Я грежу ль? да! о мглистый сланец
Моих разбегов льдяный танец…”
И дальше в этом роде вздор.
В какой вошла она азарт
И совершенно позабыла.
Что выкрала, в разгаре пыла,
“Моих разбегов льдяный старт”
Из моего стихотворенья,
Одно лишь слово изменя…
Но я не высказал сомненья,
Что эта строчка из меня!
Она подумала, должно быть,
Что я не знал своих стихов…
Когда пускает лампа копоть,
Фитиль я приспустить готов…
А если это с опозданьем,
Придется открывать окно…
Так и с назойливым созданьем
Мне было поступить дано,
Но то впоследствии… Об этом
Скажу всего в двух-трех словах.
Вообразя себя поэтом,
Она твердила о стихах
Весьма решительно и нагло,
Пока однажды не иссякла,
Когда я сделал некий “взмах”…
Один хороший мой знакомый,
Большой ироник и шутник,
Над поэтессой невесомой
Смеясь в душе своей, поник
Для вида грустно головою,
И на вопрос ее, что с ним,-
Ответил: “Занят я вдовою,-
Царицей Ингрид я томим.
Мне кажется, не с Вас ли Ингрид
Написана? признайтесь мне…”
И поэтесса глаз своих тигрит,
Оставшись с ним наедине:
“Да что Вы? разве я похожа
На королеву? – говорит.
И вдруг решает: “Hy, так что же?
Конечно, это я – Ингрид!”
С тех пор (о, бедная поэма!
О, бедная моя мечта!)
Воробушкина ищет крэма
Для носа, носом занята.
Воробушкина королевой
Мнит не шутя себя, – всерьез
И, будучи престарой девой,
Томится от запретных грез.
О, раз Воробушкина – Ингрид,
Конечно, Эрик – сам поэт!..
И снова взор она свой тигрит,
Слагая тигровый куплет…
Она приходит к нам так часто,
Что чаще трудно приходить…
Она по-прежнему очкаста,
Еще очкастей, может быть!..
Она такие “куры строит”,
Что вспугивает даже кур,
Она так охает, так ноет,
Что Эрик был не белокур,
А “вроде Вас – шатен кудрявый…
И римский профиль… как у Вас…”
С такой ухмылкою лукавой
Подмигивает сивый глаз,
Что я в отчаяньи тоскую
И до упаду хохочу,
Смотря на Ингрид, но такую,
Какую вовсе не хочу…
Могло бы это продолжаться
До бесконечности, но раз
Пришлось заночевать остаться
Версификаторше у нас.
Но прежде чем уснуть в столовой,
Она спросила у жены:
“Ваш муж, не правда ли, бедовый?
Вы поручиться мне должны,
Что выйду…” Легкая заминка
В ее чудовищных словах.
О, святость фразы Метэрлинка
В гнилых кощунственных устах!
А утром с наглою ухмылкой
Смотрела прямо мне в глаза,
Игриво помахала вилкой,
Рот по привычке облизав…
И вдруг внезапно вопросила,
Что называется, врасплох:
“Не правда ль, я большая сила
И стих мой далеко не плох?”
Но я, женой предупрежденный
О фразе дерзостно-больной,
Сказал, сердито раздраженный
Всей этой вздорной чепухой,
О всем о том, что накипело
В глубинах сердца моего,
Чего сказать бы не посмела
Корректность Виктора Гюго!
Я разобрал ее стихозы
“По косточкам”, как говорят,
Все эти “розы” и “березы”,
Поставил все “заставки” в ряд,-
Все эти “алые закаты”,
Все эти “шумные моря”.
Все эти “пышные палаты”,-
Всю дрянь, короче говоря!
И указал, какой шутихой
Она является у нас…
Воробушкина стала тихой,
Как бы готовясь “ананас,-
Как метко выразился Белый,-
С размаха в небо запустить”…
Да, стала тихой, оробелой,
Казалось, жаждущей грустить…
И вдруг, с ухмылкой нездоровой,
Шепнула, потупляя глаз:
“Вы оттого такой суровый,
Что до сих пор не отдалась
Я Вам, как этого Вы ждали…
Сознайтесь, ждали ведь?”– Мой смех,
Прилепа, слышен был из дали,
Из дали дней далеких тех.
____________________
Я, хохоча, срывал морошку.
Жена, со смехом в свой черед,
Готовясь “размотать дорожку”,
Сказала: “Полный ход вперед!”
1924
Была у булочника Надя,
Законная его жена.
На эту Надю мельком глядя,
Вы полагали, кто она…
И, позабыв об идеале
(Ах, идеал не там, где грех!)
Вы моментально постигали,
Что эта женщина – для всех…
Так наряжалась тривиально
В домашнее свое тряпье,
Что постигали моментально
Вы всю испорченность ее…
И, эти свойства постигая,
Вы, если были ловелас,
Давали знак, и к Вам нагая
В указанный являлась час…
От Вашей инициативы
Зависел ход второй главы.
Вам в руки инструмент. Мотивы
Избрать должны, конечно, Вы…
В июльский полдень за прилавком
Она читает “La Garconne”,
И мухи ползают по графкам
Расходной книги. В лавке – сон.
Спят нераспроданные булки,
Спит слипшееся монпасье,
Спят ассигнации в шкатулке
И ромовые бабы все.
Спят все эклеры и бриоши,
Тянучки, торты, крендельки,
Спит изумруд поддельной броши,
В глазах – разврата угольки.
Спят крепко сладкие шеренги
Непрезентабельных сластей,
Спят прошлогодние меренги,
Назначенные для гостей…
И Коля за перегородкой
Храпит, как верящий супруг.
Шуршит во сне своей бородкой
О стенки, вздрагивая вдруг.
И кондитрисса спит за чтеньем:
Ей книга мало говорит.
Все в лавке спит, за исключеньем
Живых страничек Маргерит!
Вдруг к лавке подъезжает всадник.
Она проснулась и – с крыльца.
Пред нею господин урядник,
Струится пот с его лица:
“Ну и жарища. Дайте квасу…”
Она – за штопор и стакан.
И левый глаз его по мясу
Ее грудей, другой – за стан…
“Что продается в Вашей лавке?”
“Все, что хотите”. – “Есть вино?
Я, знаете ли, на поправке…”
“Нам разрешенья не дано…”
“А жаль. Теперь бы выпить – знатно…”
“Еще кваску? Есть лимонад…”-
И улыбнулась так занятно,
Как будто выжала гранат…
“Но для меня, быть может, все же
Найдется рюмочка вина?”
“Не думается. Не похоже”,-
Кокетничает с ним она.
“А можно выпить Ваши губки
Взамен вина?”– промолвил чин.-
“Назначу цену без уступки:
Ведь уступать мне нет причин…”-
И засмеялась, заломила,
Как говорят, в три дорога…
Но это было все так мило,
Что он попал к ней на рога…
И порешили в результате,
Что он затеет с нею флирт,
А булочница будет, кстати,
Держать – “сна всякий случай”– спирт…
За ним пришел какой-то дачник,
Так, абсолютное ничто.
В руках потрепанный задачник.
Внакидку рваное пальто:
“Две булки по пяти копеек
И на копейку карамель…”
Голодный взгляд противно-клеек,
В мозгу сплошная канитель.
“Извольте, господин ученый”,-
Почтительно дает пакет.
Берет он за шнурок крученый:
“Вот это правильно, мой свет!
Но как же это Вы узнали,
Что я в отставке педагог?”-
“А Ваш задачник?…”– И в финале
У них сговор в короткий срок:
Учитель получает булки
И булочницу самое.
За это в смрадном переулке
Дает урок сестре ее.
Потом приходит старый доктор:
“Позвольте шоколадный торт”.-
“Как поживает Типси?”– “Дог-то?
А чтоб его подрал сам черт!
Сожрал соседских всех индюшек -
Теперь плати огромный куш…
Хе-хе, не жаль за женщин-душек,
Но не за грех собачьих душ!
Вы что-то будто похудели?
Что с Вами, барынька? давно ль?”-
“Мне что-то плохо в самом деле,
И все под ложечкою боль…”-
“Что ж, полечиться не мешало б…”
“Все это так, да денег нет…”-
“Ну уж, пожалуйста, без жалоб:
Я, знаете ли, не аскет:
Не откажусь принять натурой…
Согласны, что ли?”– “Отчего ж…”-
И всей своей дала фигурой
Понять, что план его хорош.
Но этих всех Надюше мало,
Всех этих, взятых “в переплет”:
Вот из бульварного журнала
Косноязычный виршеплет.
Костюм последней моды в Пинске
И в волосах фиксатуар,
Эпилептизм а la Вертинский,
И романтизм аla Нуар!..
“Божественная продавщица,
Мне ромовых десяток баб;
Pardon, не баба, а девица:
Девиц десяток с ромом!”– Цап
Своей рукой и в рот поспешно
Одну из девок ромовых.
Надюша ежится усмешно
И говорит: “Черкните стих
И обо мне: мне будет лестно
Прочесть в журналах о себе”.
И виршеплет вопит: “Прелестно!
Но вот условия тебе:
За каждую строку по бабе,
Pardon, по девке ромовой!”
Смеется Наденька: “Ограбит
Пиит с дороги столбовой!
За каждое стихотворенье,
Что ты напишешь обо мне,
Зову тебя на чай с вареньем…”
“Наедине?”– “Наедине”.
При посещеньи покупальцев
В кондитерской нарушен сон
От опытных хозяйских пальцев
До покупательских кальсон…
Вмиг просыпаются ватрушки,
Гато, и кухен, и пти-шу,
И, вторя разбитной вострушке,
Твердят: “Попробуйте, прошу…”
Всех пламенно влечет к Мамоне,
