КЕРЗОН
Многие
слышали звон,
да не знают,
что такое —
Керзон.
В редком селе,
у редкого города
имеется
карточка
знаменитого лорда.
Гордого лорда
запечатлеть рад.
Но я,
разумеется,
не фотографический аппарат.
Что толку
в лордовой морде нам?!
Лорда
рисую
по делам
по лординым.
У Керзона
замечательный вид.
Сразу видно —
Керзон родовит.
Лысина
двумя волосенками припомажена.
Лица не имеется:
деталь,
не важно.
Лицо
принимает,
какое модно,
какое
английским купцам угодно.
Керзон красив —
хоть на выставку выставь.
Во-первых,
у Керзона,
как и необходимо
для империалистов,
вместо мелочей
на лице
один рот:
то ест,
то орет.
Самое удивительное
в Керзоне —
аппетит.
Во что
умудряется
столько идти?!
Заправляет
одних только
мурманских осетров
по тралеру
ежедневно
в желудок-ров.
Бойся
Керзону
в зубы даться —
аппетит его
за обедом
склонен разрастаться.
И глотка хороша.
Из этой
глотки
голос —
это не голос,
а медь.
Но иногда
испускает
фальшивые нотки,
если на ухо
наш
наступает медведь.
Хоть голос бочкин,
за вёрсты дно там,
но толк
от нот от этих
мал.
Рабочие
в ответ
по этим нотам
распевают
«Интернационал».
Керзон
одеждой
надает очок!
Разглаженнейшие брючки
и изящнейший фрачок;
духами душится,—
не помню имя,—
предпочел бы
бакинскими душиться,
нефтяными.
На ручках
перчатки
вечно таскает, —
общеизвестная манера
шулерска́я.
Во всяких разговорах
Керзонья тактика —
передернуть
парочку фактиков.
Напишут бумажку,
подпишутся:
«Раскольников»,
и Керзон
на НКИД врет, как на покойников.
У Керзона
влечение
и к развлечениям.
Одно из любимых
керзоновских
занятий —
ходить
к задравшейся
английской знати.
Хлебом Керзона не корми,
дай ему
задравшихся супругов.
Моментально
водворит мир,
рассказав им
друг про друга.
Мужу скажет:
— Не слушайте
сплетни,
не старик к ней ходит,
а несовершеннолетний. —
А жене:
— Не верьте,
сплетни о шансонетке.
Не от нее,
от другой
у мужа
детки.—
Вцепится
жена
мужу в бороду
и тянет
книзу —
лафа Керзону,
лорду —
маркизу.
Говорит,
похихикивая
подобающе сану:
— Ну, и устроил я им
Лозанну! —
Многим
выяснится
в этой миниатюрке,
из-за кого
задрались
греки
и турки.
В нотах
Керзон
удал,
в гневе —
яр,
но можно
умилостивить,
показав долла́р.
Нет обиды,
кою
было бы невозможно
смыть деньгою.
Давайте доллары,
гоните шиллинги,
и снова
Керзон —
добрый
и миленький.
Был бы
полной чашей
Керзоний дом,
да зловредная организация
у Керзона
бельмом.
Снится
за ночь
Керзону
раз сто,
как Шумяцкий
с Раскольниковым
подымают Восток
и от гордой
Британской
империи
летят
по ветру
пух и перья.
Вскочит
от злости
бегемотово-сер —
да кулаками на карту
СССР.
Пока
кулак
не расшибет о камень,
бьет
по карте
стенной
кулаками.
П р и м е ч а н и е.
Можно
еще поописать
лик-то,
да не люблю я
этих
международных
конфликтов.
ая
Чьи уши —
не ваши ли? —
не слышали
о грозном
фельдмаршале?!
Склонитесь,
забудьте
суеты
и су́етцы!
Поджилки
не трясутся у кого!
Мною
рисуется
портрет Пилсудского.
РОСТ
У Пилсудского
нет
никакого роста.
Вернее,
росты у него разные:
маленький —
если бьют,
большой —
если победу празднует.
Когда
старается
вырасти рьяней,
к нему
красноармейца приставляют
няней.
Впрочем,
военная
не привлекает трель его:
не краснозвездников,
а краснокрестников норовит
расстреливать.
ГОЛОВА
Крохотный лоб.
Только для кокарды:
уместилась чтоб.
А под лобиком
сейчас же
идут челюстищи
зубов на тыщу
или
на две тыщи.
Смотри,
чтоб челюстьце
не попалась работца,
а то
разрастется.
Приоткроется челюсть,
жря
или зыкая,—
а там
вместо языка —
верста треязыкая.
Почему
уважаемый воин
так
обильно
языками благоустроен?
А потому
такое
языков количество,
что три сапога,
по сапогу на величество, —
а иногда
необходимо,
чтоб пан мог
вылизывать
единовременно
трое сапог:
во-первых —
Фошевы
подошвы,
Френчу
звездочку шпорову
да туфлю
собственному
буржуазному
борову.
Стоит
на коленках
и лижет,
и лижет,
только сзади
блестят
пуговицы яркие.
Никто
никогда
не становился ниже:
Пилсудский
даже ниже
польской марки.
А чтоб в глаза
не бросился
лизательный снаряд —
над челюстью
усищев жесткий ряд.
Никто
не видал
Пилсудского телеса.
Думаю,
под рубашкой
Пилсудский — лиса.
Одежда:
мундир,
в золото выткан,
а сзади к мундиру —
длиннющая нитка,
конец к мундиру,
а конец второй —
держится
Пуанкарой.
Дернет —
Пилсудский дрыгнет ляжкой.
Дернет —
Пилсудский звякнет шашкой.
Характер пилсудчий —
сучий.
Подходит хозяин —
хвостика выкрут.
Скажет:
«Куси!» —
вопьется в икру.
Зато
и сахар
попадает
на носик
этой
злейшей
из антантовских мосек.
То новеньким
заменят
жупан драненький,
то танк подарят,
то просто франки.
Устрой
перерыв
в хозяйских харчах —
и пес
моментально б
сник
и зачах.
Должен
и вере
дать дань я
и убеждения
оттенить
до последних толик:
Пилсудский
был
социалистического вероисповедания,
но
по убеждению
всегда
иезуит-католик.
Демократизм прихрамывает,
староват одёр,
у рабочих
в одра
исчезает вера.
Придется
и Пилсудскому
задать дёру
из своего
Бельведера.
П р и м е ч а н и е.
Не очень ли
портрет
выглядит подленько?
Пожалуй,
но все же
не подлей подлинника.
