Как услыхал Сухраб ответ такой,
К Хаджиру повернулся он спиной.
Скрыл от него лицо свое сурово
И больше не сказал ему ни слова.
Ударил кисти тыльной стороной,
Сбил с ног его, в шатер вернулся свой.
Один там, ночи пасмурной угрюмей,
Он долго предавался некой думе.
И встал и препоясался на бой,
Снял с головы венец он золотой.
Надел взамен индийский шлем булатный,
Облек могучий стан кольчугой ратной.
Взял меч, копье и палицу свою,
Как тяжкий гром разящую в бою.
От ярости и гнева весь кипел он,
На скакуна играющего сел он
И, кажущийся мчащейся горой,
Как опьяненный слон, помчался в бой.
Пыль до луны, как облако, всклубил он –
Ворвался в средоточье вражьих сил он.
Как стадо ланей перед ярым львом,
Войска бежали пред богатырем.
Бежали храбрые пред закаленным
Копьем, в скопленье войска устремленным.
Щит поникал, роняла меч рука,
Страх обуял иранские войска.
Средь боя на совет сошлись вельможи,
Сказали: «Если он не Сам, то кто же?
Вежд на него без ужаса поднять
Нельзя!.. Кто ж битву может с ним принять?»
Тут загремел Сухраб, как гром небесный:
«Эй, Кей-Кавус, коварный шах бесчестный!
За все грехи ответишь ты сейчас!
Как чувствуешь себя ты в этот час?
Увижу я теперь не льва, а труса,
Когда метну аркан на Кей-Кавуса!
Как в ход пущу я меч свой и копье,
Я истреблю все воинство твое.
Когда лазутчик твой в наш стан прокрался,
Убил Жанду, – я солнцем дня поклялся,
Что перебью вас всех своим копьем,
А шаха на аркан возьму живьем.
Так что ж хвалился ты богатырями?
Где львы твои с могучими когтями?
Где Фарибурз, где Гив, Гударз и Туе,
Где славный лев – Рустам твой, Кей-Кавус?
Где богатырь Занга – любимец битвы?
Пусть выйдут! Не помогут им молитвы!
Что прячутся они? Пускай в бою
Покажут мощь хваленую свою!»
Умолк Сухраб. Мгновенья миновали.
В ответ иранцы в ужасе молчали.
Тут молча лев-Сухраб на холм взошел,
Где был шатер Кавуса и престол.
Ударил. Кольев семьдесят опорных
Свалил под грудою ковров узорных!
Карная рев над войском загремел,
Но шах Кавус собою овладел.
И возгласил: «Эй вы, столпы Ирана,
Скачите в стан Рустама Тахамтана!
Скажите: несказанна мощь его,
И выйти некому против него!
Не выстоит никто против удара
Туранца, кроме сына Зали-Зара».
Помчался в стан Рустама старый Туе,
Все рассказал, что приказал Кавус.
Рустам в ответ: «Всегда, когда владыка
Меня зовет пред царственное лико, –
Я знаю – будет битва. Он всегда
Зовет меня туда, где ждет беда».
Велел Рустам, чтоб Рахша оседлали,
Чтоб воины в готовности стояли.
Взглянул он в поле, видит: полем Гив
Куда-то скачет, густо напылив.
Вот взял Рустам седло из серебра.
Сказал Гургин: «Поторопись, пора!..»
Вот крепко подтянул Рустам подпругу,
А Туе помог надеть ему кольчугу.
Покамест сборы их в сраженье шли,
Они карнай услышали вдали.
И дрогнула душа у Тахамтана,
Сказал он: «Это битва Ахримана!
Поистине, в день Страшного суда
Не над одной душой висит беда!..»
Тут поясом злаченым Тахамтан
Свой препоясал тигровый кафтан.
На Рахша сел Рустам и в путь собрался.
В шатре с войсками Завара остался.
Сказал Рустам: «Здесь будешь ты внимать
Нам издали, как любящая мать».
И понесли знамена пред Рустамом,
Свирепым в гневе и в бою упрямым.
Когда Сухраба увидал Рустам,
Он дрогнул духом: «Впрямь – он воин Сам,
Ни у кого не видел столь широкой
В плечах я мощи, выи столь жестокой…»
Сказал Рустам Сухрабу: «Отойдем,
В открытом поле ратный спор начнем».
Услыша слово честное такое,
Отъехал в степь Сухраб, взыскуя боя.
Потер ладони он, оружье взял
И так Рустаму весело сказал:
«Поедем, муж! И пусть толкуют люди
О нашем ратоборстве, как о чуде.
Иранцев и туранцев не возьмем,
Мы в поле выедем с тобой вдвоем».
Любуясь, как Сухраб взирает гордо,
Как на коне своем сидит он твердо,
Рустам сказал: «О юный витязь мой,
Над этой степью, хладной и сухой,
Как нынче тепел ветерок весенний!..
Я много на веку видал сражений.
Я не людей – драконов убивал,
И поражений в битве я не знал.
Чудовищ Нила клал я на лопатки,
Ты поглядишь – каков я буду в схватке.
В ущельях снежных гор, в волнах морей,
Разил я дивов – не богатырей.
Мне звезд поток – свидетель неизменный,
Что мужеством потряс я круг вселенной.
И сколько видели боев моих, –
Не меньше числят и пиров моих.
К тебе во мне вдруг жалость возгорелась,
Мне убивать тебя бы не хотелось.
Таких, как ты, не порождал Туран,
Тебе подобных не видал Иран.
В тебе мне солнце новое явилось!»
Сухраба сердце тут к нему склонилось.
Сказал Рустаму: «Молви правду мне
До основанья о твоей родне.
Скажи мне о Дастане и о Саме,
Порадуй сердце добрыми словами!
Мне кажется, что предо мной Рустам,
Заль-Зара сын, чей предок был Нейрам»,
Рустам сказал: «Ты видишь не Рустама,
Я не из рода Сама и Нейрама.
Рустам ведь богатырь, Ирана свет,
А у меня венца и трона нет».
И от души Сухраба отлетела
Надежда, будто солнце потемнело.
Он молча в руку взял свое копье,
Хоть вспомнил мать и все слова ее.
Так в степь они решили отдалиться,
И на коротких копьях стали биться.
Разбились в щепки древки копий их.
Налево повернув коней своих,
Индийские мечи герои взяли
И сшиблись. Искры сыпались из стали.
Казалось, в мире судный день настал,
Так пламень их мечей во мгле блистал.
Мечи их зазубрились, искрошились.
За палицы тогда они схватились
И сшиблись снова яростней судьбы,
Заржав, их кони встали на дыбы,
Заржали страшно в бешеном испуге,
Разорвались на витязях кольчуги.
Сломались палицы у них в руках,
Рассыпались доспехи на конях.
По телу кровь лилась. Так сшиблись дважды,
Их языки потрескались от жажды.
И стали – юноша и исполин.
Страдал отец, томился мукой сын.
О мир, как дивно круг ты совершаешь –
Что сам ломаешь, сам ты исправляешь!
В их душах не затеплилась любовь.
Далек был разум, и молчала кровь.
Онагр в степи детеныша узнает,
И рыба сердца голосу внимает,
Но человек, когда враждой кипит,
И сына от врага не отличит.
Сказал Рустам: «Я и в пучине Нила,
Столь гневного не видел крокодила.
Как дивов я громил, весь знает свет,
Моя же слава здесь сошла на нет.
С юнцом каким-то сшибся я. И что же –
Он устоял против меня – о боже!
Устал я тяжко. В тягость мир мне стал.
Два войска смотрят, – а Рустам устал».
Когда немного отдохнули кони
От сшибок в нападенье и в погоне,
Мужи на вызов чести поднялись,
За луки медные они взялись.
Один – юнец, другой – седой и хмурый,
Они надели тигровые шкуры.
Пошли стрелять. От их пернатых стрел
Степной онагр укрыться б не успел.
Летели стрелы гуще листопада.
Скажи: «Стрелять друг в друга им отрада!»
Потом взялись они за пояса,
Рустам как будто за утес взялся.
Когда бы взял он каменную гору,
Он гору б в пыль развеял по простору.
Сухраба же за пояс потянул,
Но и в седле его не пошатнул.
Сухраб сидел в седле, как столп железный,
Рустама мощь была тут бесполезной.
И разошлись они – тот и другой.
Перетомил их долгий, тяжкий бой.
Увяла мощь Рустамовой десницы
Пред мощью богатырской поясницы.
И вновь Сухраб могучий, полн огня,
В коленях крепко сжав бока коня,
В плечо ударил палицей Рустама,
Так, что Рустамово поникло рамо,
Так, что от боли извивался он,
Ударом богатырским потрясен.
«Э, муж, – сказал Сухраб, – как не смеяться?
Тебе передо мной не удержаться!
Вынослив, крепок конь могучий твой,
Тебе ж не устоять передо мной.
В моей груди ты жалость вызываешь,
Гляди – ты кровью землю обливаешь.
Ты – богатырь, ты станом – кипарис,
Но стар годами, так не молодись».
В ответ ни слова Тахамтан угрюмый.
Он промолчал, объятый тяжкой думой.
Им было горько. Мощь была равна.
И стала им – увы – земля тесна.
И оба друг от друга отвратились,
Умолкли, в размышленье погрузились.
Внезапно Тахамтан рассвирепел,
Как буря на туранцев налетел.
Сухраб же стал топтать войска Ирана,
Как разъяренный слон, от крови пьяный.
Рустам средь боя Рахша повернул,
Раскаявшись, он тяжело вздохнул.
Подумал, что в кровавом этом море
И шаха, может быть, постигло горе.
И, повернув коня, в пыли, в дыму
Рустам помчался к стану своему.
Созрело в сердце у него решенье,
Вернуться в стан и прекратить сраженье.
Сухраба грозного – в крови всего –
Он увидал средь стана своего.
И конь его – от гривы до копыт –
Иранской красной кровью был облит.
Как лев, стоял он, кровью обагренный,
Сухраб могучий, битвой опьяненный.
И в ярости Рустам пред ним предстал
И, словно тигр взбешенный, зарычал:
«Эй ты, туранский выродок, убийца!
За что ты губишь слабых, кровопийца?
Ты здесь как в стаде волк, а не в бою,
На мне бы ты истратил мощь свою!»
Сухраб ответил: «Гневом был объят я.
В кровопролитии не виноват я.
Ты первый на туранцев налетел,
Ты сам со мною боя не хотел».
Рустам ему: «Уж поздно. Вечер стынет.
Когда заутра солнце меч свой вынет,
С тобой мы завтра снова выйдем в бой,
И пусть над чьей-то плачут головой.
Ночь мира нынче ляжет между нами,
День омрачен сегодня был мечами.
Но от души, хоть оба мы в крови,
Тебе желаю, – вечно ты живи!»
И разошлись они. И степь затмилась.
Сияньем звездным небо осветилось.
Сказал бы ты – из глины вечных сил
Творец миров Сухраба замесил.
В степи безводной, сколько б ни скакал он,
От верховой езды не уставал он.
Не ровня коням лучшим боевым,
Как из железа – был и конь под ним.
Неутомим в бою, могуч, беспечен,
Чист был душой Сухраб, добросердечен.
Во тьме ночной к войскам вернулся он,
Томимый жаждой, боем утомлен.
Сказал Хуману: «Вечное светило
Сегодня суматохой мир затмило.
Я думаю, достигла вас молва
О витязе, чья длань как лапа льва.
С ним нынче стан иранский не бесславен.
Я удивлен был – мне он силой равен.
Хоть пролил кровь он войска моего,
Ему не знал я равных никого.
Он стдр, но он, как тигр, в пылу ловитвы…
Он не насытился смятеньем битвы.
Коль рассказать о нем я захочу,
Я до утра, друзья, не замолчу.
Подобна длань его слоновым бедрам,
Он взволновал бы Нил дыханьем бодрым.
Я не встречал сильнее никого
Богатыря безвестного того!»
Сухрабу отвечал мудрец Хуман:
«Здесь без тебя я охранял твой стан.
В степи я с войском под горой стоял,
Но битвы я, мой шах, не начинал.
Вдруг некий муж с мечом предстал пред намрг,
Верхом, блистая грозными очами.
Напал на нас он, гневом разъярен,
Топтал и гнал он нас, как пьяный слон.
Но вдруг лицом от боя отвратился,
И вскачь к себе в обратный путь пустился».
Сухраб спросил: «Кто ж дал ему отпор?
Кто встал из вас ему наперекор?
Убил я много их. Пусть льются слезы
Врагов. Их кровь покрыла степь, как розы.
И знай, что если б – гневом разъярен –
Мне повстречался див или дракон,
Поверь – ни тот, ни этот не ушел бы,
Счет с ними палицей моей я свел бы.
Но что же вы – на бой мой издали
Смотрели и на помощь не пришли?
Какой нам прок в сраженье получился,
Когда один я на майдане бился?
Стань предо мною тигр иль носорог –
Стрелою я его пронзить бы мог.
Богатыри, как голуби пред бурей,
Уйдут, когда помчусь я, лик нахмуря.
Назавтра день проглянет из-за туч,
И победит могучий, кто могуч.
Клянусь я тем, кто, вечный мир творя,
Дал жизнь мне, – я свалю богатыря.
Вели, чтоб нам вина и пищи дали,
Пора изгнать из сердца все печали».
Рустам войска дозором обходил
И так с печальным Гивом говорил:
«Да, друг, устойчив был Сухраб сегодня,
Над ним, как видно, благодать господня».
Ответил Гив: «Благодаря судьбе
Не видели мы равного тебе.
Но этот юноша сквозь войско Туса
Прошел, как смерч, до ставки Кей-Кавуса.
С копьем на скакуне он налетел,
Потом достойно спешился и сел.
Когда туранец Туса увидал,
Как лютый лев, он на него напал,
Блеснул в его руке клинок индийский,
Сбил с головы он Туса шлем румийский.
Не выдержав с ним боя, Туе бежал,
Никто из нас пред ним не устоял.
Лишь ты один, Рустам Железнотелый,
Ты устоял пред ним, бесстрашно смелый.
А я, как в древние велось века,
Ждал и не двинул на него войска.
Таков у нас закон единоборства,
Но мощь его, и ярость, и упорство
Всех устрашили. Он напал один
На наше войско – этот исполин.
Никто на бой с ним выйти не решился,
На нас он, словно буря, устремился.
Ворвался в средоточье наших сил –
Ядро и правое крыло разбил».
Рустам молчал. Печалью омрачен,
Стопы направил к Кей-Кавусу он.
Царь Тахамтана ждал, навстречу встал он.
«Садись со мною рядом, друг!» – сказал он.
И сел Рустам и начал свой рассказ:
«Нет, шах мой, ни в Туране, ни у нас
Ни дива я не знал, ни крокодила –
Столь храброго, с такою дивной силой.
Он молод, но искусно бой ведет,
Он так высок, что звездный небосвод,
Казалось мне, плечами подпирает,
Так грузен он, что землю прогибает.
Как конское бедро, его рука,
Но более могуча и крепка.
Оружье от меча и до аркана
Все в ход пустил я против льва Турана.
Я вспомнил, скольких сбрасывал с седла, –
Ведь мощь моя былая не ушла.
И за кушак его со всею силой
Схватил, рванул я. Да не тут-то было.
Его с седла всей силой рук моих
Хотел я сбросить наземь, как других.
И понял я – ничто пред ним та сила,
Что мощь Мазандерана сокрушила.
Он был подобен каменной скале,
Не пошатнулся он в своем седле.
Стемнело уж, когда мы с ним расстались,
В высоком небе звезды загорались.
И мы уговорились меж собой,
Что завтра вступим в рукопашный бой.
А завтра, шах мой, только день наступит –
Бесчестье, может быть, Рустам искупит.
Кто победит? – не ведаю конца.
Судьба в руке предвечного творца…»
Сказал Кавус: «О муж, молю Издана,
Чтоб истребил ты тигра из Турана.
Я наземь ныне упаду лицом,
Молиться буду я перед творцом,
Чтобы Яздан развеял наши беды,
Чтоб силу дал тебе он для победы.
Чтоб вновь звезда Рустамова зажглась,
Чтоб слава по вселенной пронеслась!»
Рустам ответил: «Внемлет пусть предвечный
Твоей молитве, шах чистосердечный!»
И встал он. И, печальный брося взор,
Ушел Рустам, вернулся в свой шатер.
Вернулся, полон горестных раздумий,
С душою, ночи пасмурной угрюмей.
Рустама встретив, Завара спросил:
«Добром ли день нас этот осенил?»
Еды спросил сперва Рустам. Насытясь,
От горьких дум освободился витязь,
И все он брату рассказал потом,
Что было с ним на поле боевом.
Хоть было два фарсанга меж войсками,
В ту ночь не спали люди под шатрами.
И так Рустам промолвил Заваре:
«Опять я в битву выйду на заре.
А ты меня спокойно ожидай,
Будь мужествен, в смятенье не впадай.
Веди мои войска, неси знамена,
Ставь золотое основанье трона.
Перед шатрами в поле жди меня,
Я отдохну до наступленья дня.
Чтоб в силе быть и духом укрепиться,
Не нужно мне на битву торопиться.
Л если завтра свет затмится мой,
Не подымайте воплей надо мной.
Пусть я паду, ты – и во имя мщенья –
С туранцами не начинай сраженья.
В поход обратный собирай свой стап,
К Дастану поспеши в Забулистан.
Пусть ведает отец наш престарелый,
Что сила Тахамтана отлетела.
И, знать, угодно было небесам,
Чтоб юношей был побежден Рустам.
Утешь, о брат мой, сердце Рудабы!
Что слезы перед волею судьбы?
Скажи, чтоб воле неба покорилась,
Чтоб неутешной скорбью не томилась.
Я львов, и барсов, и слонов разил,
Меня страшились див и крокодил,
Тяжелой палицей крушил я стены,
Служило счастье мне без перемены.
Но тем, кто часто смерть привык встречать,
Придется в двери смерти постучать.
Хоть сотни лет мне счастье верно служит,
Но мир свое коварство обнаружит».
Так долго вел беседу с братом он.
И лег потом, и погрузился в сон.
