явью, не ступив на землю.
О, что за демон надо мной
Кружит с блестящими глазами?
Его угрозы, шёпот злой
С бессильной ярости слезами
В зрачках светящихся зажгли
Безмолвный страх пред неизвестным
И погасили, где могли,
В моём рассудке жар небесный.
Что за чудовища стоят
Вокруг меня? Я снова плачу:
Там семь уродливых цыплят
Клюют безжизненную клячу,
Тут осьминоги в пиджаках
Хоронят мёртвого омара…
Меня вновь сковывает страх:
Здесь ходит шкура ягуара,
И правит балом Сатана,
Всё вопреки небесной воле,
Апофеозу злого сна
В свечи горящей ореоле.
Кто для меня ты, жуткий бес:
Прозрачный дух галлюцинаций,
Преступник, осквернивший крест,
Звезда под волнами оваций
Или действительный фантом,
Тот призрак из крови и плоти,
Что бродит где-то за углом
И холодит чужие кости?
Несвязный бред — больной террор.
Я сплю и вижу, как лисица
Со мной неспешный разговор
Ведёт во тьме, и чьи-то лица
Мелькают, словно хоровод,
Пока огромные лягушки
Горят в пучине тёмных вод
Под грохот выстреливших пушек.
Там демон, ночи господин,
Крыло в чернила опускает;
Навек оставшийся один,
Он мне нотации читает,
А мне смешно, и я смеюсь
Как в первый раз, но не в последний,
Всё потому, что не боюсь,
Что страхов, ужасов наследник
Мне свой жестокий приговор
Когда-то вынесет в надежде
Остановить мой гордый взор
На угасающей комете.
За что ты мучишь, Сатана?
Едва засну, в глазах мелькает
Мертвецки-бледная луна,
Надменным взглядом провожает
В просторы умершей страны,
Что есть в моём воображении;
Она уйдёт, как только сны
С зарёй рассеются в мгновение.
Молчала комната во тьме,
Рассвет над небом занимался,
И сердце билось, как в огне,
Пока мой разум унимался.
Дайте мне спички — сухие, желательно, -
Я подожгу свою душу во мгле,
Пусть вспыхнет она окровавленным пламенем
И потеряется в чёрной золе…
Я с болью спалю все листы чёрно-белые
И схороню этот пепел седой
Под спящим холмом, где душа моя смелая
Горит ярко-красным спокойным огнём.
Ты слышишь меня, ты, обитель небесная?
Я совсем скоро к тебе отойду,
Прозрачная, лёгкая и бестелесная,
Лишь догорят мои крылья в аду
И старая рукопись в клочья порвётся.
Я ей растоплю охладевший камин,
И сам Сатана в преисподней проснётся,
Чтоб книгу вернуть из горящих глубин.
Я словно Марго, что за Мастера пишет
Несправедливо забытый роман
И тщетно в густеющих сумерках ищет
Лукавого Дьявола страшный обман.
За что, Сатана, ты мне даришь мучения?
В какой я момент подписала контракт?
Вокруг головы голубое свечение
Теперь не легенда — пугающий факт.
Дайте мне спички — сухие, желательно, -
Пусть вспыхнет душа моя жарким огнём,
И в сердце кинжал, добротой окровавленный,
Вонзит Сатана одним сумрачным днём.
Там рос бурьян, там спали тополя,
Там белый пух горел в огне пожара,
И шелковая простынь ковыля
В себя вбирала запах летней гари.
Там дом стоял, не мёртвый, не живой,
Без стен и окон, без дверей, без крыши,
С навеки преклонённой головой,
С устами, что давно уже не дышат.
Там плакал дождь над скучным камышом,
Там каркала ворона вслед прохожим,
И всё стоял безликий серый дом,
Встревоженный, невзрачный, осторожный.
Там ночь спала, без звёзд и без луны,
Лишь облака бежали вереницей
В просторы неизведанной страны
И растворялись где-то за границей.
Там рос бурьян, там спали короли,
И отправлялись в зимние круизы
Кричащие на небо журавли,
Забыв свои природные капризы.
Я помню сердце, встреченное мной
Давным-давно на жизненной дороге.
Как будто предрешённая судьбой,
Мне эта встреча, тихой недотроге,
Глаза открыла на уставший мир:
В нём жили души серые, пустые,
У каждой был свой собственный кумир,
И зеркала разбитые, кривые
Их отражали жаркие сердца.
То сердце, что я встретила однажды,
Качало до победного конца
В бою уже не ждавшую пощады
Не кровь, а лаву. Учащённый пульс
Был признаком не слабости, не страха,
А гнева. Крови странный вкус
Во рту бывал не потому, что плаха
В почти смертельной близости прошла.
Я знаю это сердце, как родное,
И никогда забыть бы не смогла
Его биение печально молодое,
Но вот сжигаю молча спустя год
Страницы завершённого романа;
Так ночью облицовывает лёд
Проснувшиеся кратеры вулкана.
Я помню это сердце как пожар,
Вглубь айсберга насильно заключённый,
Как раненый кинжалом миокард,
Огнями жизни тускло освещённый,
Чьи стены — хладнокровные снега,
И бьётся сердце где-то в этом мире,
А где — не знаю. Снова облака,
Гонимые дыханием зефира,
Бегут по небу к дальним берегам,
Где, может быть, живёт ещё то сердце,
Что, потонув под грудой телеграмм,
Нуждается в надёжном управленце.
В бездушной келье под землёй
Монах, весь в траур облачённый,
Над разгоревшейся свечой
Держал пергамент, осквернённый
Чернильной ртутью, и во тьме
Его осунувшийся профиль,
Напомнив узника в тюрьме,
Что ночью дразнит Мефистофель,
В немом сиянии луны
От стен холодных отражался,
Отображая все те сны,
О коих он сказать боялся.
Вот первый сон: он вновь стоит
На ветхом ноевом ковчеге,
И белый голубь вдаль летит
В непрекращающемся беге,
А с ним святые сыновья,
Три на словах знакомых брата,
Что от широкого Днепра
До берегов реки Евфрата
Наш делят мир между собой,
И вот потомки Иафета
На север посланы судьбой
По воле Ветхого Завета.
Но просыпается монах,
И снова образ в чёрной ризе
Внушает неподдельный страх.
Подобно утреннему бризу
Его дыхание во мгле.
Безмолвен вечер, тихи звёзды;
Похоронённые в земле
Белеют старческие кости,
И инок сумраком объят,
Потерян в саже полуночной,
Где главный мученик распят
Под сводом кельи одиночной.
Вот сон второй: толпа людей
Стоит в округе Вавилона,
Не в ожидании царей,
Что вдруг сойдут с пустого трона,
Не перед битвой собрались,
Не в трепете благоговейном
Застыли сотни чьих-то лиц,
Не в клятве быть отчизне верным,
Нет — люди строят до небес
Огромный столп, ступень до Бога,
Но вместо этого злой бес
У христианского порога
И рвёт, и мечет: даже он
Подобной наглости не ровня.
В сердитом небе страшный гром
Ритм отбивает хладнокровно,
И наконец-то Саваоф
Смешал надменные народы,
Их разорвал цепочки слов
На непонятные аккорды.
И снова явь. Монах один.
Перо застыло над бумагой.
Средь неизведанных руин
Он бродит мыслью запоздалой,
И
