Мы платим Марлен люблями -
За распущенность, за гормоны,
За наглость не сдаться в плен,
За ваши плевки - в обмен
На её отвращенье к фашистской яме,
Где поёте вы соловьями.
Я вас люблю, как любят всё, что мимо
Промчалось, не убив, когда могло.
Я вас люблю и вами я любима
За то, что не убили, а могли,
Когда была я в поезде бомбима,
Лицом упав на битое стекло,
И чудом вышла из огня и дыма
В пространство, где горели корабли,
Горели танки, самолёты, люди,
Земля и небо, кровь лилась из глаз.
Я вас люблю всей памятью о чуде,
Которое спасло меня от вас.
Мой ангел в той войне был красным, красным,
И пять мне было лет, а нынче сто.
Я вас люблю так пламенно, так страстно,
Как дай вам Бог не забывать - за что.
А птица пролетит над бездной, над потоком,
Сквозь трещину в скале, где тонкий луч блестит.
И, если так мала и льнёт к небесным тропам, -
Никто, никто другой, а птица пролетит.
Гляди в такую высь, где птица воплотится
В благую весть, что есть земля и Бог простит.
Без птицы нет земли, которой ты - частица,
Никто, никто другой, а птица пролетит.
Её потом съедят, питаясь этой дичью,
И перья пустят в ход, где рукопись хрустит.
Но там, где эту дичь над бездной раскавычу,
Никто, никто другой, а птица пролетит.
Сквозь пыточный глазок всемирного гестапо,
Где пыточный гипноз победы тарахтит, -
Поэтство пролетит не шулерского крапа,
Никто, никто другой, а птица пролетит.
Идут большие Ху из Ху,
Народы стран пытая страхом,
Чтоб насладиться страшным трахом
И, трахнув, превратить в труху.
Идут большие Ху из Ху,
У трахнутых есть два стремленья -
Достоинство Сопротивленья
И торг на дьявольском верху.
Идут большие Ху из Ху,
Показывая траха орган -
Войска и торг, чреватый моргом
Для тех, кто верит в шелуху
Свобод по спискам Ху из Ху,
Где страны числятся врагами
За то, что грязью под ногами
Не стали в царстве Ху из Ху,
Чей трах помпезный - на слуху,
А страхи стран полны размаха,
Для Ху из Ху они от страха
Готовы подковать блоху.
Идут большие Ху из Ху,
А страхи стран - дурная метка.
Отваги сок давай, Поэтка,
Чистейшей лирики стиху.
И в чёрных списках было мне светло,
И в одиночестве мне было многодетно,
В квадрате чёрном Ангела крыло
Мне выбелило воздух разноцветно.
Глубокие старухи, старики
Мне виделись не возрастом отвратным,
А той глубокостью, чьи глуби глубоки -
Как знанье тайное, где свет подобен пятнам.
Из пятен света попадая в пятна тьмы,
Я покрывалась воздуха глазами,
Читая незабвенные псалмы
По книге звёздной, чьи глаза над нами.
Волнами сквозь меня, светясь, текло
Пространство ритмов, что гораздо глубже окон.
И в чёрных списках было мне светло
И многолюдно - в одиночестве глубоком.
Гадала по словарю,
Выпало - "благородный".
Я ему говорю:
- Благородный, ты не голодный?
Он пишет в ответ - "преграда"
И добавляет - "лодка".
Преграду осилить рада
Лодка, в которой водка.
Океан Одиночества стонет,
Благородный сидит на вёслах, -
Словарь языка его понят
В этой книге детей для взрослых.
Благородный, ты будешь скоро?
Он пишет в ответ - "кольцо".
И в кольце - сквозь кристалл простора
Я вижу его лицо.
Велосипед, летящий в листопад
На крыльях красных, золотых и синих
В краю, где климат - не для апельсинов,
А снег и лёд - для ледорубов и лопат,
Ты - птица райская в аду кровобензинов,
Ты - упоительной свободы кровный брат.
Катись, прекрасный, - чтобы вечно быть вдали,
Сверкая спицами, дающими ответ
На - где же, где же (тут стоял!) велосипед,
Который мы давным-давно изобрели?…
Да там он, там он, в солнечной пыли,
И отовсюду виден на просвет.
Велосипед, летящий в листопад,
Где семицветный ветер конопат
От пыли солнечной небесного разброса, -
Листай дорогу!… Мы в твои колёса
Поэтски вписаны, и вся цена вопроса -
Не впасть в засоса чёрного квадрат,
Над пьяным пламенем листвы летя с откоса.
Вдруг оказалось, что другие - те же самые,
И даже более, чем те, кто не другие.
Их масть всё теми же кровава чудесами,
И никакой у них на зверство аллергии.
Вдруг оказалось, что другие с той же своростью
Туда же рвутся и за теми же добычами,
Они людей перегрызают с той же скоростью,
С какой свергали спиногрызов с их величьями.
Вдруг оказалось, что другие - те же самые,
Их кровожадность - свойство вида, въезд в историю.
Когда их пение ликует и плясание,
Перегрызает стадион консерваторию.
Вдруг оказалось, что другие - та же секция
Событий в ящиках с архивными картонками,
А вся их другость - не другее, чем простецкая
Мечта о счастье быть священными подонками.
Вдруг оказалось, что другие - те же самые.
И те же строки, чьё бессмертье светом залито,
Они опять перегрызут в одно касание,
Опять от зависти, что это место занято.
Особенно зимним утром, собирая себя в букетики
Из незабудок, ландышей и заповедных трав,
Когда в снегу по колено мрамор лёгкой атлетики
Делает бег на месте, одежду с себя содрав,
Особенно в это время, когда арабика пенится
И кофеварка медная на медленном дышит огне, -
Память становится острой и мстит, как беглая пленница,
И может убить, но кофе надобно ей, как мне,
Особенно в полумраке, где пахнет водой и окнами,
И так медленно вспоминаешь - какое число и день?…
Вспоминаешь всеми волокнами, всеми глазами мокрыми,
А день на глазах кончается, и венчается с тенью тень,
Особенно там, где блещут цветные снега и звёзды,
Зеленовато-синие, лиловые с желтизной,
А память лёгкой атлетики выбегает на свежий воздух,
Её стрелы, диски и дротики - это я, и никто иной.
Шестнадцатый год прошлого века,
Матери пишет Александр Блок:
" Везде - свои, там - справа, тут - слева.
Просто людям место в жизни найти трудно".
С этой новости всё начинается,
Её вечная свежесть в том,
Что словами неописуемо.
Есть и другие, вечно свежие, новости:
Например, Гармония рождена
От союза бога войны Арея с Афродитой,
А сыновья Арея - Деймос (Ужас) и Фобос (Страх),
Сводные братья Гармонии - Страх и Ужас,
Такое родство проливает свет…
Надо любить своих детей и защищать их,
По крайней мере, от самих себя, -
Говорит мой возлюбленный, заваривая овёс.
Плавают окна в снегу, ходят и едут
Люди, никем не прочитанные…
Ещё одна, вечно свежая, новость:
Мастер античной вазы
Всегда её в землю закапывает,
Чтоб выдать потом за антику.
Художник должен, должен, должен повторяться.
И должен, должен повторяться подорожник.
Орешник должен, должен, должен повторяться
И воробей, и воробей, и воробей,
И бражник-бабочка, и птица-пересмешник,
И заяц должен, должен, должен повторяться,
И волк, и агнец должен, должен повторяться,
И Бармалей, и Бармалей, и Бармалей!…
А кто уверен, что не должен повторяться
Поэт, художник, музыкант, артист и клоун, -
Тому приходится всё время притворяться,
Что не профессор он не кислых и не щей,
Что он - не муж, не муж, который груш объелся,
Объелся груш и запрещает повторяться
Несчастным грушам, чтобы впредь не засоряться
Повтором груш - столь издевательских вещей!…
Но, как ребёнок, должен, должен повторяться
Поэт, художник, музыкант, артист и клоун, -
Зато никто из них не должен притворяться,
