Зеленоватый ствол осины юной.
Казалось, в ней уже дрожали соки
Весны. Недолго ждать — твою могилу,
Забытую людьми — ее сережки,
Как гусеницы нежные, устелют.
Сквозным шатром над головой моею
Чернели ветви тонкие вершин.
Над ними галки в воздухе кричали,
О чем, — как знать? Быть может, и они
Товарища тем криком хоронили.
Над ними тучи серые дремали
И чуть заметно глазу волновались.
А выше туч вселенная блистала, —
Для взора — явь, для мысли — дивный сон, —
Немое зеркало, где отразилось
Ничтожество земное и величье, —
Нетленный храм, и вместе божество,
И вместе жрец коленопреклоненный, —
Нетленный храм бессмертья и любви,
Которого порог мы видим всюду,
А скинию заветную — нигде…
На ложе одинокое я лег,
Задул свечу и, с головой закрывшись,
Предался чувствам и мечтам предсонным.
Так засыпать привык я каждой ночью.
Пред тем как погрузиться в чуждый мрак,
Душа, смыкая вежды, в этот миг
Опасный и безмолвный, озирает
Минувший день и прожитую жизнь,
И, будто стражу против грозной тьмы,
Из глубины заветной вызывает
Все лучшие мечты свои о Боге,
О вечности, об истинной любви.
А утром нет следа в воспоминаньях
От этих нежных чувств. Но нынче утром
Я вдруг припомнил их. И вот о чем
Душа вчера мечтала, засыпая:
— Свобода! О, блаженство! Я свободна
От ужасов и призраков, от чар,
Завещанных столетьями былыми.
Я не боюсь ни тишины, ни мрака,
Ни неба — дальней бездны недоступной,
Ни гроба — близкой бездны неминучей,
Ни укоризны иль суда умерших,
Ни над собой, умершею, суда.
Все то, что есть таинственного в мире
И вне его, во мне самой сокрыто,
В моей вседневной радости и грусти,
В минувшем дне, в словах, что я шепчу.
Собой, как высшей силой, победила
Я демонов и ангелов, признавши
Детей природы равными себе.
И вот теперь с доверчивой улыбкой
Я отдаюсь влечению миров;
Покуда я живу, они мне служат
Возвышенным подножием, откуда
Я созерцаю вечный подвиг Бога.
Когда ж умру, сама я стану частью
Подножия для родственной души,
Свободной и таинственной, как я.
Так размышляя, мирно я заснул.
И ночь-сестра меня к груди прижала.
Не до песен, поэт, не до нежных певцов!
Ныне нужно отважных и грубых бойцов.
Род людской пополам разделился.
Закипела борьба, — всякий стройся в ряды,
В ком не умерло чувство священной вражды.
Слишком рано, поэт, ты родился!
Подожди, — и рассеется сумрак веков,
И не будет господ, и не будет рабов, —
Стихнет бой, что столетия длился.
Род людской возмужает и станет умен,
И спокоен, и честен, и сыт, и учен…
Слишком поздно, поэт ты родился!
Был я набожным ребенком,
Верил в Господа, как надо,
Что Господь — небесный пастырь
И что мы — земное стадо.
Ах, о пастыре небесном
Я забыл в земной гордыне,
Но тому, что люди — стадо,
Верю набожно и ныне.
В поединке с судьбой, на житейской арене,
Не забудь, что стоишь на виду у друзей.
Это — зрители битвы твоей,
Ты для них — гладиатор на сцене.
И поэтому, раненый в грудь,
Обнаружить не смей свою боль и тревогу.
А смертелен удар, — не забудь
Завернуться красивее в тогу!
«Мне рок нанес удар тяжелый…»
Мне рок нанес удар тяжелый…
Я платье лучшее надел
И, вид придав себе веселый,
К друзьям ближайшим полетел.
Любя друзей, свой жребий тяжкий
От них спешил я утаить:
Они так рады потужить,
Так сострадательны, бедняжки!..
Мне снилось: в папахах из белых снегов
Касалися горы седых облаков.
Мне снилось: пришел великан; как лучины,
Он начал ломать вековые вершины.
И робко спросил я: «зачем, великан,
Все рушишь и губишь, как злой ураган?»
Он злобно вскричал: «мне болтать недосужно.
Чтоб вырастить лес, это место мне нужно».
Мне снилось: шумел на горах черный лес,
Косматою гривой касаясь небес.
Мне снилось: пришел великан; как лучины,
Он дубы и ели ломал, и осины.
И робко спросил я: «зачем, великан
Все рушишь и губишь, как злой ураган?»
Он злобно вскричал: «мне болтать недосужно.
Чтоб выстроить замок, мне лес иметь нужно».
Мне снилось: там замок стоял высоко,
И бездны чернели кругом глубоко.
Мне снилось: пришел великан; как лучины,
Он башни ломал и швырял со стремнины.
И робко спросил я: «зачем, великан,
Все рушишь и губишь, как злой ураган?»
Он крикнул мне: «брось свои глупые речи.
Мне надо ж размять богатырския плечи!»
Вода и прах, эфир и звезды —
Все, кроме духа человека, —
Все в мире целым сохранится
До окончанья века.
Бессильна смерть перед пылинкой,
Властна над гордыми мечтами…
Завидно, сердце? Ах, мы скоро
Бессмертны станем сами…
«В толпе людской ожесточенной…»
В толпе людской ожесточенной
Мне снятся мирные луга,
Цветы и небо голубое
И тихий ропот ручейка.
Так отчего ж под небом ясным
Томится грудь моя тоской,
И сердце просится и рвется
Туда, туда, к толпе людской?..
Государства изучая,
Все ты принял во вниманье:
Почву, климат и науки
Благотворное влиянье.
Лишь одна тобой забыта
Всех держав и стран основа, —
И о глупости народов
В книге нет твоей ни слова.
«Гений требует слова, не просит…»
Гений требует слова, не просит,
И в толпу, мимо дряхлой истории,
Он скрижали свободы проносит
Под широким плащем аллегории.
САМОМУ СЕБЕ ОТ САМОГО СЕБЯ
Не верь, о сердце, счастью — счастье быстротечно,
Не верь, о сердце, горю — и оно не вечно.
Лишь верь страстям кипучим — всемогущи страсти.
Небытию верь также — нет сильнее власти.
И лучше самовольно скройся в мрак могильный,
Чем ждать, чтобы смерть толкнула в этот мрак насильно.
Резкий свист — и поезд тронулся и мчится
Средь холмов цветущих, к далям без границ.
Вешний день с улыбкой в гладь озер глядится,
На деревьях почки — в небе пенье птиц.
Словно в это утро кончил Бог творенье
И впервые прелесть отдыха постиг.
Первых роз дыханье, первых сил броженье…
Станция «Надежда». Остановка — миг.
Звон и свист — и дальше. Солнце у зенита,
Вся земля одета колосом — травой.
Лязг косы над степью, блеск серпа средь жита,
В воздухе — обрывки песни трудовой.
Тяжкий зной струится и дрожит над лугом,
Липнут рои мошек, ослепляет свет.
А промчится тучка — все глядят с испугом.
Станция «Забота». Остановки нет.
Пролетел и дальше. Но скучней дорога,
К чахлому закату близок трудный день.
Урожай весь убран. Осень у порога,
Зябнет у порога бедных деревень.
Тучи плачут в небе, гонит их неволя.
Льет холодный дождик. Лес объемлет дрожь.
Поезд чуть плетется. Вдруг он стал средь поля.
Станции не видно. Жди, пока втерпеж.
Порча ли в машине? Топлива ль не стало?
Горе ли пророчит жалобный свисток?
Поезд вновь в дороге, вверх ползет устало,
Дребезжит, качает, как в волнах челнок.
Тьма, куда не взглянешь. Ночи бесконечность.
Стены и обрывы. Пропасти без дна.
Вдруг толчек. Смятенье. Вопли. Тишина.
Станция — «Могила». Остановка — вечность.
Сын
Посмотри: на каждом камне
Что ни надпись, похвала.
Тот супругом был примерным,
Та женой средь жен была.
Все-то добрые, святые,
Слуги церкви, мудрецы.
А куда ж девались злые,
Нечестивцы и глупцы?
Или нет таких на свете,
Или камни эти лгут?
Отец
Нет, мой друг. На свете, правда,
Злые и глупцы живут.
Но молчат недаром камни
Здесь о глупости и зле.
Знай: глупцы не умирают,
Зло бессмертно на земле.
«Мне кажется порой, что жизни драма…»
Мне кажется порой, что жизни драма
Длиннотами страдает, и что в ней
Движенья мало по расчету дней:
