Михаил Ромм - Четыре птицы

А чёрные птицы, и правда, на юг улетают.

Наполнено небо прощальными криками птиц,

Но люди спешат, люди головы не подымают,

И небо пустеет, устав от опущенных лиц.

А вскоре, наутро, окажутся голыми клены,

И будут под ними, обсыпаны снежной трухой,

Пасти голубей, охраняя от кошек, вороны,

Ещё воробьи не покинут наш город сырой.

Да что я грущу, ведь на то – перелётные птицы,

Они улетают – и в небо смотри, не смотри,

Наступит Зима, на балкон возвратятся синицы,

А может быть, даже и толстенькие снегири.

Здесь у речки лесной, где звенит тишина,

Ночью небо становится ближе,

И горошины-звёзды на ветви сосна,

Точно бусы алмазные, нижет.

Млечный купол, сверкая, в тиши вознесён,

Только изредка слышно из мрака,

Как в далёкой деревне облает свой сон,

Заскулит и затихнет собака.

Неожиданный плеск – лягушачий прыжок,

Вдруг посмотришь на воду, очнувшись,

Догорая, костёр затрепещет у ног,

Тёмным зверем уютно свернувшись.

Так искрится холодная осени вязь,

Насекомых народ усыпляя,

И опавшие листья слегка серебрясь,

Кораблями в реке проплывают.

Бывает разным одиночество:

Бывает – двое – но не пара,

Бывает – гений – в муках творчества,

Бездомный пёс больной и старый…

Безумец шепчет лжепророчества,

Без струн оставлена гитара,

Детдомовец, что ищет отчество,

Пастух в горах один с отарой.

Но облака, деревья, птицы,

Трава, от дождика сырая,

Зерно, что в поле колосится,

Про одиночество не знают.

И тот, кто отдаёт себя за так,

Не знает одиночества, чудак.

Всё, что мне нужно – заварки немножко,

Да на коленях пушистая кошка.

Бросил навеки я общество алчных чудовищ,

Но в сундучке моём спит ещё

карта сокровищ.

Знаю поэтому – чёрная мокрая птица —

Буря в окошко холодным крылом постучится.

И в полумраке все вещи изменят значенья —

Тут и начнутся

мои приключенья.

Бросьте, не надо богатства, не надо величия,

Чай закипает, и кошка уютно мурлычет.

Песчинки белого пляжа,

Спрятанные в ладони.

Песчинка к песчинке ляжет

На идеальном склоне,

Тоненькой струйкой строя,

Времени пирамидки,

Что тают в волнах прибоя

На полинявшей открытке.

От ласки живого моря,

От детских воспоминаний,

От наших простых историй,

Печалей и обещаний

Останутся только флаги,

Что треплет ветер солёный

На пожелтевшей бумаге

В глубинах фотоальбома.

«В Беляево есть даже кипарисы…» —

Строка вертелась в голове помехой,

Но поезд до «Беляево» не ехал,

А только до «Черемушек» – капризы!

Старик лежал на лавочке напротив,

Храпел уютно, даже сняв ботинки,

А я давил свои позывы к рвоте

От этой идиллической картинки.

На станции две тётки в униформе

Его будили, вереща свистками,

И, выкинув ботинок на платформу,

Бодрили деда лёгкими пинками.

Он вышел и к колонне прислонился,

Взглянул на них без злобы и без страха.

Чтобы надеть ботинок, наклонился,

И о платформу грохнулся с размаху.

Так он лежал с улыбкой дохлой крысы,

Оставив мне и ненависть, и милость,

«В Беляево есть даже кипарисы» —

Бессмысленно строка в мозгу крутилась.

Рассвет, запутавшийся в кронах,

Застрял среди ветвей, как будто спит.

Серебряный ледок на голых клёнах

Рубиновыми брызгами горит.

Рассвет, такой медлительный спросонок,

Он щурится, и он на всех сердит —

Взлохмаченный заспавшийся ребенок,

Что ловит сон и в школу не спешит,

Уткнувшись носом в мягкую подушку,

Слегка порозовевших облаков.

Его разбудит вредная старушка.

И выпроводит из дому без слов,

И он пойдёт, из порванной котомки

Роняя снов цветастые обломки.

Усилилось земное притяженье,

И с каждым днем оно чуть-чуть сильней.

Мне всё труднее по земле движенье,

Нас точно что-то связывает с ней.

У этой связи будет продолженье,

Меня согнёт дугой теченье дней,

И лягу, наконец, в изнеможенье,

Став шорохом внутри земли моей.

Я погружусь в неё, и буду слушать,

Других людей усталые шаги,

И будут звуки становиться глуше

Во тьме сырой, где не видать ни зги.

Но я не умер, я ещё живой,

Я просто становлюсь самой землёй.

Я сегодня напьюсь, да, сегодня напьюсь непременно я,

Припасён у меня обжигающий нёбо коньяк,

Наплевать, что ко мне равнодушна Вселенная,

На закуску найдётся какой-нибудь вкусный пустяк.

Я сегодня напьюсь, стану Пушкиным, Гоголем,

Стану Наполеоном, в конце-то концов,

Приосанюсь, пройдусь, хоть не щёголем – гоголем.

Тёплым ветром величья согрею лицо.

Пусть карманы пусты, и мечты не сбываются,

На мгновенье забуду, что нелюбим.

Буду плакать потом, и потом буду каяться

Над разрушенным миром моим.

Не земля, и не твердь, не поверхность, а нечто такое,

По чему так приятно босыми ногами ступать,

Как по тёплой ладони, что бережно держит живое,

Создавая опору, давая возможность взлетать.

В ожерелье озер, и под тонкой фатой океана,

Это нечто живёт, и подзёмною мощью бурлит,

Дышит взмахами ветра, и в кольца свивает туманы,

Одаряет едой, и сокровища в недрах хранит.

В ледяной пустоте, этот брошенный теннисный мячик,

Вслед за крохотным солнцем, стремится в объятия тьмы,

Кто укроет её, кто в карман, словно камешек спрячет?

Кто спасёт от беды,

это – мы,

это – мы!

Изморозь с утра на чёрных ветках,

И уже растаял первый снег.

В тёплых куртках школьницы-нимфетки,

Аппетитно пахнет чебурек.

В городском пруду теснятся утки

В незамёрзшей за ночь полынье,

И свободы краткие минутки

До работы остаются мне.

Говорить, что осень – увядание,

Это же «литературный штамп».

Зажигают офисные здания

Свет дневных неутомимых ламп.

Как громадный зверь шумит столица,

И судьбу надёжный держит шов.

Многое со мной ещё случиться.

День настал. И это хорошо.

Снег слепой ощупывает лица.

Я как будто бы попал в свой сон.

Сон, который продолжает длиться,

Бешеным будильником взведён.

Как снаряд, осыпав штукатурку,

Зазвенит он, разорвав виски —

Шахматную битую фигурку

В стороне положат от доски.

Принесут носилки санитары,

И начнётся вечный мой ночлег.

Кто-то скажет: «Ведь ещё не старый…»

И кому-то будет сниться снег.

Тосклив апрель, и на меня глядят,

Как лампочки на веточках безлистных,

Серебряные шарики дождя

Повсюду на серёжках водянистых.

Приснилось мне – надежда умерла,

Всё кажется теперь ненастоящим,

И снова неотложные дела,

Откладываю в безнадёжный ящик.

На всём лежит бессмысленности тень,

Весенние не вдохновляют птицы,

И сумраком окутывает лень.

Ну, почему хорошее не снится!

Наступила весна. У меня под окном

По утрам новобранцы проходят.

Облака на небесной свободе

Поднялись одиноким крестом.

Песни женщин с охрипшим баяном,

И всё кажется, будто опять

В ритуале привычном и странном

Эти дети идут умирать.

Утро, и… даже весело им:

Детство кончилось – взрослые мы.

И качаясь, смеются друзьям и родным

Пьяным смехом в предчувствии тьмы.

Вот простота, обернутая сложностью,

Философ с гаджетом – профессор мата.

Игрушка превосходит по возможностям

Оружие вчерашнего солдата.

Здесь по шпаргалке учат быть любимым,

Здесь золотые листья – жёлто-серы,

Здесь обращение к истокам чистой веры,

От мракобесия неотличимо.

Здесь понимаешь ценность всепрощения,

Когда закат окрашивает мир.

Хотя, возможно, жизнь – лишь сообщение

В неспешной переписке чёрных дыр.

Стучится ветер за окошком,

Уютный нагоняя сон,

И трется тополь, словно кошка,

Щекой шершавой о балкон.

Перемешав порядок года

В причудливом календаре,

Раздражена людьми природа,

Капель приносит в январе.

Слипаются устало веки,