Михаил Ромм - Четыре птицы

Ах, как белые мышки – старушки,

Что гимназии помнят весной,

Что держали стихи под подушкой,

И ходили гулять на Тверской.

Исчерпались событья и даты,

Но весенние птицы поют,

Им сегодня поют, как когда-то,

В упоении сладких минут.

Их приветствуют юные скверы

Обнимает цветения дым.

И во сне всё ещё кавалеры

По ночам возвращаются к ним,

В белым-белые майские танцы,

Лепестки, и листки-лепестки,

Офицерики-поэтоманцы,

Воспеватели звёздной тоски.

И всё так же прекрасны их взоры,

Та же юность в движенья лихих.

Годы тьмы и столетье позора,

Ничего не затронули в них.

Но когда время хлопает дверью,

Заглушая на миг соловьев.

Каждый раз ощущенье потери

Возвращается в сердце моё.

Нет, не злы Они, не сердиты,

Но прощения нам не будет,

Состраданья от них не жди ты,

Потому, что Они – не люди.

Будем делать, что нам прикажут,

И иллюзий, мой друг, не строй ты:

Ведь не только не люди даже,

Они даже не гуманоиды.

И хоть кажется это бредом,

Общим местом в трудах фантастов,

От того, чтобы стать обедом,

Не придумали мы лекарства.

Будем рвать друг у друга крохи,

Предлагать за себя собрата.

Это мы – не люди. Мы плохи.

Это мы во всем виноваты!

Мрачно глядя в чёрную воду,

Погружаемся в тишину,

Мы, отравленные свободой,

Ненавидим свою страну.

Сколько было надежд когда-то!

Шли мы к свету, но снова здесь.

А ведь думали: «нет возврата»,

Получается – всё же есть.

Что осталось? Зайтись в скандале,

Рвать повязки с закрытых глаз…

Нас уже со счетов списали, —

Просто легче не слышать нас.

Мы заглянем в слепые лица,

И опустим потухший взгляд,

Тяжкой болью в виски стучится

Недоступной свободы яд.

Обидели пророка Мухамеда?

А он невинных граждан не взрывал!

Оружием его была беседа,

Не автомат и даже не кинжал!

Он не считал, что «смерть – уже победа»,

Детей на бойню он не посылал…

Он не любил убийц и дармоедов,

Учёных и поэтов вдохновлял.

И вот святое знамя топчут крысы,

И простецы, что хуже всех воров,

Смеется «мировая закулиса»,

Довольно представляя свой улов.

А пастырей сегодняшних фигуры —

Не нарисуешь злей карикатуры!

Ты хочешь стихов, а получишь баланду,

Вонючие нары, короткие сны

И розу ветров, обжигающих гланды

В далёких просторах родимой страны.

Вожди не простят, что они не желанны,

Что их побрякушки тебя не манят.

И всех их «свершенья» и «битвы титанов»

По-твоему – крысья возня.

Нет, их не обманешь, придя на собранье.

Им мало внушать отвращенье и страх.

Они не прощают опасное знанье,

Что миру их власти не место в стихах.

Серый туркмен в своем красном жилете,

Что ты там строишь опять?

– Строю я офисы, где ваши дети

Будут себя продавать.

Я голодаю на пр о клятой стройке,

Я не слезаю с лесов,

Чтоб ваши дети, одетые в «тройки»,

Стали, как части часов.

Чтоб закрутились, как шестерни, сжаты,

Чтоб закалялись, как сталь,

Чтобы в момент неизбежной расплаты,

Жизни им было не жаль.

Спит оптический прицел

Лазерной винтовки.

Он сегодня уцелел —

Он сегодня ловкий.

И в обойме не блестят

Медные патроны.

Спит солдат среди гранат,

На траве зелёной.

Он калачиком сопит,

И не замечает,

Как луна над ним летит

Вечно молодая.

Пытаясь заглушить воспоминание,

Отчаянно салюты в небо лупят

Как будто бы всё ищут оправдание

Солдатам, что идут глаза потупив.

Тот пыльный день и странная улыбка

На улице с домами наизнанку:

Старик еврей, играющий на скрипке,

И чёрные кресты дрожат на танках.

Во власти мира за границей век,

Я остаюсь, глаза приоткрывая,

Спешу к метро, перехожу на бег,

Сон тащится за мной, не отставая.

Вот в офисе приветствую коллег,

Со мной повсюду аура живая,

Как на ботинках принесённый снег,

Что тает, пятна влаги оставляя.

Уже опять я в общей суете,

А люди рядом те же, да не те,

Плывут в привычном офисном кошмаре.

Соседка странно смотрит на меня,

Шипит реальность делового дня, —

Сон розовыми щупальцами шарит.

За ночь ветер веток набросал

Прямо на утоптанной дорожке.

Насвистелся, отшумел, устал

И в сугроб улёгся белой кошкой.

Отплясал метельный карнавал,

Отсверкала ледяная крошка,

Снова город сам собою стал,

Снегом грязь припорошив немножко.

Скучный город в ворохе газет,

Начал день томительный и пресный,

Мир, в котором хаос ни при чём,

Мир, в котором сказке места нет,

Мир, в котором всё давно известно,

Мир, который смерти обречён.

Нависшее небо сурово,

Развалины и пустыри.

И «родина» – нервное слово

Ворочается внутри.

Как будто пустые проклятья

Всё так безнадёжно на вид,

Что мог бы отчизной назвать я,

Да горло сжимает мне стыд.

Почти уже листья опали,

И пахнет грядущей зимой.

Вот эти неброские дали,

Деревня над речкой лесной…

Холодные сосны, берёзы

И весь это бедный уклад.

И вдруг неожиданно слёзы,

Росой на ресницах блестят.

Интернет, превращающий зимнюю ночь

В два часа перед тусклым рассветом,

От бессонницы, хоть долбежом раскурочь

Эти клавиши, нету ответа.

И наверное, мне безразлично уже

В этом мире без верха и низа:

Водку пить по ночам, или лазить в ЖЖ,

Или тупо смотреть телевизор.

Всё равно, непроглядная темень в душе

Накопилась кофейною гущей,

Вырывай тишину из оглохших ушей

Сжатой музыкой, дико орущей.

Хуже смерти – сознанье, и хуже всего —

Понимать с этой дудочкой крысьей —

От тебя не зависит уже ничего,

Ничего от тебя не зависит.

Одета небрежно и просто,

С копной непослушных волос,

Поэзия – ведьма-подросток,

Что знает ответ и вопрос.

Ей чуждо кривлянье, кокетство.

Не танцы, а бури в мечтах,

И хрупкая чувственность детства

Дрожит у неё на губах.

Луна в её грёзах, как в сказке,

Короною в кроне дрожит,

И воронов чёрные маски

Её стерегут рубежи.

А взор по-охотничьи хваткий —

Вся дикость и дерзость она.

Но женственность в гибкой повадке,

Уже несомненно видна.

И в той же томительной дрёме,

Как феникс, сгорая в угли,

Праматерь в любовной истоме

Свершает заклятье Земли.

Ты похожа на шорох листвы под окном,

На магический шёпот волны,

На пролившийся дождь на безводье сухом

И на песню среди тишины.

Ты похожа на тёплого дня благодать

И на тёмный лесной водоём.

На слова, что мы будем друг другу шептать,

Во Вселенной оставшись вдвоём.

Белые джинсы, короткая майка,

Трусики «Танго», голый пупок —

С виду – такая пушистая зайка,

В сердце – безжалостный волк.

Зайка пушистая, вовсе не злая,

И ничего в этом гадкого нет:

Голод её изнутри выжигает —

Каждому зверю нужен обед.

Что ж, я смотрю, не могу оторваться,

Надо б в кусты сигануть,

Так ведь добычей легко оказаться,

И не успеешь моргнуть!

Их тонки запястья, лопатки остры,

Они о политике мне говорят,

Они в моем сердце разводят костры,

И льют в меня сладкий желания яд.

И нежность их взглядов не передать,

Добры и спокойны их лица,

Нельзя изменить, раз нельзя обладать,

Их близость, как в небе зарница.

Ведь сколько бы в сети я их не ловил,

Не жжёт их огонь вожделенья,

Они мне прощают козлиный мой пыл,

И терпят мои нападенья.

Наверное, чтоб умереть я не мог,

Остался на этой планете,

Надежду опять посылает мне Бог.

Хватаю – в руках только ветер.

Мгновенно вспорхнула, и вот её нет,

Растаяла в волнах заката,

А воздух встревожен, и в воздухе след

Нездешних высот ароматов.

Как-то в Чеховской библиотеке

Я в буфете тянул коньяк,

В молодом двадцать первом веке

Среди классиков – старый дурак.

Рядом пили толстые тётеньки,

А я думал, уже в стихах:

Разве бывают у ангелов родинки,

Или ямочки на щеках.

Боль втыкала в сердце кинжалы,

Я разглядывал профиль твой,

И реальность слегка дрожала

Тонкой розовой кисеёй.

Недоступная, незнакомая,

Отражалась в бедре стекла.

А потом нас Лена Пахомова

Всех на улицу прогнала.

И осуждение, и кара —