Алексей Апухтин - Полное собрание стихотворений

Опять я очнулся с природой!
И кажется, вновь надо мной
Всё радостно грезит свободой,
Всё веет и дышит весной.

Опять в безотчетном томленье,
Усталый, предавшись труду,
Я дней без труда и волненья
С каким-то волнением жду.

И слышу, как жизнь молодая
Желания будит в крови,
Как сердце дрожит, изнывая
Тоской беспредметной любви…

Опять эти звуки былого,
И счастья ребяческий бред…
И всё, что понятно без слова,
И всё, чему имени нет.

В грезах сладострастных видел я тебя,
Грез таких не знал я никогда, любя.
Мне во сне казалось: к морю я пришел –
Полдень был так зноен, воздух так тяжел!
На скале горячей в ярком свете дня
Ты одна стояла и звала меня.
Но, тебя увидя, я не чуял ног
И, прикован взором, двинуться не мог.
Волосы, сверкая блеском золотым,
Падали кудрями по плечам твоим;
Голова горела, солнцем облита,
Поцелуя ждали сжатые уста.
Тайные желанья, силясь ускользнуть,
Тяжко колебали поднятую грудь,
Белые одежды, легки как туман,
Слабо закрывали твой цветущий стан,
Так что я под ними каждый страсти пыл,
Каждый жизни трепет трепетно ловил…
И я ждал, смятенный: миг еще, и вот –
Эта ткань, сорвавшись, в волны упадет…
Но волненьем страшным был я пробужден.
Медленно и грустно уходил мой сон.
К ложу приникая, я не мог вздохнуть,
Тщетные желанья колебали грудь,
Слезы, вырываясь с ропотом глухим,
Падали ручьями по щекам моим,
И, всю ночь рыдая, я молил богов:
Не тебя хотел я, а таких же снов!..

Как сроднились вы со мною,
Песни родины моей,
Как внемлю я вам порою,
Если вечером с полей
Вы доноситесь, живые,
И в безмолвии ночном
Мне созвучья дорогие
Долго слышатся потом.

Не могучий дар свободы,
Не монахи-мудрецы –
Создавали вас невзгоды
Да безвестные певцы.
Но в тяжелые годины
Весь народ, до траты сил,
Весь – певец своей кручины –
Вас в крови своей носил.

И как много в этих звуках
Непонятного слилось!
Что за удаль в самых муках,
Сколько в смехе тайных слез!
Вечным рабством бедной девы,
Вечной бедностью мужей
Дышат грустные напевы
Недосказанных речей…

Что за речи, за герои!
То – Бог весть какой поры –
Молодецкие разбои,
Богатырские пиры,
То Москва, татарин злобный,
Володимир, князь святой…
То, журчанью вод подобный,
Плач княгини молодой.

Годы идут чередою…
Песни нашей старины
Тем же рабством и тоскою,
Той же жалобой полны,
А подчас всё так же вольно
Славят солнышко-царя,
Да свой Киев богомольный,
Да Илью-богатыря.

О, помнишь ли, давно – еще детьми мы были –
На шумном вечере мы встретились с тобой.
Но этот шум и блеск нас нехотя томили,
Мы вышли на балкон. Мы мало говорили,
Нас ночь объяла вдруг отрадной тишиной.

Сквозь стекла виделось нам бледных свеч мерцанье,
Из комнат слышался нестройный гул речей,
А в небе виделось горячих звезд сверканье,
Из сада слышалось деревьев колыханье,
Над ближней рощей пел влюбленный соловей.

Я на тебя смотрел. Я чувство молодое
Любовию тогда назвать еще не смел…
Но я взволнован был в торжественном покое,
Но я дышавшее безмолвие ночное
Прервать ни голосом, ни вздохом не хотел.

Чему-то тайному разгадки неизбежной
Я с первым звуком ждал… Мгновение прошло.
И вдруг я зарыдал, проникнут грустью нежной,
А в глубине души светло и безмятежно
Такое полное веселие цвело.

Я видел труп ее безгласный!..
Я на темневшие черты –
Следы минувшей красоты –
Смотрел и долго и напрасно!
А с поля говор долетал,
Народ толпился в длинной зале,
Дьячок, крестясь, псалтырь читал,
У гроба женщины рыдали,
И, с бледным отблеском свечи
В окне сливаясь незаметно,
Кругом вечерние лучи
Ложились мягко и приветно.
И я, смущенный, в сад пошел…
(Тоска и страх меня томили.)
Но сад всё так же мирно цвел,
Густые липы те же были,
Всё так же синего пруда
Струи блестели в синей дали,
Всё так же птицы иногда
Над темной рощей распевали.
И ветер, тихо пролетев,
Скользил по елям заостренным,
Звенящий иволги напев
Сливая с плачем отдаленным.

Я знал его, любви прекрасный сон,
С неясными мечтами вдохновенья…
Как плеск струи, был тих вначале он,
Как майский день, светлы его виденья.
Но чем быстрей сгущался мрак ночной,
Чем дальше вглубь виденья проникали,
Тем всё бледней неслись они толпой,
И образы другие их сменяли.

Я знал его, любви тяжелый бред,
С неясными порывами страданья,
Со всей горячностью незрелых лет,
Со всей борьбой ревнивого терзанья…
Я изнывал. Томителен и жгуч,
Он с тьмою рос и нестерпимо длился…
Но день пришел, и первый солнца луч
Рассеял мрак. И призрак ночи скрылся.

Когда ж теперь с невольною тоской,
Чрез много дней томим воспоминаньем,
Я на тебя гляжу, о ангел мой,
И трепещу несбыточным желаньем,–
Тогда, поверь, далекий страсти гул
Меня страшит, я счастием не грежу:
Мне кажется, что сладко я заснул
И что сейчас мучительно забрежу.

«Шестнадцать только лет! – с улыбкою холодной
  Твердили часто мне друзья.–
И в эти-то года такой тоской бесплодной
  Звучит элегия твоя!
О нет! Напрасно, вняв ребяческим мечтаньям,
  О них рассказывал ты нам,–
Не верим мы твоим непризнанным страданьям,
  Твоим проплаканным ночам.
Взгляни на нас: толпой беспечно горделивой
  Идем мы с жребием своим,
И жребий наш течет так мирно, так счастливо,
  Что мы иного не хотим.
На чувство каждое мы смотрим безразлично,
  А если и грустим порой,
Смотри, как наша грусть спокойна и прилична,
  Как вся проникнута собой!
Пускай же говорят, что теплого участья
  В нас горе ближних не найдет,
Что наша цель мелка, что грубо наше счастье,
  Что нами двигает расчет…
Давно прошла пора, когда не для забавы
  Таких бы слушали речей,–
Теперь иной уж век, теперь иные нравы,
  Иные страсти у людей.

А ты? Ты жить, как мы, не хочешь, не умеешь,
  И, полон гордой суеты,
Еще, как неба дар, возносишь и лелеешь
  Свои безумные мечты…
Поэт, беги ты их, как гибельной заразы,–
  Их судит строгая молва,
И все они, поверь, одни пустые фразы
  И заученные слова!»

Не для судей моих в ответ на суд жестокий,
  Но для тебя, былых годов
Мой друг единственный, печальный и далекий,
  Я сердце высказать готов.
Ты понял скорбь души, заглохшей на чужбине,
  Но сам нередко говорил,
Что должен я беречь и прятать, как святыню,
  Ее невысказанный пыл.
Ты музу скромную, не зная оправданья,
  Так откровенно презирал…
О, я тебе скажу, как часто в час страданья
  Ее, изменницу, я звал!
Я расскажу тебе, как я в тоске нежданной,
  Ища желаниям предел,
Однажды полюбил… такой любовью странной,
  Что долго верить ей не смел.
Бог весть, избыток чувств рвался ли неотвязно
  Излиться вдруг на ком-нибудь,
Воображение ль кипело силой праздной,
  Дышала ль чувственностью грудь,–
Но только знаю я, что в жизни одинокой
  То были лучшие года,
Что я так пламенно, правдиво и глубоко
  Любить не буду никогда.
И что ж? Неузнанны, осмеяны, разбиты,
  К ногам вседневной суеты
Попадали кругом, внезапной тьмой покрыты,
  Мои горячие мечты.
Во тьме глухих ночей, глотая молча слезы
  (А слез, как счастия, я ждал!),
Проклятьями кормил я девственные грезы
  И понапрасну проклинал…
Порой на будущность надежда золотая
  Еще светлела впереди,
Но скоро и она погасла, замирая
  В моей измученной груди…

Тому уж год прошел, то было ночью темной.
  Раз, помню, выбившись из сил,
Покинув шумный пир, по площади огромной
  Я торопливо проходил.
Бог знает, отчего тогда толпы веселой
  Мне жизнь казалась далека,
И на сердце моем, как камня гнет тяжелый,
  Лежала черная тоска.
Я помню, мокрый снег мне хлопьями нещадно
  Летел в лицо; над головой
Холодный ветер выл; пучиной безотрадной
  Висело небо надо мной.
Я подошел к Неве… Из-за свинцовой дали
  Она глядела всё темней,
И волны в полосах багровых колебали
  Зловещий отблеск фонарей.
Я задрожал… И вдруг, отчаяньем томимый,
  С последним ропотом любви
На мысль ужасную напал… О, мимо, мимо,
  Воспоминания мои!

. . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . .

          Но образы иные
  Меня преследуют порой:
То детства мирного виденья золотые
  Встают нежданно предо мной,
И через длинный ряд тоски, забот, сомненья
  Опять мне слышатся в тиши
И игры шумные, и тихие моленья,
  И смех неопытной души.
То снова новичком себя я вижу в школе…
  Мой громкий смех замолк давно;
Я жадно рвусь душой к родным полям и к воле,
  Мне всё так дико и темно.
И тут-то в первый раз, небесного напева
  Кидая звуки по земле,
Явилась мне она, божественная дева,
  С сияньем музы на челе.
Могучей красотой она не поражала,
  Не обнажала скромных плеч,
Но сладость тихую мне в душу проливала
  Ее замедленная речь.
С тех пор везде со мной: в трудах, в часы досуга,
  В мечте обманчивого сна,
С словами нежными заботливого друга
  Как тень носилася она.
Дрожащий звук струны, шумящий в поле колос,
  Весь трепет жизни в ней кипел;
С рыданием любви ее сливался голос
  И песни жалобные пел.
Но, утомленная моей борьбой печальной,
  Моих усилий не ценя,
Уже давно, давно с усмешкою печальной
  Она покинула меня.
И для меня с тех пор весь мир исчез, объятый
  Какой-то страшной пустотой,
И сердце, сражено последнею утратой,
  Забилось прежнею тоской.

Вчера еще в толпе, один, ища свободы,
  Я, незамеченный, бродил
И тихо вспоминал все прожитые годы,
  Всё, что я в сердце схоронил.
«Семнадцать только лет, – твердил я, изнывая,–
  А сколько горечи, и зла,
И бесполезных мук мне эта жизнь пустая
  Уже с собою принесла!»
Я чувствовал, как рос во мне порыв мятежный,
  Как желчь кипела всё сильней,
Как мне противен был и говор неизбежный,
  И шум затверженных речей…
И вдруг передо мной, небесного напева
  Кидая звуки по земле,
Явилася она, божественная дева,
  С сияньем музы на челе.
Как я затрепетал, проникнут чудным взором,
  Как разом сердце расцвело!
Но строгой важностью и пламенным укором
  Дышало милое чело.

«Когда взволнован ты, – она мне говорила,–
  Когда с тяжелою тоской
Тебя влечет к добру неведомая сила,
  Тогда зови меня и пой!
Я в голос твой пролью живые звуки рая,
  И пусть не слушают его,
Но с ним твоя печаль как пыль исчезнет злая
  От дуновенья моего!
Но в час, когда томим ты мыслью беспокойной,
  Меня, посланницу любви.
Для желчных выходок, для злобы недостойной
  И не тревожь, и не зови!..»

Скажи ж, о муза, мне: святому обещанью
  Теперь ты будешь ли верней,
По-прежнему ль к борьбе, к труду и упованью
  Пойдешь ли спутницей моей?
И много ли годов, тая остаток силы,
  С тобой мне об руку идти,
И доведешь ли ты скитальца до могилы
  Или покинешь на пути?
А может быть, на стон едва воскресшей груди
  Ты безответно замолчишь,
Ты сердце скорбное обманешь, точно люди,
  И, точно радость, – улетишь?..
Быть может, и теперь, как смерть неумолима,
  Затем явилась ты сюда,
Чтобы в последний раз блеснуть неотразимо
  И чтоб погибнуть навсегда.