5 июня 1921
Решт
Где труд в очках пустой стены
Сидел над завтрашним уроком,
Прозрачных улиц тайники,
Чтобы читались настежь истины труда,
Полны рассказов
Про тени и притоны,
Где точно выстрел одинокий – стоны,
Успевшие у спавшего отнять
Дневного мира разум.
С устами высохшими досуха
Он тянет сладкий мед,
И с ядом вместо посоха
На берег сонных грез идет.
Внезапно святилище огня,
Бой молота по мягкому и красному железу, –
Исчезло все, лишь сновидений броня
Вооружила разум трезвый.
Те степи, где растут лишь цепи,
И голос улицы, вечерний и чарующий,
Цветы недавних слов, завядшие вчера еще,
И вы, пророки суеты,
Дневных забот морские шумы –
Забыто все, и в дыме сладкой думы
Труд уносился к снам любимым…
Но пленник у цепей железных дыма
Прикован к облачку желаний,
Дорогой сонною идет туда,
Где рай в дыму к себе звал райю,
Где вместо народа адамов – Адам.
Настанет утро. В ночную щель блеснет заря –
Он снова раб, вернувшийся к трудам.
Но прежний берег снова манит,
В долгу цепей железных долго
Он челн, кругом ночного дыма Волга.
1921
Над скатертью запутанных корней
Пустым кувшином
Подымает дуб столетние цветы
С пещерой для отшельников.
И в шорохе ветвей
Шумит созвучие
С Маздаком Маркса.
«Хамау, хамау,
Уах, уах, хаган!» –
Как волки, ободряя друг друга,
Бегут шакалы.
Но помнит шепот тех ветвей
Напев времен Батыя.
1921
Очана-мочана,
Все хорошо!
– Ок!
Это дервиш,
Это пророк
Просит пушинкой.
Море поет: вечная память!
Тухлым собакам, мертвым сомам
И событьям.
На скатерти песков
Провидцам, пророкам, собакам
Разложен обед: соленая икра.
Шамай! Садись!
Дети пекут улыбки
Жаровнями темных ресниц,
И бросают прохожим.
– Гуль-мулла! – крикнули мне.
– Садись, гуль-мулла, перевезу! –
Говорил – Я – Я – темнолицый и поднял весло.
Я сел. Я знал, что меня так зовут
Здесь в Энзели,
Где я – урус дервиш.
1921
«Море пело „Вечную память“…»*
Море пело «Вечную память»
Тухлым собакам, мертвым сомам.
В берег морской волны бились и бились.
Собакам, провидцам, пророкам
Морем шумящим предложен обед.
Накрыт скатертью стол.
Одна за другою катилась волна,
Бежали валы на берег пологий.
Мертвый кутум с белой дырой вместо глаза
В крупной сухой чешуе, белый от зноя
Лежал близ меня.
Около грелся костер рыбака,
Бродяг приглашая испечь на костре
Мертвую сельдь из песчаных богатств
И мешочки икры палой рыбы.
Собакам, провидцам, всем
Был морем покрыт широкою
Скатертью стол.
Ныряла и падала взад и вперед черепаха.
Голоногие жены мыли белье дальних семей,
Стирали белье, сплошь берег усеяв
Циновками жирных мужей.
Священное море давало белью отпущенье в грехах.
Мальчик кричал мне: «Урус…
Русский дервиш… Гуль-мулла…»
Я соглашался, лежал на песке. Мне все равно.
Голоногие жены в белом и мокром белье,
Согнувшись, стояли над морем.
Море священною влагой
Давало белью отпущенье в грехах.
Был берег, как исповедь и исповедальня.
Море, великий безбожник,
Тухлою рыбой швыряло
В солнечный образ, дрожащий по волнам.
И в бороде его длинных лучей
Качался тухлый судак.
Чудак! мог бы поленом войти
В мыслящую печь человека
И зажечь его ум новыми мыслями,
Новым разумом мысли.
Видишь, – голодный, согнулся и бродит.
Печка живая без дров ходит по берегу.
1921
«Сегодня я в гостях у моря…»*
Сегодня я в гостях у моря.
Скатерть широка песчаная.
Нашел мешки с икрой,
Что выброшены морем,
Сельдь небольшую,
Испек на костре, горячем и днем.
Хорошо. Хуже в гостях у людей.
1921
Мной недовольное ты,
Я недовольный тобой.
Льешь на продажу версты
Пены корзины рябой.
Сваи и сваи, на свайных
Постройках, пьянея, лежит
Угроза, сверкавшая в тайнах
Колосьями сумрачных жит.
1921
«Ночи запах – эти звезды…»*
Ночи запах – эти звезды
В ноздри буйные вдыхая,
Где вода легла на гвозди,
Говор пеной колыхая,
Ты пройдешь в чалме зеленой
Из засохнувшего сена,
Мой учитель опаленный,
Черный, как костра полено.
А другой придет навстречу,
Он устал, как весь Восток,
И в руке его замечу
Красный сорванный цветок.
1921
Подушка – камень,
Терновник – полог,
Прибоя моря простыня,
А звезд ряды – ночное одеяло!
Шуми, грызи молчание,
Как брошенную кость,
Зверь моря.
О, новый камень темноты за тучей.
1921
Морской берег.
Небо. Звезды. Я спокоен. Я лежу.
А подушка – не камень, не перья –
Дырявый сапог моряка.
В них Самородов в красные дни
На море поднял восстанье
И белых суда увел в Красноводск,
В красные воды.
Темнеет. Темно.
«Товарищ, иди, помогай!» –
Иранец зовет, черный, чугунный,
Подымая хворост с земли.
Я ремень затянул
И помог взвалить.
«Саул!» («спасибо» по-русски).
Исчез в темноте.
Я же шептал в темноте
Имя Мехди.
Мехди?
Жук, летевший прямо с черного
Шумного моря,
Держа путь на меня,
Сделал два круга над головой,
И крылья сложив, опустился на волосы.
Тихо молчал и после
Вдруг заскрипел,
Внятно сказал знакомое слово.
На языке, понятном обоим,
Он твердо и ласково сказал свое слово.
Довольно! Мы поняли друг друга!
Темный договор ночи
Подписан скрипом жука.
Крылья подняв, как паруса,
Жук улетел.
Море стерло и скрип и поцелуй на песке.
Это было!
Это верно до точки!
1921
Россия тысячам тысяч свободу дала.
Милое дело! Долго будут помнить про это.
А я снял рубаху,
И каждый зеркальный небоскреб моего волоса,
Каждая скважина
Города тела
Вывесила ковры и кумачевые ткани.
Гражданки и граждане
Меня – государства
Тысячеоконных кудрей толпились у окон.
Ольги и Игори,
Не по заказу
Радуясь солнцу, смотрели сквозь кожу.
Пала темница рубашки!
А я просто снял рубашку,
Дал солнце народам Меня!
Голый стоял около моря.
Так я дарил народам свободу,
Толпам загара.
<1921>, 1922
Золотистые волосики
Точно день Великороссии.
В светлосерые лучи
Полевой глаз огородится.
Это брызнули ключи
Синевы у Богородицы.
Песенка – лесенка в сердце другое.
За волосами пастушьей соломы
Глаза пастушески-святые.
Не ты ль на дороге Батыя
Искала людей незнакомых?
Звенят голубые бубенчики,
Как нежного отклика звук,
И первые вылетят птенчики
Из тихого слова «люблю».
1921
«Детуся! Если устали глаза быть широкими…»*
Детуся! Если устали глаза быть широкими,
Если согласны на имя «браток»,
Я, синеокий, клянуся
Высоко держать вашей жизни цветок.
Я ведь такой же, сорвался я с облака,
Много мне зла причиняли
За то, что не этот,
Всегда нелюдим,
Везде нелюбим.
Хочешь, мы будем брат и сестра,
Мы ведь в свободной стране свободные люди,
Сами законы творим, законов бояться не надо,
И лепим глину поступков.
Знаю, прекрасны вы, цветок голубого.
И мне хорошо и внезапно,
Когда говорите про Сочи
И нежные ширятся очи.
Я, сомневавшийся долго во многом,
Вдруг я поверил навеки,
Что предназначено там,
Тщетно рубить дровосеку.
Много мы лишних слов избежим.
Просто я буду служить вам обедню,
Как волосатый священник с длинною гривой,
Пить голубые ручьи чистоты,
И страшных имен мы не будем бояться.
13 сентября 1921,1922
