Евгений Ключников
Был вечер холоден и дик,
Злой ветер доставал до сердца.
Я в магазинчик старых книг
Нырнул, чтоб чуточку согреться...
Март, подражая декабрю,
Усыпал мокрым снегом плечи,
Но я его благодарю
За мимолётность этой встречи!..
За осязаемый покой
У книжных полок из фанеры,
Где обнаружил томик твой,
Поэт, на фото в дымке серой...
Библиотечный мутный штамп
Похож на губ прикосновенье.
Заглавье: «Осип Мандельштам.
Стихотворенья».
В тишине, без единого слова —
Полуночник наивный, чудак,
С бесконечностью снова и снова
Крутит знаки свои Зодиак.
В западню сладких снов увлекая,
Ночь безлунная сводит с ума,
Тёмно-серые, с края до края,
Молчаливо толпятся дома.
Разгадавший судьбы моей ребус
В тусклом свете немых фонарей,
Одинокий последний троллейбус
Затеряться спешит поскорей.
Вокруг тебя мелькают лица.
Как много их! А ты одна,
Подобно старенькой кринице,
В лесу заброшенном. Она
Из недр пробилась первозданных,
Не в силах изменить свой путь,
И ждёт, что в этих дебрях странных
Её отыщет кто-нибудь.
Придёт, устало сядет рядом,
Испив живой воды глоток,
Лицо умоет и в награду
Прочистит бережно исток.
И отойдёт. На расстоянье
Оглянется и промолчит,
Подумав о судьбе печальной,
Вздохнёт и сердце защемит.
А может, прибежит волчица
С весёлым выводком своим
Игрой потешиться. Криница
Журчаньем подыграет им.
А вдруг тропинкою нежданной
Пробьётся сквозь каскад камней
Надежды луч, такой желанный,
Чтоб осветить остаток дней.
Метель колдует надо мной,
Играя с лешими в потёмках,
То воет за моей спиной,
То отголоском плачет тонким.
Мне страшно. Словно на беду,
Она оскал свой показала.
Плутая, в темень я бреду
Своей походкою усталой.
От ужаса туман в глазах,
Ещё совсем немного – тело
Окоченеет… И слеза
Сорвалась бусинкою белой.
Присела. Снежная постель
Накрыла мягкой поволокой,
Кружи, колдуй, реви, метель,
Я засыпаю сном глубоким.
Горько плачет ива, слёзы льются в речку.
На столе тесовом зажигаю свечку.
Воск сползает вяло бусинками в блюдце.
Скоро в роще нашей соловьи зальются.
Не до вас сегодня, не до ваших трелей.
Ком подкрался к горлу, слёзы одолели.
Впрочем, я не вправе вам давать советы, —
Вы всего лишь птахи, пойте до рассвета.
Пойте, вам, наверно, весело, ну что же —
Пусть мне будет грустно в вечер непогожий.
Снова дождь проливной.
Холод. Ночь. Непролазная слякоть.
Дальнобои проносятся вдаль – только ветры шумят!
В обречённой России давно разучилась я плакать.
Только веру в Христа не отнять у меня, не отнять.
Ты послушай, дитя моё, песню о Деве Марии,
Как она пробиралась в Египет с младенцем-Христом.
Подрастёшь – свою грешницу-мать и пойми, и прости, и —
Нас укроет с тобой Богородица светлым крылом.
Под ногами колючим хребтом вырастают отроги.
Вновь младенца кормить по-над морем, у голой скалы.
Впереди – всё дороги, раскисшие злые дороги,
Позади – знойный Крым, и Кавказ, и степей ковыли...
Разверну у обочины карту путей пилигримов:
Эти тонкие нити уводят на жаркий Восток!
А меня впереди ждут развалины Третьего Рима,
Византии ушедшей последний – чуть видный! – росток!
Как суровые дуют ветра, с непогодою споря!
И пещера в расщелине скал – неуютным жильём...
Колыбельные я напевала – так нежно! – у моря.
Ох, дорога, дорога, мой вечный скитальческий дом.
Развернётся опять утомлённою лентой дорога.
Но свобода, свобода – вот слово милее всего!
Не имея иконы, я звёздам молилась как Богу —
Эти тысячи глаз в небесах – лишь Единое Око Его!
Пощади и помилуй, Господь! Не меня – так младенца!
Не его в том вина, что цветком придорожным рождён...
Кабы знать нам, когда упадём, – то подбросили б сенца…
Будет тысячу лет длиться этот безрадостный сон.
Снова дождь проливной. Холод. Ночь. Непролазная слякоть.
Дальнобои проносятся вдаль – только ветры шумят...
В обречённой России давно разучилась я плакать.
Только веру в Христа не отнять у меня, не отнять.
Здесь, в Петербурге, сквозь столичный гам, —
Колоколов густые перезвоны.
Хранят мою обитель по ночам
Золотокрылые суровые грифоны.
А на горе далёкой Митридат —
Торжественные белые ступени,
Осколки императорских палат, —
Пантикапея призрачные тени.
Сверкающая близится зима —
Но осень не даёт зиме уступки.
А на Босфоре – сильные шторма,
И корабли швыряет, как скорлупки.
Над бухтами сверкают маяки —
Ночного моря каменные стражи.
И опытные шутят моряки:
«Не дай нам, Боже, сгинуть в этой каше!»
Нева зажата в розовый гранит...
К далёким берегам лети, молитва!
Господь мой! Наши души сохрани!
Дай выиграть у моря эту битву!
Нелепой кажется война,
когда она вдали,
когда воюют племена
к примеру, в Сомали.
Кто прав? Никто из них не прав.
Всему виной их дикий нрав!
Но если вдруг, не дай-то Бог,
война придёт на твой порог —
ты разберёшься, кто есть кто,
где правда, где враньё?
Чьё дело правое?
Да то,
которое твоё!
И нет сомнений в правоте,
поскольку на войне
герои – те, и правы – те,
на чьей ты стороне!
Ваши души бессмертны,
и вам пережить суждено
вашу Землю, звезду, и Галактику —
всё остальное!..
Обещали вам землю другую
и небо иное.
Вам обещано это,
и, стало быть, будет оно.
И, представьте себе,
среди Ангелов светлых витая
в райских кущах, однажды
к душе обратится душа:
– Как прекрасна Земля,
Изумрудная и золотая!
Но и прежняя, чёрная —
Помнишь – была хороша…
Проталина льдом оторочена,
Намаявшись, ветер уснул.
Подснежник на тёплой обочине
Раскрылся и солнцу кивнул.
Его белоснежная шляпа
Надета чуть-чуть набекрень.
Цветком очарованный папа
Присел на берёзовый пень.
И на удивлённого папу
Несмело взглянул первоцвет,
Поправил приветливо шляпу
И улыбнулся в ответ.
Край мой родимый, Молога.
Сказано много о нём.
Вьётся тропинка полого,
Поле расшито жнивьём.
Сосны и ели, как прежде,
Грусть унесут в вышину.
Ветками держат надежду
И стерегут тишину.
Ольга Крупенчук-Вознесенская
Сбылись пророчества веков,
А мы – сочли обузой.
И Он стоит, в потоке слов
Непризнан и неузнан.
Его признать? Нельзя никак —
Он все каноны рушил:
Он ноги мыл ученикам!
А вымыл наши души…
В эту ночь – тишина,
Только звёзды летят в бесконечности,
И душа – как струна,
И мороз пробирает от Вечности.
Ты – один на один
С этой стужей вселенской, Отеческой.
Над тобой – Бог един,
Только Он над душой человеческой.
А внизу – огонёк
И тумана дрожащие полосы.
Им, внизу, – невдомёк,
Что кричать невозможно без голоса.
Вакханалия тел,
Покаянья, молитвы, проклятия.
Жизнь – суровый удел
На земле, где свершилось Распятие…
Здесь камни – как ножи —
И режут, и блестят,
И озеро дрожит
Как первый детский взгляд.
Над твёрдо-хрупким льдом,
Над уходящим днём,
И нашим бытиём,
Не растворяясь в нём.
Ежевечерний свет
В неповторимый час
Приходит столько лет,
Чтоб исповедать нас!
Та слеза невзначай на февральском ветру —
Это стынет печаль. Я её не сотру.
Это память моих обмороженных щёк
И любимой горы поцелуй и упрёк.
Орган... Покоряются звуки.
Спокойствие вечного льда.
Взмахнули крылатые руки —
И вырвалась песня-мольба.
И эхом взлетела на пики
Молитва – органный хорал,
И белые снежные блики
Коснулись тебя, перевал.
Ты снова такой первозданный,
Такой недоступно-родной,
Что кажется самой желанной
Тропа, не пройдённая мной.
Вы думали: холод засел в ледниках,
Обвал сторожит, не иначе...
Поймите, по людям, погибшим в горах,
Вершины тоскуют и плачут.
И даже когда позабыли внизу,
Не смолкнут у скал водопады.
И высушит солнце на камне слезу,
И памяти лучшей – не надо!
