«Мгновений несколько меж серых облаков…»
Мгновений несколько меж серых облаков
Проталинки молочного фарфора,
Поголубевшие у желтых ободков,
Глубинный свет сочили из простора.
И ветка в холоде темнеющего дня
С пучком едва позеленевших почек
Грядущую весну пропела для меня
Невыразимостью небесных строчек.
1934 Шанхай
Задремала стража. Знойно лето,
В синеве застыли облака.
У ворот, чернеющих от света.
Не кричат разносчики с лотка.
Сам хозяин на войне, в отъезде.
Солнце вырезные тени льет
На зверей из камня на подъезде,
На дверей узорный переплет.
Зной разлил в усадьбе неподвижность
Полуденную глухую тишь.
И звенит китайская недвижность
Над разлетом черепичных крыш.
Лепестки глициний стелют просинь
На увитой лозами тропе;
Золотые рыбы хлеба просят
В медленно струящейся воде.
И вот тут, на сломанных перилах,
Где растет по трещинам трава,
Медленная вечность обронила
Тишиной пропетые слова.
Опять заслышать на заре
Сквозь мягкий сон укрытых глаз
Протяжность зовов на трубе,
Вновь неожиданных для нас,
Заспавших и на этот раз
Устав о воинской игре!..
Проснуться так: в окне мороз
Раздольных голубых просторов,
И миг приготовлений скорых,
И звоны на одетых шпорах,
И натощак от папирос —
Проклятый кашель без угроз…
А вышел — что твое вино,
Он ранью ковкой опьянит,
И снова в высоте звенит
И заливается труба,
И сердце ей опьянено,
Хоть холодеет на губах!
Пола тотчас же просквозит,
Походка звонкая легка,
И песня новая звенит;
Чея-то глупая рука
Уже засыпала овес,
И чешется, рассевшись, пес.
У двери теплых денников
Навоз подстилочных клоков
Дымится свежестью своей,
И стуки-постуки подков
Уверенные: из дверей
Выводят первого коня…
О, Господи, прости меня,
Что я опять желаю брани,
Что вот опять мое желанье
Проходит, славою звеня,
И смяты смертно зеленя
Отменным полевым галопом
На страх застигнутой Европы!..
I
Ну да! Еще не так давно
В мое раскрытое окно
И в дверь на цементный балкон
Вставал июньский небосклон.
Маньчжурский неподвижный зной:
С утра ленивая пора,
Лимонов профиль вырезной,
А во дворе — детей игра…
И плыл дрожащий горизонт,
И млели там зонты дерев,
И солнце — огненный орех —
Опять слепило горячо.
Опять стремительный дракон
Взмывал в лазурь, на высоту,
И делался горяч балкон,
И пронизала пустоту
Огня небесного искра,
И приходила в мой покой,
Касалась легкою рукой
Тоска (она любви сестра).
II
Ну почему бы не поплыть,
А то отправиться пешком,
С бродячим за спиной мешком.
Туда, где с башнями углы
Оглиненных кизячьих стен,
Где вовсе раскрывает свет
Испепеляющий дракон;
В бумаге поднято окно,
И на циновке детский стол,
И флейта плачется светло,
А музыкант на ней — слепой.
Проедет в толстые врата
Мешками полная арба…
Коней дрожащая губа,
А шея стрижена, крута,
Извозчик по пояс нагой
(И как мала его нога!),
А там стреляет кнут другой
И — впряженных коров рога…
III
Не раз задумывался я
Уйти в глубокие края,
И в фанзе поселиться там,
Где часты переплеты рам;
Бумага в них, а не стекло,
И кана под окном тепло.
На скользкую циновку сесть,
Свинину палочками есть
И чаем горьким запивать;
Потом курить и рисовать,
Писать на шелке письмена —
И станет жизнь моя ясна,
Ясна, как сами письмена.
1923 Харбин
Летают в воздухе святом,
Неслышно пропадают птицы.
Над ровным лугом — желтый дом,
А дух на воле и томится.
Есть в облаках сиянье льдин,
В пруду метнулась рыба кругом,
И в этот полдень я один
Дышу томительным испугом.
Так жадно думаю о Вас,
И расцветают все движенья,
Далеких губ, далеких глаз
Влиятельное выраженье.
А вот счастливая рука:
Она имеет тяжесть тела;
Святая кровь — ее река —
Высоким шумом прошумела.
И смелый голос надо мной
Поет неслышными словами,
А небо с той же синевой
И уплывающими льдами.
1924 Шанхай
Слепая ночь устало хмурится…
Как много снега намело.
Там убегающая улица
Легла серебряной стрелой.
А я прильнул к стеклу оконному —
Мне как-то странно хорошо.
Я памятью настороженною
В страницы прошлого ушел.
И, воскрешая ту, забытую
Любовь — забытую мечту,
Глазами, широко раскрытыми,
Гляжу в немую темноту.
«Тонкой змейкой раскинута сталь…»
Тонкой змейкой раскинута сталь,
В синеву убегает зигзагом.
Я не знаю, давно ли я стал
Загорелым и дерзким бродягой.
Только кажется мне, что давно,
Что и предки мои кочевали
По степям под сибирской луной,
По скалистым хребтам Забайкалья.
А теперь, оглянувшись назад
На далекую жизнь, вижу снова
Цепь железобетонных громад,
Переулки в гранитных оковах.
Бесконечную цепь проводов,
Черным дымом пронизанный воздух,
Перекличку фабричных гудков,
Фонарей неподвижные звезды.
А еще — будто солнечный луч
Иль вечерней зари позолота —
Из растаявших в сумерках туч
Улыбается ласковый кто-то.
Может быть, этот вычурный бред
Лишь сознаньем придуман усталым,
Может быть, с незапамятных лет
Я брожу по обветренным шпалам.
Через зубчатые ночные тучи,
Через решетку в маленьком окне
Прокрался робкий, одинокий лучик
И задрожал и улыбнулся мне.
Как будто думы тайные подслушав.
Так улыбалась девушка одна,
И с той улыбкой проникала в душу
Блаженная святая тишина.
В моей тюрьме — она страшнее гроба —
Случайный свет из глуби ледяной
В зверином сердце выросшую злобу
Сменил надеждою и тишиной.
Что из того, что жизнь проходит мимо
Там, за решеткой в маленьком окне,
Что кажутся крылами серафима
Узорчатые тени на стене.
Ведь сердце снова, снова верить стало,
Что будет день, ворота отойдут,
И в судороге ржавого металла
Мне огненный почудится салют.
Я в жизнь войду, как гордый триумфатор,
Как победитель тысячи племен.
Увижу тени в золоте заката
Лишь для меня распластанных знамен.
«Гляжу, не зажигая света…»
Гляжу, не зажигая света,
Из сумеречной темноты.
Как, ветром сорванные с веток,
Летят последние листы.
Но не грущу, не плачу я
О том, что с днями и с годами
Уходит молодость моя
Неуследимыми шагами.
Ведь я унес и сохранил
Обрывки недоговоренных,
Колеблющихся, как огни,
Неясных, словно бред влюбленных,
Случайных слов, и для меня
Они нужнее и желанней,
Чем свет прибрежного огня
Для заблудившихся в тумане.
Я захочу — они звенят,
И снова воскрешает память
Заворожившую меня
Своими детскими глазами…