А.П.
Когда жизнь беспощадная неистово хлещет
И февральским дождем моросит под окном.
Мне бы только хотелось уютно улечься
И прижаться к тебе утомленным плечом.
Но сидим за столом мы, говорим по-немецки.
Я не смею к тебе подойти и обнять.
Напряжением воли, улыбкою светской
Научилась давно я всю нежность скрывать.
«Задержаться на одну минуту…»
Задержаться на одну минуту,
Медленно задвижется вагон.
Жизнь оборвется круто,
Точно прерванный тяжелый сон.
И не будет больше ожиданий,
Сердца разбивающей тоски,
В умирающем уже сознанье
Навсегда погаснут огоньки.
И не скажешь ты устало-грубо:
«Надоела мне твоя любовь!»
Поцелуя не попросят губы…
На асфальте заалеет кровь!
Отчего так страшно на минуту
Под июльским радостным дождем,
Чтобы жизнь оборвалась круто
Зацепиться в рельсе каблуком!
«Хорошо с тобою на балконе…»
Хорошо с тобою на балконе
Мне писать покорною рукой,
Томно перед мчащимся вагоном
Жизнь твоя проходит предо мной.
Вот усадьба бабушки суровой
За широкой русскою Окой,
Вот ты в роще бегаешь сосновой
Кареглазый, маленький, смешной.
Увлекаясь паровозным свистом,
Покидаешь ранним утром дом.
Первый снимок в форме гимназиста
И фуражка с новым козырьком.
Жизнь приносит много испытаний.
И быть может, ты уже не тот.
Но пускай тогда в моем сознанье
Мальчик этот снова оживет.
«В жизни ты ко мне прийти не можешь…»
В жизни ты ко мне прийти не можешь,
Но приди тогда ко мне во сне,
Расскажи мне про страданья тоже
В мартовской весенней тишине.
Ты, которого я грешная любила,
Ты, которому всю нежность отдала.
Но любви земной ничтожна сила.
Удержать тебя я не смогла.
Знойное мерещится мне лето,
Тех прогулок больше не вернуть…
Ты ушел…. Не верится мне в это.
Был терновым твой последний путь.
И не знаю я ни дум тяжелых,
Ни предсмертных каторжных дней.
Полный жизни, радостный, веселый
Ты остался в памяти моей.
«Павловск, дача, вокзала платформа…»
Павловск, дача, вокзала платформа,
Ожидание радостных лиц!
Гимназистов воскресная форма,
Щебетание дачных девиц.
Где то лето, та дача, те люди?
Ни деньгами, ничем не вернешь!
Они были, но больше не будут,
Только снов беспощадная ложь!
Бродит, бродит тоска по квартире,
Легкой тенью, неслышной стопой,
Шепчет мне об утерянной шири
И о жизни мне шепчет былой.
Павловск, дача, березы, осины,
Поездов проезжавших свистки.
По холодным асфальтам Берлина
Никуда не уйдешь от тоски.
После автобусной тряски,
Улиц оставив трезвон,
Леса осеннего краски,
Желто-коричневый тон.
Рыбу удилищем ловит
В озере парень, во рту
Трубка, и сдвинуты брови,
Точно солдат на посту!
И верховых кавалькады
Мчатся с старинных гравюр…
Нет здесь простору преграды
Небо, что тонкий ажур,
Листья шуршат под ногами.
Мир, тишина, благодать!
Можно ли это словами
Бедными все передать!
Мой Петербург, любимый, старый,
Твой помню праздничный наряд,
Когда на площадях, бульварах
Стояли елки стройно в ряд!
Там в бледно-розовой гостиной,
Где за окном трещал мороз,
Мы елку украшали чинно,
Не зная атомных угроз.
Потом Сочельника игрушки:
Орехи, яблоки, хлопушки.
Венгерки, вальсы и матлот
Играл тапер из года в год!
Казались нерушимы стены
У дома на Большой Морской.
Летели дни без перемены
В созвучьях жизни молодой!
Под звуки нежные гитары
Люблю заглядывать назад.
Что мне осталось? Мемуары,
Да от очков усталый взгляд.
«В квартире тихо, не слышно шума…»
В квартире тихо, не слышно шума,
Я знаю — жизни труден путь.
По вечерам печальны думы,
Что юности нельзя вернуть.
Но в те часы, когда со мною
Бываешь ты;
Я забываю все иное…
Твоя улыбка, лица любимого черты!
Пройдет зима, наступит лето,
Дней уходящих не словлю.
Ты не сердись, прости мне это.
Что нежно я тебя люблю.
«Я долго смотрела на чаек стаю…»
Я долго смотрела на чаек стаю
И думала о тебе.
Мне кажется, теперь я многое знаю
О жизни твоей и судьбе.
И по утрам, когда солнце восходит
И смотрит в окошко ко мне,
Мои мысли вокруг тебя бродят
Еще совсем в полусне.
Но те дни, когда тебя я не вижу,
Монотонно проходят в тени,
Томно дождик по улицам брызжет,
Точно осени серые дни.
Из рам глядят драконы,
В руках их параграф.
Жестоки их законы,
У старых нету прав!
Но в рамах были лица,
Они исчезли вдруг.
И бьюсь я точно птица,
Закованная в круг.
То думой сон рожденный,
Навязчивый, как тень.
То крик души плененной
В весенний ясный день.
Берлин («Не узнать старых улиц Берлина…»)
Не узнать старых улиц Берлина,
После долгих годов сатаны.
Оставались там только руины
И калеки от бомб и войны.
А в двадцатые давние годы
Ехал мимо балкона трамвай.
На балконе писала я оды,
С улиц слышен собачий был лай!
Свеж был воздух, не пахло бензином,
Не торчали под небом дома
И белье не стирали машины.
Холоднее казалась зима.
Это время давно миновало…
Новый город восстал из руин,
Только я еще не устала
Вспоминать тебя старый Берлин!
Die Schlitten in Russland hatten keine Lehne,
Man hielt sich fest, die Pferde rasten geschwind,
Der Schnee war so weib, wie die weiben Schowne.
Die Clocken der Schlitten sangen mit dem Wind.
Es war die Zeit der Sehnsucht und Traume,
Wo man noch glaubte an die gute Fee.
Man hatte Angst was zu versaumen…
Die Straben rochen nach tauendem Schnee.
Dann kam des reifen Lebens Erfullung,
Das Gluck, die Liebe, Enttauschung und Tranen.
Das war der Sommer in Pracht und Fulle.
Mal oben, mal unten, die Zeit blieb nicht stehen!
Und dann der Herbst, ohne Zukunft und Traume,
Die Tage gebunden im Einerlei.
Man beeilte sich nicht, man hatte nichts zu versaumen,
Man war von Erwartung und Sehnsucht freii
Da plotzlich das Wunder, das Wunder zu lieben!
Vergessen das Alter, nicht denken an Schmerzen!
Nach Dir nur geblieben
Die Sehnsucht im Herzen!
Gefallen die Schranken,
Die Leere genommen.
Dem Himmel ich danke,
Die Fee ist gekommen!
November 1983
Публикации Веры Осиповны Лурье
