Александр Межиров - Какая музыка была!

Два свидетеля требуются для того,
Чтобы установить или удостоверить,
И расчислить, и вервью суровой измерить
Степень горя пожизненного моего,
И едва ли посильного для человека,
Степень горя, делимого только с одной,
Только с той, что почти (и подумать-то страшно)
               полвека
Все делила и делит со мной.

Здесь ее воспевать, понимаю, не место,
Но везде и повсюду она
До могилы единственный друг и невеста,
И возлюбленная и жена.

Быть может жизнь и окаянна, —
Ее не перекантовать.
Сырая стужа океана,
В чужом Содоме – благодать.

Навстречу пересудам, сплетням,
В Манхэттене, на холоду,
Теплом овеянный последним,
По калориферу иду.

Пускай другого рода я
И племени иного, —
Но вы напрасно у меня
Конфисковали слово.

Ах, эта Пятая статья
Народа  небольшого, —
Но вы напрасно у меня
Конфисковали слово.

Ведь слово – родина моя
И всех основ основа, —
И вы напрасно у меня
Конфисковали слово.

Конечно, дело не во мне,
Убитом на другой войне,
В огне иных сражений,
А в том, что здесь, увидев свет,
На даче, до недавних лет,
Великий русский жил поэт,
Русскоязычный гений.
И жизнь была его сестрой,
И здесь недавний предок мой
Схоронен был в земле сырой
В палящий, душный, майский зной
Бессолнечновесенний.

Не обо мне, конечно, речь,
А о моем предтече.
Вам долго предстоит беречь
Его божественную речь,
Часть речи, вашей речи.

Он отодвинул далеко
Мишень, – и пули в молоко
От вас уйдут в полете.
Он поднял планку высоко,
Вам будет прыгать нелегко,
И вы ее собьете.

Ты прожил жизнь… Там прожил, где тебя
Всегда любили, ненавидя люто,
И люто ненавидели, любя, —
Так надо было небу. Не кому-то.
Ты избран был не кем-то. Избран им,
Служить ему – и только, – и за это
Был ненавидим всеми и любим
По воле неба и Его Завета.

Все круче возраст забирает,
Блажными мыслями бедней
От года к году забавляет.
Но и на самом склоне дней

И, при таком солидном стаже,
Когда одуматься пора,
Всё для меня игра и даже
То, что и вовсе не игра.

И, даже крадучись по краю,
В невозвращенца, в беглеца
И в эмиграцию играю.
И доиграю до конца.

Восьмой десяток минул… Ну и ну…
Как мог предположить, что дотяну
Через войну кровавую, сквозь гноище
Туда, туда, где ни одно окно еще
Не гасло по ночам, где виден весь
Со смотровой, или почти с двухсотого
Манхэттен – карнавальный разворот его,
Из Ван-Дер-Роэ, Сван и Райта смесь.

Что Эллада, что Египет,
Если к небу вознесен
Желтый параллелепипед,
Ван-Дер-Роэ черный сон.

С поэзией родной наедине
Всю жизнь свободным прожил я в неволе.
Никитина стихи прочтите мне,
Стихи Ивана Саввича о поле.

Кто я такой? Секрета в этом нет,
И уж теперь тем более не тайна,
Что я несостоявшийся поэт,
Поэт, не состоявшийся случайно.

Служил забытому искусству
Жизнь выражать через слова —
И непосредственному чувству
Вернул в поэзии права.

Над ним одним дыханье ада
И веющая благодать.
Обожествлять его не надо,
Необходимо оправдать.

О, жизнь моя, ты и в разлуке
С далекой родиной, от муки
Кончающаяся, спеша, —
Ты и такая хороша.

Ты грешная, а не святая,
Проигранная до гроша,
До дней последних прожитая,
Ты и такая хороша.

Любил не то чтобы веселье,
Не пир, не пиршественный пыл,
Которому на самом деле
И чужд и непричастен был.

На тост, бывало, не отвечу,
Смолчу и даже во хмелю
Не поднимусь ему навстречу,
Но до сих пор еще люблю
Прохладные полуподвалы,
И чтобы дуло из окна,
И грохотал тапер усталый
От недосыпа и вина.