Лев Сорокин - Рябиновые зори

Слышишь,
              удивляется народ:
— Осень,
            а черемуха цветет!
В триста лет такое —
                           только раз!
Это же, любимая, для нас!
Милая,
Вторичное цветенье,
Славная,
Вторичное цветенье!
Так берем такси без промедленья
И — быстрее в дачную черту,
Где среди желтеющих березок
Белая черемуха в цвету.
Милая,
Вторичное цветенье
И в душе,
И в сердце,
И в лесу.
Я тебя —
Долой же все сомненья! —
На виду у мира пронесу!
Друг от друга где-то в отдаленье
Отшумело первое цветенье,
Лепестки осыпав поутру
На студеном северном ветру.
Снова жарко!
Это бабье лето!
Вновь бродить мы будем до рассвета.
Небывалый нынче выпал год:
Осень,
       а черемуха цветет!

Раньше кочевали на верблюдах,
На оленях или лошадях,
А теперь кочующие люди
Мчатся в современных поездах.

Или в самолетах реактивных,
А внизу,
Вулканами пыля,
В облаках,
И в радугах,
И в ливнях
Каруселит
Старая Земля.

Крутятся столицы и деревни,
Где-то там
              и твой кружится дом.
Пункты,
         где отметится кочевник,
Есть в командировочном моем.

Сколько дней таких уже в отчетах
Стиснуто в бухгалтерских томах.
Только в них ни слова о заботах,
О дождях,
             туманах
                         и громах.

О тоске,
Что вдруг на полустанках
Проступает солью седины.
Дети мы кочевников,
                               на танках
Кочевавших по годам войны.

В наши гены вложена в избытке
Древняя дорожная тоска, —
От седого русича в кибитке
И от молодого ямщика,

И от тех, кто шел на печенегов
И под стрелы половцев скакал…
Сколько снега,
Сколько нынче снега
На сосновый
Выпало Урал.

Ты стоишь на каменном Урале,
Ждешь меня на зорьке, как всегда,
О таких, как ты, и тосковали
Предки наши всюду и всегда.

Мы живем,
               пока нас не забудут,
Не состаримся,
                     пока нас ждут…
Равнодушно слушают верблюды
Поднебесный реактивный гуд.

Облака,
         как обломки
От мраморных плит.
На Онежское озеро
Осень орлит.

Только в сердце моем
Все,
    что прожито мной,
Не растает, как след
Корабля за кормой.

Закопченный буксир,
В волнах видный едва,
На канате зари
Тянет к нам острова…

Чаек крикливых стая
Ссорится на лету:
Девочка кормит чаек
На старом пражском мосту.
Я и не знал,
                что можно
Вот так тосковать,
                          любя.
Видно, она похожа
Чуточку на тебя.
Или холодный ветер
Напомнил мне про Урал?
По берегам Исети
Древние стены скал.
И на скалистых кручах
Улицы городка.
Все это
         даже лучше
Видишь издалека.
Чаек крикливых стая
Ссорится на лету:
Девочка кормит чаек
На старом пражском мосту.

Точки,
Тире
И точки
Превратились в слова телеграмм.
В зимнем Свердловске дочка
Папу зовет по ночам.

Меж нами —
              Мадрида зори,
Гвинейской весны ветра,
Весну мы,
            со штормом споря,
Проплыли еще вчера.

И вот мы вплываем в лето,
В тропический влажный зной.
Все дольше я жду ответа
Со стороны родной.

Радист,
        подожди,
                     не надо
В эфир посылать тоску.
Отстукай,
           что скоро рядом
Мы будем на берегу.

И с лебединым рассветом,
Примчавшимся на Урал,
Пусть дочка меня и лето
Придет встречать на вокзал.
И городу жарко станет,
Грозой разродится зной, —
Часть Африки
                    в чемодане
Я привезу домой.

Море больше не штормовало,
Затихали седые дали.
Мы уже девятого вала
С замираньем не ожидали.

И баяны, и саксофоны
На корме нас развлечь старались.
Чьи-то девушки,
Чьи-то жены
Не своим мужьям улыбались.

Прижимались к ним ближе, ближе
В музыкальных вихрях фокстрота.
А потом под луною рыжей
Целовался у шлюпки кто-то.

Зло подшучивая над ними,
Я ушел с друзьями в каюту.
Но тебя с мужьями чужими
Тут представил я на минуту.

Расстояния,
Словно путы,
Мне рвануться к тебе мешали.
И друзья мои по каюте
Заворочались,
                    завздыхали.

Зубы сжав,
              чтоб не выдать стона,
Зря заснуть до зари старались.
Ах, зачем же, чужие жены,
Вы чужим мужьям улыбались?

Если путь далекий,
Если вьюжит,
А еще так долго до утра,
Хорошо от ветра и от стужи
Скрыться у высокого костра.

Покрывает тонкие деревца
Пламени сверкающая медь.
Где ж ты, мой костер,
Который сердце
Мог бы,
Словно руки,
Отогреть?

Не перекрашивай седины,
Не опускай устало рук,
Взгляни,
Как хороши рябины,
Когда снега лежат вокруг.

Пусть в тучах вымерзли все грозы
И журавлиный скрылся клин,
Лишь после первого мороза
Есть сладость в ягодах рябин.

Всему свой срок
На белом свете,
Всему свой срок,
Всему свой срок,
И вот уже рябины светят
В сто светофоров у дорог.

Но нам нельзя остановиться,
Не ждать же нам с тобой,
Пока
Тот светофор погасят птицы
И запоздавшие снега.

Пускай сигналят нам рябины:
— Всему свой срок,
Всему свой срок, —
Любовь сквозь осени и зимы
Бредет без тропок и дорог.

Чайки хлопьями белой пены
С гребня вытянутой волны
Осыпаются
                 постепенно
У заката,
           как у стены.

Раскаленное солнце тонет,
Оступившись с покатых туч.
Где же,
         где же ты,
                       луч зеленый,
Предвещающий счастье луч?

Возле солнца вскипели волны,
Чайки подняли громкий крик.
Может, вынесут луч зеленый
Вместо рыбки они на миг?

Но стемнело…
Маяк бессонно
Замаячил с прибрежных круч.
И вот тут я
                в глазах зеленых
Вдруг увидел
                  зеленый луч.

А луна над землею огромная,
Волны — аж до луны! — высоки.
Рассерчало, знать, морюшко Черное,
Вновь твои не услышав шаги.

Все пронизано гневными ветрами,
Сорван парус приморской сосны.
Над годами,
Над километрами
Всплеск
Закрученной
Белой волны.

Вдалеке годы горами сгрудятся,
Но, как море,
Небес глубина.
Может, что-нибудь в жизни забудется,
Но не эта седая волна.