Том 3. Стихотворения 1827-1836 - Александр Сергеевич Пушкин

 Благословен твой подвиг новый,

Твой путь на север наш суровый,

Где кратко царствует весна,

Но где Гафиза и Саади

Знакомы . . . . . . имена.

 Ты посетишь наш край полночный,

Оставь же след . . . . .

Цветы фантазии восточной

Рассыпь на северных снегах.

Критон, роскошный гражданин

Очаровательных Афин,

Во цвете жизни предавался

Всем упоеньям бытия.

Однажды, – слушайте, друзья, –

Он по Керамику скитался,

И вдруг из рощи вековой,

Красою девственной блистая,

В одежде легкой и простой

Явилась нимфа молодая.

Пред банею между колонн

Она на миг остановилась

И в дом вошла. Недвижим он

Глядит на дверь, куда, как сон,

Его красавица сокрылась.

Вот перешед чрез мост Кокушкин,

Опершись . . . . . . о гранит,

Сам Александр Сергеич Пушкин

С мосьё Онегиным стоит.

Не удостоивая взглядом

Твердыню власти роковой,

Он к крепости стал гордо задом:

Не плюй в колодец, милый мой.

Пупок чернеет сквозь рубашку,

Наружу . . . . . . – милый вид!

Татьяна мнет в руке бумажку,

Зане живот у ней болит:

Она затем поутру встала

При бледных месяца лучах

И на . . . . . . изорвала

Конечно «Невский Альманах»

Опять увенчаны мы славой,

Опять кичливый враг сражен,

Решен в Арзруме спор кровавый,

В Эдырне ¹ мир провозглашен.

И дале двинулась Россия,

И юг державно облегла,

И пол-Эвксина вовлекла

В свои объятия тугие.

Восстань, о Греция, восстань.

Недаром напрягала силы,

Недаром потрясала брань

Олимп и Пинд и Фермопилы ².

При пенье пламенных стихов

Тиртея ³, Байрона и Риги ⁴

Страна героев и богов

Расторгла рабские вериги.

Под сенью ветхой их вершин ⁵

Свобода юная возникла,

На гробах . . . . Перикла,

На . . . мраморных Афин.

Зорю бьют… из рук моих

Ветхий Данте выпадает,

На устах начатый стих

Недочитанный затих –

Дух далече улетает.

Звук привычный, звук живой,

Сколь ты часто раздавался

Там, где тихо развивался

Я давнишнею порой.

Надеясь на мое презренье,

Седой зоил меня ругал,

И, потеряв уже терпенье,

Я эпиграммой отвечал ¹.

Укушенный желаньем славы,

Теперь, надеясь на ответ,

Журнальный шут, холоп лукавый,

Ругать бы также стал. – О, нет!

Пусть он, как бес перед обедней,

Себе покоя не дает:

Лакей, сиди себе в передней,

А будет с барином расчет.

Был и я среди донцов,

Гнал и я османов шайку;

В память битвы и шатров

Я домой привез нагайку.

На походе, на войне

Сохранил я балалайку –

С нею рядом, на стене

Я повешу и нагайку.

Что таиться от друзей –

Я люблю свою хозяйку,

Часто думал я об ней

И берег свою нагайку.

В журнал совсем не европейский,

Где чахнет старый журналист ¹,

С своею прозою лакейской

Взошел болван семинарист.

Зачем, Елена, так пугливо,

С такой ревнивой быстротой,

Ты всюду следуешь за мной

И надзираешь торопливо

Мой каждый шаг?… я твой.

Стрекотунья белобока,

Под калиткою моей

Скачет пестрая сорока

И пророчит мне гостей.

Колокольчик небывалый

У меня звенит в ушах,

На заре . . . . . алой,

Серебрится снежный прах.

    Воспоминаньями смущенный,

    Исполнен сладкою тоской,

Сады прекрасные, под сумрак ваш священный

    Вхожу с поникшею главой.

Так отрок Библии, безумный расточитель,

До капли истощив раскаянья фиал,

Увидев наконец родимую обитель,

    Главой поник и зарыдал.

    В пылу восторгов скоротечных,

    В бесплодном вихре суеты,

О, много расточил сокровищ я сердечных

    За недоступные мечты,

И долго я блуждал, и часто, утомленный,

Раскаяньем горя, предчувствуя беды,

Я думал о тебе, предел благословенный,

    Воображал сии сады.

    Воображал сей день счастливый,

    Когда средь вас возник Лицей,

И слышал наших игр я снова шум игривый

    И вижу вновь семью друзей.

Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым,

Мечтанья смутные в груди моей тая,

Скитаясь по лугам, по рощам молчаливым,

    Поэтом забываюсь я.

    И въявь я вижу пред собою

    Дней прошлых гордые следы.

Еще исполнены великою женою,

    Ее любимые сады

Стоят населены чертогами, вратами,

Столпами, башнями, кумирами богов,

И славой мраморной, и медными хвалами