Ознакомительная версия.
По нашим меркам юный и красивый, он потащил Россию на горбу и бросил все недюжинные силы на антиалкогольную борьбу. Тогда его роман с народной гущей явил свою двусмысленную суть: он бросил пить (да он и был непьющий!), но прочие не бросили отнюдь. Вот так он ощутил себя в пустыне. Коварное свершилось волшебство: чего бы он ни затевал отныне – все для него годилось одного. Не выдумать проклятия лютее: Отчизны безраздельный господин, он сам платил за все свои затеи – и по своим законам жил один. Когда страна устала от старенья, властям уже в открытую грубя, он изобрел доктрину ускоренья, однако смог ускорить лишь себя. В отличие от среднего министра, подобного медлительным теням, он быстро говорил, и думал быстро, и так же быстро кресло потерял. Как только перестройку он устроил, избавясь от дряхлеющих химер, он сам себя успешно перестроил на перспективный западный манер, отринул облик грозного генсека, сменил словарь, и шляпу, и пальто, но местного простого человека не перестроит, думаю, никто.
Когда он дал Отечеству свободу, являя неожиданную прыть, то вольница потребовалась сброду лишь для того, чтобы его урыть. Раздался мрачный гул из преисподней, ворвался запах серы и углей, никто не стал ни чище, ни свободней, но половина сделалась наглей. Он это все терпел – и тем потряс нас. Кричали: «Лжец! Иуда! Ренегат!» И вскорости исчерпывалась гласность лишь тем, что все могли его ругать.
Когда он отворил врата на Запад, как открывают пафосный отель, и публика почувствовала запах халявы, доносящийся оттель, и страстно, как Коперник к телескопу, припала к щели в каменной гряде, и устремилась в Азию, Европу, Израиль, Штаты, далее везде, балдея от свобод, от изобилий, от фуа-гра и красного вина, – его по всей планете полюбили, а нас не полюбили ни хрена. Но обижаясь или ерепенясь, признаемся, проныры и врали: он вел себя как истый европеец, а мы совсем не так себя вели!
Устав от казнокрадов, казнокрадок и прочего родного бардака, он захотел ввести в стране порядок, прикручивая гаечки слегка. Чтоб усмирить врагов и разгильдяев, он грозно посмотрел из-под очков – и на олимпе выросли Янаев, железный Пуго, Павлов и Крючков. Он был бы вправе ожидать идиллий, он думал, что смирится большинство, но никого они не посадили, а заперли в Форосе лишь его. Оплеванный в освобожденной прессе, покинутый народом, так сказать, он стал один объектом всех репрессий, которые грозился развязать. Потом промчалось меньше полугода – и стал другой хозяином в дому. Добавим, что законность и свобода понадобились только одному: не прибегая к жалобам и стонам, покинул он родное шапито, уйдя в отставку строго по законам, и больше так не уходил никто. Родная героическая фронда привычно улюлюкала вослед. Он ничего не взял, помимо фонда (а если честно, то и фонда нет).
Его не понимаем до сих пор мы. И не поймем, должно быть, никогда. Одно понятно: все его реформы лишь для него годились, господа. Россия же верна своей природе, как то у нас водилось испокон… Лишь он один умеет при свободе не воровать и соблюдать закон, с уверенностью русского де Голля с трибуны говорить почти полдня – и делать это все без алкоголя, чего не вышло даже у меня. Пускай заря пылает кумачово, пусть демократы смотрят веселей, поздравим с юбилеем Горбачева, он заслужил народный юбилей! И хорошо, что, «муж суров и правед», без земляков, охраны и ЦК он в наше время лишь собою правит.
Мы до него не доросли пока.
О новом членском рекорде «Единой России»
Кого о главном факте ни спроси я (больших событий, слава богу, нет), все говорят: «Единая Россия» вручает миллионный партбилет! Топлю избыток чувства в алкоголе, не в силах больше думать ни о чем: о да, я рад! Я рад до слез, до боли, но, боже правый, как я огорчен! Не стать Тимуром мне, Наполеоном, из трупов не воздвигнуть пьедестал… Но этим крайним, этим миллионным я мог бы стать! Я им почти что стал! Я чувствовал, что там уже малина, красавицы, карьера, злата звон, что там уже Кабаева Алина, а с нею Розенбаум и Кобзон…
Бывало, чуть проснусь, подъем осилю, ополосну под краном нос и лоб, а сам шепчу: «Вступай, вступай в “Россию”! Назавтра будет поздно, долбошлеп! Когда настанет полная свобода и мы достигнем истинных высот, начнут смотреть: кто там с какого года? И это, может быть, тебя спасет! Проверены, конечно, будем все мы, но вдруг сухими выйдем из воды? Заметь, однопартийные системы привыкли вычищать свои ряды: тогда одни окажутся на нарах, другим же – слава и медаль на грудь! При всех режимах чистят самых старых и молодых, а средним – светлый путь! Таков закон. Прошу его обрамить и всюду вешать на манер холстов. Все те, кого привлек Борис Абрамыч, лишатся партбилетов и постов. Всех, кто вступил, поддавшись конъюнк туре, увидевши, куда задул пассат, – погонят прочь (в родной литературе не раз успели это описать).
Довольно задавать себе вопросы, ты выскочил из возраста юнца! Вступай сейчас, пока единороссы всевластны – но еще не до конца!» К их вымени готовился припасть я, цвета меняя, как хамелеон: я чувствовал, что рубежом всевластья бесспорно станет первый миллион. Как будто кто-то пальцем раскаленным сверлил мне мозг. Я слышал там и тут: «А вдруг ты станешь этим миллионным? Ты представляешь, что ему дадут?!» Букет цветов? Икры бесплатной центнер? Автографы от первых лиц страны? Автомобиль? Квартиру в самом центре? Билет на шоу Галкина? Штаны? Патрон как символ мощи оборонной? Медведя? Русский флаг? Подшивку «Правд»?.. Предчувствую, что этот миллионный прославится, как первый космонавт, в аплодисментах искренних потонет, осуществит карьеру без помех, и главное – никто его не тронет ни разу. Даже если тронут всех.
Увы, не задалась моя карьера. Воспой мой опыт, грустная строфа! Когда носил я галстук пионера – препятствовала пятая графа… Когда в ряды вступил я комсомола, мне было стыдно попадать в струю: тогда антисоветская крамола задуривала голову мою. Я видел, комсомол предсмертно тухнет, всю молодежь советскую вобрав, и вообще система скоро рухнет… Святая дева, как я был неправ! Терзаясь от сердитого бессилья, пополнивши собой армейский взвод – я понял все. В КПСС вступил я, и партия накрылась через год. В ряды «ЕР» готовился вступить я, им предъявить готовился труды – но показали новые событья, что опоздал и в эти я ряды. Такие вещи больно бьют по нервам. Я прячу заявленье под сукно. Вступить к ним что ли миллионно-первым?
Нет, не могу. Позорище одно.
Астрономы при помощи телескопа MERLIN обнаружили в нашей галактике облако метилового спирта протяженностью 463 миллиарда километров. Возможно, именно в этой области рождаются новые звезды.
В небеса гляжу – и мне не спится. Выхожу курить, надев доху. Облако метилового спирта тихо проплывает наверху. Сбрасываю скуку и усталость. Не сидится в четырех стенах. Вот что Маяковскому мечталось в эпилоге «Облака в штанах»! Знать, не зря поэты всех народов, лучшие земные голоса, рассекали толпы пешеходов, воздевая очи в небеса. Небеса задумчивы и грозны. Мокнет крыш ржавеющая жесть. Но не зря мы все глядим на звезды, повторяя: «В небе что-то есть!» Что-то есть. Оно насущней хлеба и важней рабочего стола. Заболтавшись, ветреная Геба половину кубка пролила. Видимо, Господь, творя умело наши кособокие мирцы, тоже уважает это дело, как и все реальные творцы. Выхожу один я на дорогу (или с кем-нибудь иду в кусты), наливаю и пеняю Богу: «Господи, чего наделал ты?» Глядя на серебряную реку весело мигающих светил, Бог глотает звездный свой метил и в ответ пеняет человеку: «Ну а ты чего наворотил?» Так мы выпиваем вместе с Богом, спирт его течет по бороде, пьем себе и говорим о многом: «Есть ли ты? И если да, то где?» Хоть людей метиловые пьянки превращают запросто в калек – Богу можно вылакать полбанки, потому что Он – не человек.
Млечный путь – серебряная спинка древней рыбы средь небесной тьмы… Здесь, в России, кто ж не любит спирта? Кто ж его и любит так, как мы? Уроженцы города, села ли, белый викинг, смуглый азиат… Не за ним ли Юру посылали сорок пять годков тому назад? Как бы он такой полет осилил, если бы, как светлое крыло, над полуразрушенной Россией облако такое не плыло? Нет, не MERLIN, электронный разум, славный в государстве островном, – это невооруженным глазом разглядел российский астроном. И среди мучительного быта, в вечной неурядице, в грязи космонавту дал наказ Никита: «Долети туда! И привези!» Впрочем, мне фантазии хватает и не на такой еще рассказ. Может, там, в галактике, летает русский стратегический запас? От врагов спасаючи заклятых, что грозили русским, как орда, может, мы его в пятидесятых вывезли на спутниках туда? Он сияет там, смущая прочих, недоступный для бандитских НАС. Это мы, я знаю этот почерк. Так никто не может, кроме нас.
Или, может, низкая доходность привела давно уже к тому, что вспорхнула русская духовность и снялась в космическую тьму? Может, средь космического флирта Марса и Венеры, не спеша, облаком метилового спирта пролетает русская душа? Тяготят объятия грехов нас, грустно нам на крайнем рубеже… Ищем, ищем: братцы, где духовность? А духовность в космосе уже…
Ознакомительная версия.
