость.
Ты желанный гость.
— Трое нас. Лох — работяга,
мышцы, глянь, бугор.
Рядом лузер, доходяга.
Сам себе укор.
Я же офисный планктон.
Как костюм? Прическа?
Соблюдаю светский тон,
хоть козявкам тёзка.
— Стой! Зачем же работяга?
Труженик. Герой.
Ну, словечки. Сколько яда
в вас, насмешки злой!
Кыш отсюда, улетели!
— Да? А ты простак.
Мы, конечно, только тени
тех, кто мыслит так.
Их, смотри, посев просторный
в русских городах.
Слово, если и позорно,
скачет на устах.
Честь была труду любому,
действуй от души!
А теперь свой фарт — основа,
слабого круши.
Так мы их и обозначим
новеньким словцом,
чтоб не жалобили плачем
тех, кто прёт бойцом.
Вот каков у нас резон.
— Века
нового
закон?
Я не чуяла их бытия…
Я не чуяла их бытия,
хотя день не пройдет без касанья
тех высот мастерства и призванья,
что сберечь рвется жизнь-судия.
«Демон» Врубеля, Клодта «лошадки»,
«Медный всадник» — скульптура, стихи,
взлет Нуриева, бас для «Блохи» –
блеск искусства! (Пытаюсь быть краткой).
Но когда засветились слова
и я сладила стихотворенье –
разгадала икаров паренье.
Будет, нет ли, цела голова.
Сколько их объявилось кругом!
Цель одна — красотою упиться:
вышить гладью живую синицу
и от радости плакать потом.
Даже малое счастье творить
«будь вовеки благословенно».
Оно крылья дарует, безмерно
напрягая уставшую нить.
К товарищам по перу
Я сегодня встречаю вас снова –
окрещенный стихами народ,
для кого драгоценное слово
вдруг на чистой странице встает.
Пусть пока лишь для вас засветилось,
лишь для вас дарит свой аромат.
Если слово живое явилось,
торжествует строфы вашей лад.
Но непросто заметить обманку,
что скатилась, как клякса с пера.
Раскрутите ее наизнанку,
быть суровым настала пора.
Мысль высокая жаждет рожденья,
засверкать рвется камнем в кольце.
Мастеров беспощадное зренье
приобщите до точки в конце.
Луч
/поэтессе Елене Соседовой/
День неласковый, унылый,
как забытый дом.
Спрятал голову гульливый
голубь под крылом.
Тут веселый тонкий лучик
щель свою нашёл
в чаще облаков дремучих,
колесом-грошом
прокатился по речушке,
листик шевельнул.
Вот деревня на опушке –
в стекла заглянул.
Луч… Любому в жизни тяжкой
на него расчет:
кто-то с сердцем нараспашку
вовремя зайдёт.
Нет? Но песня зазвенела,
рассмешил чудак.
Это все благое дело,
и отрада, так?
Для соседушки бедовой
добрый свет — в стихах.
Лишь найдется злато-слово –
запоёт в устах,
растревожит сладкой болью
от красы земной,
душу напоит любовью,
унесет с собой
в беспредельные просторы,
где слепит заря.
Её песням будет вторить
радость бытия.
Ноябрьский букет
Вам дарили цветы — вы их помните?
Чем задела живая краса:
воцарилась сирень в вашей комнате,
орхидеи сверкнули глаза,
или, может, решили сомнения
хризантем золотые шары?
Я недавно с немым восхищением
принимала простые дары.
То большой был букет, всё ноябрьские,
уж готовые сгинуть цветы:
ветки розочек — вовсе не царские,
россыпь пестрых ромашек, пласты
той капусты малиновой заячьей
и рябины роскошная гроздь.
Да, по саду с волшебною палочкой
прогулялся осенний мой гость.
Где она затаилась, волшебная? –
В поэтической русской душе.
Эта сила, как дар совершенная,
оживай и в стихов вираже!
С днем рождения, Александр Сергеевич!
Воскреси — своё дожить хочу! /Маяковский/
Московское метро. Час ранний, суматошный.
Людской поток — в вагон, назад, на переход.
Приезжий изучает надписи дотошно,
страшит его толпы крутой водоворот.
И я в той тесноте ладья, что одинока
в безбрежном океане. Как оживить себя?
Поговорить бы с кем. Пожалуй, издалека
я позову его, я воскрешу любя.
Кто это может быть? Да Пушкин же, конечно.
Ему я покажу любимую Москву.
В сторонку отведу и объясню сердечно,
какие чудеса он видит наяву.
Два века с лишком тройкой пролетело.
Ах, Пушкин, «день грядущий» пред тобой,
открытиям чудесным нет предела!
Но человек? Все так же скорбен пред судьбой.
Шагнем на лесенку и воспарим из подземелья,
пройдемся, сторонясь машин и москвичей.
Мы вспомним про Арбат, там дом, там келья,
где близко вспыхнул свет ее очей.
И все же почему поэт со мною рядом?
Другого никого представить не могу.
Глядит, как на портретах, грустным взглядом,
он друг, хоть и в чужом родившийся кругу.
Читатель для него приятель, братец милый,
он с ним открыт, и весел, и умен.
А слог его, простой и златокрылый,
ласкает слух с тех памятных времен.
Но что для нас дороже дорогого:
угаданный в стихах натуры русской след,
зерно души большой, явившейся из слова.
Её нам постигать, как тайну, много лет.
А я иду вперед загаданной дорогой,
читая тихо из «Онегина» главу.
Прохожий обернулся на меня с тревогой,
не понял, что в волнах поэзии плыву.
Что ж, Александр Сергеич, с днем
