Владислав Крапивин - Синий краб

Сюжет этот странный и вечен, и нов,
Как серпик луны тонкорогий.
Он – город, проросший из сказочных снов,
Он – шепот, он голос Дороги.
Трамвай заплутал среди улиц пустых,
Густеет коричневый вечер.
Фонарь одинокий. Как джунгли – кусты.
И крепнет надежда на Встречу.
А если мне сон досмотреть не дано
И в тайну его – не пробраться,
То все же там светит родное окно
(Которого нет на планете давно)
Сквозь вечную даль субпространства…

…Как спасение, как спасение,
К нам приходят ясные сны.
Гаснет красное настроение,
Слышен голос счастливой страны.
Мы уйдем по рельсам заброшенным —
Это лучшая из дорог.
Нам поможет вспомнить хорошее
Рядом скачущий Единорог.
Пахнет влагой листва тополиная,
Рельсы тянутся на закат.
Может, будет дорога длинною,
Может – вовсе недалека.
Ночь пройдет, и желтыми красками
Вновь зажгутся капли в траве,
Наши плечи согреет ласково
Незнакомый новый рассвет.
Пусть сверкает росами звонкими
Между шпал голубая трава
И над синими горизонтами
Встанут дальние острова.
И не будьте к нам слишком строгими,
Если, веря странному сну,
Вновь уходим с Единорогом мы
В неизвестную вам страну.

Эта истина, Гера, предельно ясна:
Время гонит нас злыми волнами.
Мне тебя никогда, дорогой, не догнать —
Целых семьдесят дней между нами.
Но, с другой стороны, эта разность мала
И не делает в жизни погоды.
Жаль, полвека назад нас судьба не свела —
В незабвенные школьные годы.
Мы б с тобой от души погоняли футбол
В травах послевоенного детства.
А теперь – хоть о праздничный стол бейся лбом —
От «маститости» некуда деться.
Но надеюсь, что память о юной траве
Никакой юбилей не заглушит.
В наш дурацкий такой, в наш «компьютерный» век
Пусть не вянет она в наших душах.

Прости меня, Гера! Стыжусь и терзаюсь,
О скудости дара весьма сожалея.
Но что еще мог полунищий прозаик
Собрату вручить в трудный день юбилея?
Конечно, в подарке моем мало толка
(Не каждый прочтет этот труд увлеченно).
Но можно ведь просто поставить на полку,
Тем более, что корешок – золоченый.

Мое на свете появленье
Потребовало много сил,
Но моего соизволенья
На этот самый акт рожденья
Никто, конечно, не спросил.
Но что тут делать? Жить-то надо,
Коль родился на этот свет.
Хотя я с первого же взгляда
Увидел, как в нем много яда,
А справедливости в нем нет.
И вот, живя еще в пеленках,
Я часто размышлял в те дни
О злом бесправии ребенка,
И в голове свежо и ёмко
Формировались темы книг.
А дальше жизнь была короткой —
Романы, драки, поезда…
Писал, печатался, пил водку,
Шил паруса и строил лодки —
И так наматывал года.
И постарел я неумело:
Среди круговерченья дел
Я одряхлел широким телом,
Но к пенсионному уделу
Привыкнуть так и не сумел.
Бывает утром: сон расколот,
Вставать с постели вышел срок,
И ойкаешь как от укола:
"Ну вот, опять тащиться в школу
И вновь не выучен урок…"

Мне б уйти насовсем
В те миры, в т е  м и р ы,
Чтобы жить в них до той
До последней поры,
Когда всех нас объемлет
Самый т о т светлый свет,
Когда всем нам придется
Дать последний ответ.
От суда я, конечно,
Никуда не сбегу.
Но ответ дать, конечно,
Я никак не смогу.
И боюсь я, что будет
Решение строго.
Но я все же надеюсь,
Что будет Д о р о г а,
Ибо милостив Бог.

Солнце скачет серебряной рыбой
По изломам стеклянной волны.
Мальчик Митька идет над обрывом
Под лучами десятой весны.
Чайки весело в воздухе вертятся,
Синий свет над водою стоит,
И не верится, вовсе не верится,
Что когда-то здесь были бои…
Белый город над синею бухтой,
В переулках – акации цвет,
И кругом синева. И как будто
Нет на свете ни горя ни бед.
Первый мак, словно бабочка алая,
Светит Митьке из сонной тени…
…А внизу, под размытыми скалами,
Штабеля невзорвавшихся мин.
И кузнечиков звон невесомый —
Как неслышный отчаянный крик:
"Алый мак нужен Митьке живому,
Чтобы маме его подарить!"
Чайки в небе парят белокрылые,
Замирая. как в медленном сне.
Мальчик Митька идет над обрывами,
По стеклянной идет тишине…

Все тревоги здесь проходят мимо.
Мягок день – в нем ни лучей, ни ветра.
Тишина заснеженного мира,
Шапки снега высотой в полметра —
На камнях, на соснах, на скамейках…
Птичьих лапок частые отметки…
Снегирей пурпурная семейка
Пропорхнула, отряхая ветки.
Дальние могилы спят под снегом.
Надо – сапогами путь греби к ним…
Мамин холмик стерегут бессменно
С двух сторон озябшие рябинки.
Помню – о рябинке тонкотелой
Пела мама и меня качала…
…А в кустах я вдруг заметил белок.
Глянул – и на сердце полегчало…

Изводя лиловые чернила,
В детстве мы стихов писали много —
Всяких: от считалок и дразнилок,
До поэм про дальние дороги.
Строчкам счет вели на километры,
Вкладывая пыл и душу в рифмы…
Но трубили мартовские ветры —
И как будто грохались о риф мы!
Эта радость солнечных крушений,
Эта сказка мартовских каникул,
В наши души школьные проникнув,
Нас с пути сбивала совершенно!
Всё летело этой сказки ради
Кувырком: и рифмы, и мы сами!
Рвали мы страницы из тетрадей,
Чтоб бумагу сделать парусами!
Над водою снасти пели звонко,
Исчезали в дымке берега там.
Начиналась парусная гонка,
Закипала пенная регата!..
А стихи? Они не станут хуже,
Если вдруг на мачтах из лучинок
Пролетят под ветром через лужи,
Как над океанскою пучиной.
…В чем секрет стихов – неясно многим,
А ответ здесь легок, как ни странно:
Ведь поэты в лужах у дороги
Видят синий отблеск океана.

А все же в мире еще есть
такие острова,
Где небосвод не задымлен
и где чисты ручьи.
Представьте – пахнет там травой
зеленая трава,
И лес там – общий и ничей,
и все цветы – ничьи.
В вечерней тьме там слышен смех
влюбленных и детей.
Там сотни мячиков и звезд
рассыпаны в траве.
Там, повстречав тебя, никто
не вздрогнет в темноте.
Ты говоришь ему: «Привет» —
и он тебе: «Привет».
Там в городах и деревнях
хрустально бьют часы.
Там ждет ребят на берегу
прогревшийся песок.
Там старый боцман чинит шлюп,
ворча себе в усы…
Давай мы к ним туда сбежим!
хотя бы на часок…

Преодолевши два тысячелетья,
Возможно, что и третье мы осилим,
Простив судьбе обиды и увечья,
Которые мы от нее сносили.
Мелькает память, словно кинолента —
И предо мной опять брега Тавриды,
И вновь трепещет парус «Фиолента»
И пахнет камбуз жареной ставридой.
Скребут рангоут смуглые матросы,
Чтоб бог ветров добрее нынче был к ним,
И слышны клики юного Юроса,
И что-то плещет в глубине бутылки…
О, скорость ветра в парусном движенье!
Такой восторг, что самому не верится…
О, вкус настойки, где Пинаев Женя
Развел в спирту какой-то лютый перец!..
…Порою хворь приходит к нам без стука,
Но глянь! – и снова флаг регаты реет.
Да, жизнь – не столь уж пакостная штука
(Хотя могла б, конечно, быть добрее).