В толпе, в человеческой гуще…
О, как велика безнадёжность
На этой земле наилучшей.
Перевод М. Липкина
С ПРИХОДОМ ВЕЧЕРА
/Перевод Д. Веденяпина/
Сквозь пламя туч сойдя с высот,
Склонилось солнце к кромке вод.
За тучей вспыхнули лучи —
Как навостренные мечи.
И просияла даль, чиста,
И огнь — на зелени листа.
Свет на верхушку рощи лег,
И огнь по водам рек потек.
И дождь златой на холм сошел,
Свеченье окропило дол.
Но тает отблеск огневой,
И никнет в бездну свет живой.
На мир ложится ночи тень,
День отступает — гаснет день.
И легкий ветерок подул
И тайну мне свою шепнул.
И был он нежен и летуч,
Как вечера прозрачный луч.
«Мой мальчик, юность промелькнет,
Как быстрокрылой птицы лёт.
Всё мерзко здесь, сплошь грязь и смрад,
Но есть иной предел и лад,
Где воздух благом напоен,
Где ветр — свобода, свет — закон,
Где и для нас готов приют;
Восстань, мой сын, не медли тут!
Не здесь отрада и покой…»
Но, сердце, сердце, что с тобой?
Зачем, облечено во мрак,
Ты вечно мучаешься так
И в раздражении своем
Тюрьмой считаешь Божий дом?
Иль тяжко видеть, что сильней
Ночная мгла дневных лучей?
Зачем всегда с уходом дня
Тоска в тиски берет меня
И сердце бедное влечет
За грань земного, к краю вод?
Перевод Д. Веденяпина
ВЕЧЕРНИЙ СВЕТ
/Перевод М. Липкина/
Вновь в облаках огонь и кровь,
Спустилось солнце к морю вновь.
В просветах облачных завес —
Лучей, как острых копий, лес.
Сияньем напоён простор,
В чащобе — солнечный костёр
Горит вблизи и вдалеке;
Расплавясь, он течёт в реке.
Зелёный холм стал золотым,
Над нивой — словно светлый дым,
Над бездной — солнце. Из огня
Оно целует полог дня
И исчезает там, где мгла.
Вот ночь приходит. Ночь пришла.
И лёгкий ветерок подул,
Поцеловал меня, вздохнул.
Доверчив, как вечерний свет,
Он прошептал мне свой секрет:
“Знай, милый мальчик, что пройдёт
День юности, как птиц полёт.
Здесь мерзко всё, мой дорогой,
Но есть мир добрый и другой,
Там место есть для нас для двух,
Там правды свет, там воли дух,
Там будем счастливы всегда,
О сын мой, полетим туда —
Со мной, со мной, в покой и тишь!..”
— Ах, сердце, что ж ты так болишь?
Когда ж я наконец пойму,
Кто облачил тебя во тьму,
И в злость, и в грусть, и в прах и тлен,
И Божий мир тебе — как плен?
О, неужели в том ответ,
Что тьма здесь побеждает свет?
И душат вновь мечты меня
Всегда вот так, с уходом дня,
И вновь лететь бы я хотел
За море, в вечности предел.
Перевод М. Липкина
Памяти N.
Как умру, вы так меня оплачьте:
«Вот он был — и вот его не стало:
Жизнь его оборвалась до срока,
Песнь его осталась недопетой;
И уже вовеки никому
Стих его последний не услышать —
Никому вовек!
А ведь у него была душа,
Говорящая душа живая —
Арфа, на которой он играл,
Все свои ей поверяя тайны;
Лишь одну-единственную тайну
Он унес с собой, одной струны
Отчего-то так и не коснулся
И теперь уж не коснется впредь,
Не коснется впредь!
Ах, какое горе! Как ждала,
Изнывала, млела та струна,
Молча млела, молча трепетала,
Вся тянулась к своему стиху,
Обмирая, мучаясь, тоскуя —
Как душа о женихе своем, —
И хотя он медлил, каждый день
С воркованьем тайным всё стремилась,
Всё звала его, а он всё медлил
И не приходил, не приходил.
О несчастье! Умер человек!
Вот он был — и вдруг его не стало,
Песнь его осталась недопетой;
И уже вовеки никому
Стих его последний не услышать —
Никому вовек!»
Перевод Д. Веденяпина
«Под пыткой вашего привета…»
* * *
Под пыткой вашего привета
Склонилась в прах моя душа.
Я только медная монета
В пустой копилке голыша.
Что вы пришли в мою обитель?
В чем грех, в чем подвиг мой? Весь век
Я был не бард и не учитель,
Я не пророк: я дровосек.
В руке топор из грубой стали,
Я молча делаю свое;
Проходит день, плеча устали,
И притупилось лезвие.
Ведь я батрак, на день забредший,
И мне конец с закатом дня:
Не время мне слагать вам речи,
Ни вам плескать вокруг меня.
Чем жить нам дальше? Небо черно;
Чем завтра буре дать отпор?
Сзывайте всех на круг соборный,
К отчету, к жертве — за топор!
1923
Перевод П. Беркова[31]
Нет, не днем, не ночью темной
Я пройду не тропкой горной,
Не долиной, не болотом:
Чудо-дерево растет там.
Оно будущее знает,
Все загадки разгадает,
У него спрошу я тихо:
Расскажи мне, кто жених мой.
Дай ответ, нет сил ждать дольше:
Из Литвы он иль из Польши?
Въедет, как богач, в ворота
Или с посохом войдет он?
Мне подарки дорогие
Привезет или простые,
Холостой или когда-то
Раньше был уже женат он?
Он блондин иль нет, скажи-ка,
Только если вдруг старик он,
Про беду узнав такую,
Умолять отца начну я:
"Нет страшней на свете кары!
Ах не старый, ах не старый!"
Перевод Ю. Могильнер
МОЯ МАМА,
БУДЬ БЛАГОСЛОВЕННА ЕЕ ПАМЯТЬ
Из бесед цадика из Виледника[32]
Набожной мама была, праведницей беспорочной,
Да осенит ее небо...
Вечер субботний настал, а в доме у нищей вдовицы
Нет ни свечей и ни хлеба.
Чудо: два гроша нашла! Что купить — хлеб или свечи?
Нет труднее заботы.
Сбегала в лавку, вернулась, а в ручечке тонкой —
Две свечи для Субботы.
Семь свечей — семь очей — семизвездье сияет ей с неба,
И вдовица в смущенье:
Благословит ли Господь женщины бедной Субботу
И всего лишь двух свечек свеченье?
Да освятит, Всеблагой, Он и чистую скатерь,
И тарелку пустую!
В платье субботнем, в платке она Господа встретит
И Субботу Святую.
И было: зажгла две свечи, — и ей сделалось горько,
Сердце больно заныло,
Упала слеза на свечу, по морщинам скатившись,
И свечу погасила.
Окривела Господня Суббота! И женщина страхом
И позором объята:
«О мой Бог, ты отверг приношенье рабы твоей бедной
Но Суббота-то в чем виновата?
Почему ты ей выколол глаз?» Под субботним платочком
Затряслись ее плечи.
В тихом, сдавленном плаче стояла, в печали молитвы
Смотрела на свечи.
И взывали из сердца ее праматери, и херувимы
Из гортани рыдали:
Слышишь, Славы Престол, слышишь, ухо небесное, — этот
Голос печали?
И слеза, словно жгучая капля огня, соскользнула
Со щеки и упала
На свечу, что погасла, — и вновь засветилась
Та свеча, как сначала.
Мама открыла глаза — и я вижу: свет семидневный
Вспыхнул с огнем воедино,
Это вдову, что молилась за нас, за Израиль,
Поцеловала Шехина[33].
1931
Перевод С. Липкина
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО
Перевод с идиш С. Маршака
[34]
Меня опять Он к вам послал,
когда ревел могучий вал
и по ветру носились вы,
как груда высохшей листвы,
и руки падали у вас,
и силы таяли в груди.
И в ваш последний грозный час
явился Он и рек: «Иди!»
«Им тяжело, — сказал мне Он, —
им слишком больно. О, скорей
иди! У них ты вырви стон,
исторгни слезы из очей.
Пусть будет стон, как лязг металла,
