парни.
Спускайся на отмель,
Довольно разлуки!
Навстречу метнутся
Любимые руки.
Неужто вот так
И вернешься в село?
Решайся скорее —
Совсем рассвело.
Но он не решался.
А утро вставало.
Других не темней
И не хуже нимало.
Спуститься…
Остаться…
Вернуться обратно…
А утро разрезал
Свисток троекратный.
А через мгновенье
Случилось начало,
От поступи века
Обрыв закачало.
Земля расступилась,
Земля застонала,
Рванулись наружу
Пласты аммонала.
Куда ты,
Поддавшись
Неведомой силе,
С камнями и пылью,
Куда ты, Василий?!
А пыль относило
На дальнюю рощу.
И может быть, так
Справедливей
И проще!
Москва, она слезам не верит,
Проплачь хоть день, хоть целый год.
Уж не откроет больше дверь он
И в лес тебя не позовет.
И ты характером — не фея,
И он — не то чтобы злодей.
Но ты стократ его правее:
Ты к людям шла,
Он — от людей.
Все ж… пусть висит в твоей квартире
Тобой сюда водружена
Его дипломная картина,
Хоть и не кончена она…
1948—1958
Он мастер был большой руки —
Ему дивились старики,
Из коих каждый мог и сам
Творить из камня чудеса.
Но он зажжет — рукой не тронь! —
Огонь, как есть живой огонь!
Была у мастера душа
Светла, просторна, хороша.
А в ней красавица жила,
Как зорька ранняя, светла,
Легка, как ветер у реки,
Свежа, как утром васильки,
Чиста, как иней на заре,
Хрупка, как льдинка в ноябре.
Какие камни ей дарил!..
Какие речи говорил!..
Она в ответ ни да, ни нет…
— В твоих камнях, конечно, свет…
Но если правду говорить,
Алмаз и сам всегда горит.
И то не диво для меня:
Он — сын земли и сын огня.
Он был бы гладок лишь да чист,
Он сам в себе хранит лучи…
И слышит он ее слова:
— Чтоб камень твой затосковал,
Ты так устрой! И я тогда
С тобой останусь навсегда!
А мастер был хорош собой,
И он, конечно, принял бой.
Имел он руки кузнеца,
Что взял задаром от отца,
Да кудри цвета спелой ржи.
Но этим он не дорожил.
Он был красив, и юн, и смел,
И всё он мог и всё умел!
Вот начал мастер в ранний час
Дробить, гранить, светлить алмаз.
И день и ночь резцом, руками
Он гнал тоску в холодный камень.
И год прошел, и новый начат,
А нет у мастера удачи.
И так посмотрит, и на свет:
В груди — тоска, а в камне — нет!
И вот узнал он стороной,
Что где-то жив старик больной,
Который слеп уж много лет,
И что слепец хранит секрет,
Как можно голыми руками
Заставить жить холодный камень.
Он старика спросил:
— Скажи,
Как сделать, чтобы камень жил?
Болтают правду или нет,
Что знаешь ты такой секрет?
И так сказал ему старик:
— Алмаз, сынок, и сам горит.
И то не диво для меня:
Он сын земли и сын огня.
Он был бы гладок лишь да чист,
Он сам в себе хранит лучи.
Уж сорок лет тому назад
Я потерял свои глаза,
И скоро мой придет конец,
Я стар и слаб, и я — слепец…
Не мастер, нет! Я был бы бог,
Когда бы снова видеть мог!
Теперь послушай мой ответ:
Секретов в этом деле нет!
Алмаз — мертвец, хоть и горит,
Но ты проникни в свет зари,
Добейся, чем жива звезда,
Зачем весной цветет вода,
Зачем душистый мед цветам,
Откуда зелен цвет листа,
Откуда плод берет цветок.
В себе послушай крови ток.
И все, чем сам ты нынче жив,
В холодный камень тот вложи!
И душу всю вложи — и вот
Тогда твой камень оживет!
Что ж! Начал мастер в новый раз
Стальным резцом дробить алмаз.
Трудом, бессонницей, руками
Он гнал тоску в холодный камень.
И год прошел. И много лет.
В глазах — тоска! А в камне — нет!
И так сказал он наконец:
— Ты обманул меня, слепец!
Я понял, чем жива звезда,
Зачем весной цветет вода,
Зачем душистый мед цветам,
Откуда зелен цвет листа.
Я всё узнал! Во всё проник!
И сам, как ты, я стал старик!
Но вот уж сколько долгих лет
В глазах тоска, а в камне — нет!
Вся жизнь моя была обман!
Тогда сквозь памяти туман,
Сквозь лет прошедших полутьму
Старик увиделся ему.
Бела трясется голова:
— Ты позабыл мои слова!
Умом незрелого юнца
Ты их не понял до конца!
А я сказал:
«Чем сам ты жив,
В холодный камень тот вложи,
И душу всю вложи — и вот
Тогда твой камень оживет!»
И мастер понял в этот миг,
На что толкнул его старик.
И вспомнил он, что жизнь прошла
И что, наверно, умерла
Его невеста. Что давно
Вокруг и пусто и темно.
Что кудри цвета спелой ржи,
И всё, чем он не дорожил,
Что всё пропало без следа.
Что голова его седа…
И понял он, и понял он,
На что был жизнью обречен,
Что нет уже путей назад,
Пока глядят его глаза.
И начал он в останный раз
Дробить, гранить, светлить алмаз.
И год прошел, и больше двух…
Вдруг по селу пронесся слух:
Добился мастер своего,
И ожил камень у него!
Пришли, открыли дверь — темно.
В избе не топлено давно.
Висят сосульки с потолка.
Лежит старик. У старика
В руке остывшей, возле глаз,
Зажат оконченный алмаз,
Какой не видан ни в селе,
Ни по окрестной всей земле,
Ни по заморским сторонам…
Какой для сказки нужен нам!
Когда упал он из руки
На доски старого стола,
С реки порхнули ветерки,
И зорька вспыхнула светла,
В полях мелькнули васильки,
Звезда в тумане проплыла,
Зажегся иней на заре,
Сверкнула льдинка в ноябре,
И боль, как пламя, обожгла
Глаза смотрящих и сердца…
Исполнился завет слепца.
Исчерпан труд. Окончен бой.
Глаза — пусты. А в камне — боль!
1949—1956
Впрочем, сначала я хотел всё это
