Подняв, занес меня; норд-ост
Колпак, к тому ж, украл.
Мне в ясный день видны внизу
Поля и кровли крыш,
И голос слышен вдалеке:
Мой Тринкуло-малыш!
Лежит там мой надежный мир --
Коснуться хоть бы раз.
Вся жизнь моя, любовь моя --
Набор случайных фраз.
Деревья сотрясает страх,
Согнав слов стаю с них
Туда, где сотрясает смех
Богатых и святых.
Подобий жуткий хоровод
Завел свою игру.
И, шутке собственной смеясь,
Как те, кто мал, умру.
Таверна Джона, Джо притон --
Мы пили чистый джин.
Кто с Маргарет ушел наверх,
А кто, увы, с Катрин.
Разбившись по парам, как с мышкою кот,
Играли бездомные ночь напролет.
Там Нэлл -- подружка моряков
И, с глазами коровьими, Мэг
Раскрыли мне объятья, но
Я не ищу ночлег.
Мне клетка эта не под стать --
Рыдают соловьи в садах,
Где матери наши -- нагие.
Сердца, разбитые нами давно,
Сердца разбивают другие.
Слезы везде. В море дна не видать.
Пусть за борт текут. А мы будем спать.
Да был увечным он изваян! Разве не
Предстал уже таким он древней рати,
И с мордой скорбной обезьяны? Как некстати
Сей Призрак в завоеванной стране.
Звезды измученной, непокоренной, лев,
Не знающий любви, ничто его не учит
И, Время презирая, зад могучий
Америке визгливой кажет он во мгле
И очевидцам. Обвиняет морда
И не прощает ничего, особенно когда
Успешны те, кто подбоченясь гордо,
Ответы получить к нему пришли сюда:
Нет, на -- «Любовь ко мне, надеюсь -- всенародна?»
Раб забавляет льва. «Страдать всегда мне?» Да.
Плоть, уникальность, красоту и пылкие признанья
Сопровождает поцелуй в Миранды ипостась,
И одиночество мое, пока меж нами связь,
О, милая, иная навсегда, храни мое деянье,
Мгновенья удобряя; ведь я призван
Смешaть с твоим внезапный мой восторг,
Два трепета в один, как бы один зарок,
Предвосхищая все -- здесь, там, и ныне, присно.
Что не касание твое, твой образ, твой секрет
Отвергну, улыбаясь; разве дрожи,
Моей мольбы не хватит нам, о, нет,
Иная нежность молится здесь тоже,
Но тот, кто одинок, с ней совладать не сможет,
В Уместном Времени и Верном Месте. Свет!
Европы католической сорняк
Расцвел здесь, корни в грунт вплетая,
И пестрыми домишками тесня,
Отроги желтые беспечного Китая.
Святые – в стиле рококо - и, выше, лик Господень
Сулит солидный куш за гробом игрокам.
С борделем в двух шагах, свидетельствует храм,
Что вера снисходительна к природе.
Не нужен страх тебе, терпимости столица,
Перед грехом неискупимым, словно ад,
Крушащий души и могучие державы.
Когда пробьют часы, невинные забавы
Неведенье младенца защитят, И ничего плохого не случится.
Джон Фуллер. Комментарии к циклу сонетов У.Х.Одена "В поисках истины"
(W.H Auden: A Commentary by John Fuller, 1988)
Цикл сонетов «В поисках истины» впервые был опубликован со следующей предваряющей аннотацией: «Тема цикла восходит к сказкам и легендам, таким как "Золотое руно" и легенды о Святом Граале, приключенческим и шпионским романам. Соответственно, стихотворения цикла имeют признаки общие им всем. Понятия "Он" и "Они" имеют, как субъективное так и объективное значение». То, что Оден имеет в виду, становится ясным, когда, после перечисления необходимых элементов типичного сюжета, он спрашивает: «Не правда ли, каждый из этих элементов соответствует какому-то аспекту нашего субъективного жизненного опыта?» Другими словами, цикл построен как весьма концептуальное исследование самопознания в поисках истинного счастья или аутентичности личности. До определенных пределов, следовательно, «Он» и «Они» относятся к определению истинных мотивов человека, смысл которых основан на отказе от путей неправедных. В «Новогоднем письме» уже возник современный человек, как экзистенциальный герой: «Каждый человек путешествует в одиночeстве в поисках философского камня [each man travel forth alone / In search of the Essential Stone], и Оден продолжает анализировать эту тему, двусмысленно и в духе метафизического символизма, используя форму рилькианского сонета и воплощая ее в моральном пространстве, обязанном своим происхождением, как сказкам, так и Кафке, если говорить о теологическом аспекте.
Я не утверждаю, что цикл представляет собой духовную автобиографию, которую нужно расшифровать, хотя с другой стороны, очевидно, что понятия «ОН» и «ОНИ», хотя и нуждаются в уточении в каждом случае, их значение различается в процессе преодоления жизненных искушений или в противостоянии с неизбежным поражением или попросту в связи с несчастной или счастливой долей сказочного героя...
Обрамляющие цикл сонеты представляют главную тему цикла (аутентичность личности) в традиционном образе Сада.
И нищих будущее входит, а за ним[4]
Законы, палачи, загадки -- все войдут:
Ее Величество, чей нрав невыносим,
И, дураков дурача, пьяный шут.
Герой ее глазами ест, отсечь немедля чтоб
У прошлого главу, просунут лишь едва --
С миссионерскою ухмылкою вдова,
Иль с ревом рвущийся потоп.
Сгребаем все к ней, благо ли -- испуг
И бьемся в створки -- если смерти мгла.
Она однажды отворилась вдруг,
Алисе показав Страну Чудес,
Столь крохотной, в сиянии небес,
Что та и слез сдержать огромных не смогла.
Все загодя купить не преминули[5]
У лучших фирм: тончайший аппарат
Для измерения порока и, подряд,
От сердца ли, желудка ли -- пилюли.
Для нетерпения -- часы, конечно. Плюс
Для сумрака -- фонарь и зонтик -- от лучей;
На пули не скупился казначей
И дикарей утешить -- связки бус.
Им Упования была ясна система,
И раньше получалось, говорят.
К несчастью, в них самих гнездилась их проблема:
Ведь отравителю нельзя доверить яд,
Кудеснику -- тончайший тот прибор
И меланхолику -- винтовочный затвор.
Здесь обнялись они, прощаясь. Больше не[6]
Им свидеться. По собственной вине.
Один рванулся к славе; шумной ложью
Сражен безжалостно, едва начавши взлет,
Другой похоронил себя в глуши, по бездорожью
Смерть тащится за ним туда который год.
Распутья, пристани, колес вагонных стук,
О, все эти места решений и разлук,
Кто может предсказать, какой прощальный дар
Укроет друга от бесчестья своей сенью,
И нужно ль вообще ему идти туда,
В края поганые и там искать спасенья?
Объяты страхом страны и погоды.
Никто не знал, вступив в борьбу со злом,
Что время не пошлет им откровенья;
Ибо легенды утверждают: для деянья
Предел ошибок ограничен годом.
Каких друзей еще предать и, покидая дом,
Каким веселием отсрочить покаянье,
Хотя, что проку в дне еще одном
Для путешествия длиною во мгновенье?
В предместьи нет окна, чтоб осветить ту спальню,[7]
Где в маленьком жару огромный день играл;
Где множились луга, где мельницы нет дальней,
Любви изнанку мелющей с утра.
Ни плачущих путей, сквозь пустоши ведущих
К ступеням замка, где Мощей Великих склеп;
Мосты кричали: «Стой!», за плащ цеплялись кущи
Вокруг руин, где дьявол шел след в след.
Он повзрослеть мечтал, забыть, как этот сон,
Все заведения, где их учили руки мыть и лгать,
И истину скорей взвалить себе на плечи,
Ту, что венчает вздоха горизонт,
Желая быть услышанной и стать
Отцовским домом, материнской речью.
В провинции, там, где прошло их детство[8]
В познаньи Неизбежности, в пути
Они учили, что им никуда не деться
От Неизбежности, одной на всех, как ни крути.
Но в городе уже их различали,
На веру деревенскую плюя,
Суть Неизбежности подобна там печали --
