Гимн
Перевод Ф. Мендельсона
I
Хотел бы я иметь, чтобы тебя воспеть,
Глас торжествующий и грозный океана,
Неукротимое дыханье урагана.
Хотел бы заглушить гремящих молний медь
И грома дальнего в ночи слова глухие,
Чтоб славили тебя одну стихии!
О, как хотел бы я, чтоб разом все моря
На берег хлынули, и чтобы пела пена
Земле, как ты прекрасна и священна.
Еще хотел бы я, чтоб, в небесах горя,
Над ревом бурь и грозами шальными
Кометой ярче звезд твое сияло имя!
II
Как ящерицы, те, что солнце пьют,
Зеленым длинным телом извиваясь,
К тебе мои желания ползут.
В полдневный зной я над тобой склоняюсь;
Вокруг поля, и полыхает рожь,
И не унять томительную дрожь.
Ласкает ветер нас, мы от жары устали.
Среди холмов Эско сверкает там и тут,
Все небо в золоте, и необъятны дали.
Как ящерицы, те, что солнце пьют,
Ты предо мной лежишь, бесстыдно сладострастна,
И снова я горю, и наша страсть прекрасна!
Притча
Перевод Ф. Мендельсона
Над золотом глади озерной,
Где белые лилии спят,
Усталые цапли скользят,
В воде отражаются черной.
Их крыльев широк размах,
Медлительны их движенья;
Плывут они в небесах,
Гребут в воде отраженья.
Но рыбак туповатый и важный
На них расставляет сети,
Не видя, что птицы эти
Гребут в высоте отважно,
Что в мокрые сети скуки
Птицы не попадают.
Напрасно он в тине их ищет, —
Птицы все выше взмывают,
И мчатся, как призраки, мимо,
Безумны и неуловимы!
Лодка
Перевод Ф. Мендельсона
Морозит к ночи. На деревьях иней
Алмазами сверкает под луной.
И в чистом небе тучки ни одной:
Плывет луна над белою пустыней.
Как сталь с серебряным узором, черный лед,
И звезды смотрят на реку в печали:
Там лодка вмерзла, весла в плен попали,
Одна, недвижна, но чего-то ждет.
Вдруг сокрушит оковы ледяные
Какой-нибудь герой, и лодку поведет
В моря, где пламенем охвачен небосвод,
В далекий рай, к теплу, в края иные?
А может быть, она обречена
Следить, в безмолвье белом прозябая,
Как птицы вольные над ней за стаей стая
Летят туда, где вечная весна?
Не знаю, где
Перевод В. Брюсова
Это где-то на севере, где, я не знаю,
Это где-то на полюсе, в мире стальном,
Там, где стужа когтями скребется по краю
Селитренных скал, изукрашенных льдом.
Это — холод великий, едва отраженный
В серебряном зеркале мертвых озер;
Это — иней, что точит, морочит — бессонный,
Низкорослый, безлиственный бор.
Это — полночь, огромный скелет обнаженный
Над серебряным зеркалом мертвых озер,
Это — полночь, что точит, морочит, хохочет,
Но раздвинуть руками гигантскими хочет
Холодный и звездный простор.
В дали полуночной безвольной
Это смолкнувший звон колокольный,
Это убранный снегом и льдами собор.
Это хор похоронный, с которым без слов я рыдаю,
Литургия Великого Холода в мире стальном.
Это где-то, — не в старом ли северном крае? — не знаю!
Это где-то, — не в старом ли северном сердце? — в моем!
Дурной час
Перевод Г. Шенгели
С тех пор как схлынули прощальные огни,
Все дни мои в тени, всё тяжелей они.
Я верил в разум мой, где не гнездились тени,
И мысль моя (в ней солнца шар пылал,
В ней гнев светился, яростен и ал)
Кидалась некогда на скалы заблуждений.
Надменный, радость я немую знал:
Быть одиноким в дебрях света;
Я верил лишь в могущество поэта
И лишь о творчестве мечтал,
Что нежно и спокойно возникает
И движется (а путь широк и прям)
К тем очагам,
Где доброта пылает.
Как темен был тот вечер, полный боли,
Когда сомненьями себя душа сожгла
Дотла
И трещины разъяли стену воли!
Вся твердость рухнула во прах.
Персты? Без сил. Глаза? Пусты. Надменность? Смята.
Стучится кровь печальная в висках,
И жизнь, как пьявками, болезнями объята…
Теперь, сходя во гроб, летя невесть куда,
О, как хотел бы я, чтобы над мглой бездонной,
Как мрамор, пыткою и славой опаленный,
Мое искусство рдело бы всегда!
Вот листья, цвета гноя и скорбей, —
Как падают они в моих равнинах;
Как рой моих скорбей, все тяжелей, желтей, —
Так падают они в душе моей.
Лохмотьями тяжелых облаков
Окутавши свой глаз слепой,
Поник, под ветра грозный вой,
Шар солнца, старый и слепой.
Над илом ивы чуть видны; в туманы,
Мелькая, черные уносятся бакланы,
И льется крик их, долгий, точно вечность,
Однообразный, — в бесконечность.
О, эти листья, что спадают,
Спадают;
О, этот бесконечный дождь
И этот вой средь голых рощ,
Однообразный, рвущий все в душе!..
Где-то там
Перевод Б. Томашевского
Блаженство тишины и ладан ароматный,
Плывущий от цветов в закатный час глухой,
И вечер медленный, прозрачный, необъятный
На ложе золотом покоится с землей
Под алым пологом, — а тишина все длится!
Блаженство тишины, и облаков простор,
И жемчуг островов, и берег серебристый,
Коралл и перламутр, а дальше, в выси чистой,
Неуловимых звезд в листве мелькнувший взор;
На небесах река молочная струится
В неведомую даль, в недостижимость сфер,
Чтоб, оторвавшись, ускользнуть
В похожий на любовь палящий тихий путь,
Ушедший в дым легенд, как плаванье галер.
Некоторые
Перевод Б. Томашевского
За далью всех светил пред ними возникает
Виденье города — безбрежный черный бред,
В триумфе траура, как склеп, где жизни нет…
Земля? Ушла во мрак. А небо? Чуть мерцает!
Гигантский мир теней раскинулся кругом,
Туманный горизонт покрыл, как саван, горы,
Могильные холмы теперь предстали взору,
И в них погребена вся память о былом.
Толпа немых людей бредет во мгле заката,
И горбит их тоска, и путь их одинок.
И гнет прошедших лет на них надгробьем лег,
Как память тусклая о том, что жгло когда-то;
Им одинаково страшны добро и зло,
Бескровны их сердца, бесцветна страсти сила,
Душа в борьбе за жизнь о божестве забыла.
В глазах застыла мысль, молчанье в них вошло,
И неподвижность льдом сковала их навеки…
Мертвы желанья в них, раскаянье и страх;
Они мечтать — увы! — не могут о крестах,
И алой смерти свет им не закроет веки!
Представшие на моих путях
{8}
Видение на горизонте
Перевод Г. Шенгели
Гляжу в окно, войдя в покинутый маяк,
Дождем бичуемый: вдали — туннели в саже,
Громады поездов и хлопья дымной пряжи,
Где кровью фонари пропитывают мрак.
В асфальтных берегах дремал огромный порт,
Как масло, зыбилась его вода густая;
Железным кулаком ствол мачты подымая,
Чернел подъемный кран, в пустую ночь простерт.
И в пестром мраморе текучей тьмы сверкал
Ряд редких фонарей, бегущий по ущельям
В кварталы кабачков, где все полно весельем,
Где похоть рыскает меж золотых зеркал.
Как рана страшная алея, подошел
Раздутый на ветру громадный парус к молам,
И тут явился он с упорным и тяжелым
Лбом, где начертано томленье скук и зол.
Как меч сверкающий в железные ножны,
Он заключил в себя свой гнев и пламень дикий,
И эхо берегов его разбили крики,
Пересекая мрак и тишину волны.
Из океана он. Он одряхлел, поник,
Устал, хлеща простор, измятый бурей черной,
И слыша, что всегда, всему вразрез, упорно
К терзаньям вечера его взывает крик.
Он казни собственной хотел. Себя он знал
Рабом желания. И на кресте распятый,
И кровью исходя, и пламенем объятый, —
Изведал он всю смерть, что так упорно звал.
А жизнь его? Она тем пронзена была,
Что существует он, себя страшась жестоко;
Он острой молнией своей души глубокой
Упрямо бичевал в себе кипенье зла.
Ужасен, устрашен, он жаждал полететь
Туда, где вся бы жизнь сияла чудесами,
Где знаки вещие горели б над скалами,
Где шелестел бы дуб и говорила б медь;
Где было б гордостью: впивая дикий страх,
Слыхать вокруг себя богов глубокий голос,
Пока бы грудь земли в куски не раскололась
Под хладным золотом, пролитым в небесах.
И много тысяч лет он бьется, над волной
Вздувая паруса и мчась путем ужасным
В неведомую даль, к невыносимо красным
Созвездьям, чей хрусталь дробится под волной.
