Кроме того, привлечение иностранцев в Россию сделает её более открытой, заставит мир вслух говорить о наших проблемах, принесёт на наши улицы дух доброжелательности и любопытства ― всего этого мы навидались в 1980 году, когда Москва оказалась наводнена иностранцами, похожими на инопланетян. Жить в это время стало чрезвычайно интересно, и, хотя нынешняя Россия куда более открыта, иностранцы остаются для неё экзотикой: мы не понимаем, почему они улыбаются первому встречному, как им удаётся сохранить вежливость, что наполняет их таким весельем, пусть даже фальшивым… Мы всегда делаемся лучше в их присутствии, не говоря уж о том, что давно пора пустить в Россию непредвзятых наблюдателей, которые помогут нам осмыслить происходящее.
Туризм в наших краях по-прежнему в запустении, ездят к нам мало и неохотно и, в общем, понятия не имеют о том, что тут на самом деле происходит. Если мир на всё это посмотрит, глядишь, мы с его помощью и впрямь увидим себя со стороны, и, как знать, не захочется ли нам наконец совершить что-нибудь великое?
Третий мой аргумент связан именно с этим. Опыт показывает, что Россия способна только на великие дела и только в условиях аврала. Не думаю, что это порок ― это особенность национальной психологии: нам трудно всё рутинное и приятно всё неразрешимое. Напомню великую формулу Жоэля Лотье, шахматиста и бизнесмена: «На трудное дело зовите китайца, на невозможное ― русского». Ещё точней сформулировал Виталий Найшуль: «Русский характер сводится к тому, что, если какая-то вещь должна быть сделана, она будет сделана любой ценой. Но если она может быть не сделана, её не сделают ни при каких обстоятельствах».
Минуты великого национального вдохновения, пусть даже ради показухи, мы переживали и во время подготовки к Олимпиаде, и во время космического проекта; пусть всё у нас идёт по сценарию Великой Отечественной, то есть выигрывается великой кровью и ценой сверхстресса, но если национальная матрица такова ― сделать с этим ничего невозможно. Я знаю по себе, что люблю всё откладывать до последнего. Валерий Попов объяснил эту особенность национального характера тем, что только стресс, только необходимость успеть в кратчайшие сроки позволяет русским выложиться полностью, мобилизовав все духовные и творческие ресурсы. Это нормально. Я искренне полагаю, что никакая повседневная работа и даже никакая помощь старикам и детям не позволит России достичь таких высот трудолюбия и вдохновения, как авральная подготовка к Олимпийским играм и Мундиалю. Если мы хотим выложиться, блеснуть и поразить мир, нам надо ставить перед собой великие непрагматические задачи вроде полёта на Марс. Думаю, что выигрыш чемпионата мира по футболу для России сравним с таким полётом.
А как же спорт, спросите вы. А спорт мне неинтересен. Он тут, если хотите знать, вообще ни при чём.
12 января 2011 года
По большому счёту, сегодняшних россиян меньше всего волнует статус ленинской мумии — а интерес к теме обеспечен, поскольку всё советское остаётся отличной темой для бесконечных ток-шоу: пинать нынешнюю действительность нам запрещено, так выпустим пар хоть по протухшему поводу.
Предложение депутата Госдумы Владимира Мединского — «Единая Россия» поспешила от него откреститься — предать наконец Ленина земле — вызвало подозрительно бурную реакцию. Подозреваю, что для того этот вброс и осуществлялся. Как и многие инициативы последнего времени — от упразднения знаменитого «перевода стрелок» до обсуждения новых стандартов школьного образования. Стратегическая цель, думаю, очевидна — у партии власти всё не очень хорошо с рейтингами, декабрьские выборы могут принести ей неприятные сюрпризы, и потому для отвлечения масс от реальной политики годятся любые посторонние темы.
Навязывание партии посторонних дискуссий — любимая тактика заклятого ленинского врага Льва Троцкого; неудивительно, что простые и эффективные техники раннесоветских времён востребованы снова. Однако, если вдуматься, именно стремление правящей партии (пусть даже одного её громкого спикера) распрощаться с Лениным даёт серьёзный повод поразмыслить о том, чем он им так мешает — и почему он до сих пор опасен?
Лично мне представляется, что с символическими фигурами вроде Ленина опасно играть в такие игры: важно ведь не только то, похоронят его в конце концов или нет, а и то, кто в очередной раз выступает могильщиком.
Ленин в разное время олицетворял разные политические тенденции, и это вполне закономерно для политика, отлично умевшего приспосабливаться к реальности и с равной уверенностью утверждавшего прямо противоположные вещи. Ленин образца 1918 года — сторонник и пропагандист мировой революции; Ленин 1922 года — её отчаянный критик, обзывающий этот революционный глобализм «Детской болезнью левизны в коммунизме» (впрочем, советская власть к тому времени уже получила по носу в Варшаве). Ленин до 1917 года — отчаянный сторонник свободы слова, а после 1917-го — сами понимаете: «Вы свободны нас критиковать, а мы свободны вас расстрелять». То есть делать из него символ и жупел — нормальная политическая практика: Егор Яковлев рассказывал автору этих строк, что в 1956 году Ленин воспринимался как анти-Сталин, а на волне перестройки уже интерпретировался как его предшественник. Что в корне неверно, но кому ж тогда было дело до истины?
Интерпретация ленинской темы на девять десятых зависит от погоды на дворе. В том, чтобы исполнить давнее ленинское завещание и предать земле его прах, нет ничего дурного и тем более кощунственного: Ленин ненавидел оккультизм, торжественные увековечивания, ритуальные практики и прочее наследие язычества. Впрочем, и к христианству он относился с горячей личной враждой.
Он сам бы ужаснулся мавзолею и, пожалуй, приказал расстрелять всех, кто обеспечил ему это посмертное вечное бытие. Вопрос только в том, кто, когда и зачем похоронит Ленина и как он воспринимается сегодня?
Ленин образца 2011 года — прежде всего автор фразы «Стена-то гнилая, ткни — и развалится». Мы сегодня вспоминаем не его репрессии, нетерпимость и хамство с оппонентами, но прежде всего антигосударственный пафос, ненависть к имперскому облику России, к её косности и архаике. Вспоминаем его отчаянную и временами самоубийственную готовность противостоять незыблемому, казалось бы, государственному граниту, всем неправедным судам и обнаглевшим жандармам империи, всей её каторжной мясорубке, столыпинским вагонам и галстукам, идиотизму и продажности её властей, их бездарной национальной и социальной политике.
Сегодняшний Ленин — по крайней мере в глазах большинства — гений национальной самоорганизации, великий тактик революционной борьбы (с этим-то уж вряд ли кто-то станет спорить: в плане политического цинизма он превосходит всех европейских политиков, включая Талейрана).
Сегодняшний Ленин — не идол, не навязанный государством памятник, торчащий по всем вокзальным площадям, а подпольщик, долго и сознательно преследуемый антикоммунистами всех мастей. И среди этих антикоммунистов — не только защитники личной свободы и личной инициативы, не только христианские демократы и проповедники толерантности, но и новые русские олигархи, и вся ельцинская камарилья — при том, что у Ельцина и Ленина весьма много общего, — и откровенные циники и демагоги, ненавидящие любую идейность по причине её потенциальной кровавости.
Закопать Ленина сегодня — значит «зарыть и забыть» саму возможность восстания масс. Понимаю, если бы Ленина ниспровергали, когда он был в силе и славе, на вершине пирамиды государственных символов; но сегодня, когда большинство школьников понятия о нём не имеют, да и средний класс подзабыл, что он такого наворотил, — давайте сначала проведём широкую общественную дискуссию! Ей-богу, это будет полезно и познавательно.
Ведь перечитывание Ленина — само по себе весьма плодотворное занятие: он интересный критик, сильный публицист, умеет писать увлекательно и, страшно сказать, смешно. Ленин весело ругается и талантливо передёргивает — это тоже надо уметь. Ленин обладает пассионарностью — то есть умеет зажечь собственной убеждённостью. Но кто, кроме Славоя Жижека, умеет сегодня читать и перечитывать его, извлекая из этой отнюдь не устаревшей публицистики чрезвычайно полезные уроки? С Лениным можно и должно спорить — но именно спорить, а не закапывать.
Я намеренно не поднимаю здесь вопроса о том, что мавзолей — часть нашей истории и культуры, что мимо него шли умирать защитники Москвы после парада 1941 года, что Щусев был не последний архитектор в российской истории и т. д.
Судьба мёртвого камня заботит меня менее всего, я вообще не поклонник и не знаток «застывшей музыки», а вот активность и самоорганизация масс волнуют меня весьма сильно. И я подозреваю, что для сегодняшней власти — а значит, и для русской государственности в целом — зарытый Ленин может оказаться грозней выставленного на всеобщее обозрение. Мне кажется, что, чем Ленин сегодня страшней для власти, тем он убедительней для масс. И я отнюдь не убеждён, что эти революционизированные массы мне сильно понравятся — потому что и в 1917 году они, увы, добились только возрождения империи в сильно редуцированном и упрощённом виде. А сегодня и упрощать уже, по сути, некуда.
