Лазарь Шерешевский
На переднем крае пятилетки,
В ледяном арктическом краю,
Я вношу короткие заметки
В записную книжечку мою…
Кончик обмороженного носа
Солнце показало из-за льда.
Свет по снегу веером пронесся,
Не оставив за собой следа.
В этой кухне северной погоды
До чего ж капризное меню!
Не скупится повар на расходы —
По пять блюд меняется на дню.
Безупречно выбелены стены.
Стол белейшей скатертью накрыт,
И луна на вертеле антенны
Ледяным сиянием горит.
В кисее туманной хорошея.
Эта кухня делом занята,
Этот лед на ощупь горячее,
Чем любая жаркая плита.
Постигая сжатия и сдвиги,
Люди ловят флюгера сигнал,
Как земли поваренную книгу,
Заполняя метеожурнал.
Я пишу короткие заметки,
Я спешу прекрасное найти
На переднем крае пятилетки —
На зимовке Главсевморпути.
Умей, умей себе приказывать,
Муштруй себя, а не вынянчивай.
Умей, умей себе отказывать
В успехах верных, но обманчивых.
Умей отказываться начисто.
Не убоясь и одиночества,
От неподсудного ловкачества,
От сахарина легких почестей.
От чьей-то равнодушной помощи,
От чьей-то выморочной сущности…
Отказывайся — даже тонущий —
От недруга руки тянущейся!
Балласт
(Ненапечатанные стихи)
Они лежат, как в темном трюме,
В далеком ящике стола.
Они хотят, чтоб автор умер, —
Чтоб чья-то их рука взяла.
Увы, за всех их, взятых вместе,
Редактор и гроша не даст, —
От них ни радости, ни чести.
Они бесприбыльный балласт.
В тех не сумел я добродетель
Достойным словом увенчать,
Те — не закончены, а эти
За грусть не приняты в печать.
Не гладко с ними и не сладко
Плыть средь неведомых морей —
И глубже корабля осадка,
И ход намного тяжелей.
И все-таки я эту ношу —
Хоть ты меня озолоти —
Не прокляну, за борт не сброшу
Для облегчения пути.
Плыви, корабль мой, с грузом давним, —
Наш порт не виден вдалеке.
Пусть к пристаням своим недальним
Спешат другие налегке.
Спешат, забыв про все на свете,
К причалам славы дотемна,
А их, как хочет, вертит ветер
И клонит каждая волна.
В грехах мы все — как цветы в росе,
Святых между нами нет.
А если ты свят, ты мне не брат,
Не друг мне и не сосед.
Я был в беде, как рыба в воде,
Я понял закон простой:
Там грешник приходит на помощь, где
Отвертывается святой.
Как старуха солнце воровала
Я жил в глухом районе Минска,
средь лая, хохота и визга,
среди старух и стариков, и
каждый вечер в семь часов
скрипел засов, скрипел засов!
Старуха ставни закрывала,
ключами ржавыми звеня.
Старуха солнце воровала
у солнцелюба, у меня!
Прекрасно и неуловимо,
как золотой плавник налима,
тонул закат во тьме кромешной,
тонул закат, всплывал рассвет,
но я не помню их, конечно,
их просто не было и нет.
Шестьсот рассветов и закатов,
и каждый месяц треть зарплаты
заплачено за тот чердак,
за тот колодец неглубокий,
где сочинял один дурак
такие солнечные строки.
А в девять ставни открывала
старуха эта, ну и дрянь!
Как будто солнце даровала —
мол, полюбуйся, ну-ка, глянь…
Все краски, отблески и звуки,
как нищему, дарила мне.
Желаю сгинуть той старухе!
Желаю солнца всей земле!
Пришло высокое прозренье,
Прекрасным душу обожгло,
Но лишь уменье,
лишь уменье
С прозреньем вместе не пришло.
И вот его желанье гложет,
И по ночам бессилье точит.
Но так, как хочет,
он не может,
А так, как может,
он не хочет.
И вот лежит он,
как покойник!
Раскинул руки и лежит.
Звезда течет на подоконник.
Листва бессмысленно шумит.
А он встает,
как воскресает.
Но сам не знает для чего.
Он никого
не обвиняет
И не прощает никого!
Под южным небом в полуденный зной
Упало яблоко на шар земной.
И был отмечен
Приглушенный стук.
Стук яблока, упавшего в саду.
В тревожном мире в полуденный зной
Упало яблоко на шар земной.
Мой стих не чурался и нежности лилий.
Но в цехе до этого ли, когда
Вас лязги и скрежеты просверлили
И от грохота не уйти никуда.
Мы нервами всеми машину слышим,
А надо бы так, чтоб не мы, а она,
Работая, слышала, как мы дышим,
Как в цехе звенит тишина.
За полем, за лесом какой-то мотор
Не молкнет ни ночью, ни днем — таратор.
Не знаю, насколько там нужно такое,
Но люди в округе не знают покоя.
Я воздушные трассы пою,
И стих мой не вгонишь в тележную колею,
И все же нет-нет и угрюмость коснется бровей,
И мысли нахлынут, полны опасений:
Вдруг слышать отвыкнем,
Как дождь шелестит по траве,
Как падает лист осенний.
На руках тебя носят!
Наслаждаешься своей славою?
А ведь могут руки
оказаться опорой слабою.
А ведь могут руки,
высоко тебя так несущие,
опустить на землю,
и растопчут тебя идущие…
На руках тебя носят!
О, не верь их непрочной силе!
Заслужи, чтобы люди
в своем сердце тебя носили!
Перевел с армянского Юрий Левитанский.
Зазимовавшая ласточка
(Из Георгия Леонидзе)
В осень похолодавшую
Жалко невыразимо
Ласточку зазимовавшую.
Жизнь, пролетевшую мимо.
Где уж мечтать об Индии!
Не улетела птаха.
Даже тростник, заиндевел —
Песнь замерла от страха.
Кончится жизни горение —
И нет тебя на примете,
Не одолжишь мгновения
Ни у кого на свете.
Время смывает начисто
Горе и радости буден.
Зазимовавшая ласточка
В небе парить не будет.
И никого не утешу я:
Станет землей и дымом
Ласточка неулетевшая,
Жизнь, пролетевшая мимо.
«Думалось, не прибраться…»
Думалось, не прибраться —
Сору в избе полно.
Может, и не стараться —
Не справиться все равно…
Словно завоеватели,
Ночь провели на полу —
Что тебе под полатями.
Что тебе в красном углу.
А помахала веничком,
Тряпкой сырой прошлась —
И оказалось, маненечко.
Ладно, что принялась.
Все уместилось в горсти,
Стоило лишь
Подмести!
