Елена Крюкова - Зимний Собор

МАТЬ МАРИЯ

Выйду на площадь… Близ булочной – гам,
Толк воробьиный…
Скальпель поземки ведет по ногам,
Белою глиной
Липнет к подошвам… Кто ТАМ?.. Человек?..
Сгорбившись – в черном:
Траурный плат – до монашеских век,
Смотрит упорно…

Я узнаю тебя. О! Не в свечах,
Что зажигала,
И не в алмазных и скорбных стихах,
Что бормотала
Над умирающей дочерью, – не
В сытных обедах
Для бедноты, – не в посмертном огне –
Пеплом по следу
За крематорием лагерным, – Ты!..
Баба, живая…
Матерь Мария, опричь красоты
Жизнь проживаю, –
Вот и сподобилась, вот я и зрю
Щек темных голод…
Что ж Ты пришла сюда, встречь январю,
В гибнущий город?..
Там, во Париже, на узкой Лурмель,
Запах картошки
Питерской, – а за иконой – метель –
Охтинской кошкой…
Там, в Равенсбрюке, где казнь – это быт,
Благость для тела, –
Варит рука и знаменье творит –
Делает дело…
Что же сюда Ты, в раскосый вертеп,
В склад магазинный,
Где вперемешку – смарагды, и хлеб,
И дух бензинный?!..
Где в ополовнике чистых небес –
Варево Ада:
Девки-колибри, торговец, что бес,
Стыдное стадо?!
Матерь Мария, да то – Вавилон!
Все здесь прогнило
До сердцевины, до млечных пелен, –
Ты уловила?..
Ты угадала, куда Ты пришла
Из запределья –
Молимся в храме, где сырость и мгла,
В срамном приделе…

Глотки да крикнут!
Очи да зрят!.. Но в ночи бытия
Обры изникнут.
Вижу, свидетельствую: то конец.
Одр деревянный.
Бражница мать. Доходяга отец.
Сын окаянный.
Музыка – волком бежит по степи,
Скалится дико…
Но говорю тебе: не разлюби
Горнего лика!
Мы, человеки, крутясь и мечась,
Тут умираем
Лишь для того, чтобы слякоть и грязь
Глянули – Раем!
Вертят богачки куничьи хвосты –
Дети приюта…
Мы умираем?.. Ох, дура же ты:
Лишь на минуту!..
Я в небесах проживаю теперь.
Но, коли худо, –
Мне отворяется царская дверь
Света и чуда,
И я схожу во казарму, в тюрьму,
Во плащ-палатку,
Чтоб от любови, вперяясь во тьму,
Плакали сладко,
Чтобы, шепча: "Боже, грешных прости!.." –
Нежностью чтобы пронзясь до кости,
Хлеб и монету
Бедным совали из потной горсти,
Горбясь по свету.

ГРАД АРМАГЕДДОН

1.

…Всей тяжестью. Всем молотом. Всем дном
Дворов и свалок. Станций. Площадей.
Всем небоскребом рухнувшим. Всем Днем –
О если б Судным! – меж чужих людей.

Всем слэнгом проклятущим. Языком,
Где запросто двунадесять сплелись.
Всем групповым насильем. И замком
Амбарным – на двери, где шавка – ввысь

Скулит так тонко!.. безнадежно так… –
Всем каменным, огнистым животом –
Обвалом, селем навалился мрак,
Сколькиконечным?.. – не сочтешь! – крестом.

Мне душно, лютый град Армагеддон.
Из твоего подвала – вон, на свет
Рождаясь, испускаем рыбий стон
В январский пляс над головой – планет.

Да, в метрике царапали: “Арма-
геддонский исполком и райсовет…”
Тех слов не знают. Им – сводить с ума
Грядущих, тех, кого в помине нет.

А я пацанка. Флажное шитье
Да галстучная кройка впопыхах.
С вокзальных башен брызнет воронье,
Когда иду со знаменем в руках.

Так сквозь асфальт – слеза зеленых трав.
Так из абортниц – мать: “Я сохраню!”
Средь серп-и-молот-краснозвездных слав –
Оставьте место Божьему огню…

Но давит Тьма. Сменили ярлыки,
А глыба катит, прижимает плоть.
Ни напряженьем молодой тоски,
Ни яростью ее не побороть.

Ни яростью, ни старостью, – а жить
Нам здесь! Да здесь и умирать!
На площади блаженный шепчет: “Пить”.
И фарисей – неслышно: “…твою мать”.

Нет жалости. В помине нет любви.
Нет умиранья. Воскрешенья – нет.
Ну что же, град Армагеддон, – живи!
В пустыне неба твой горящий след.

И я, в твоем роддоме крещена
Злом, пылью, паутиной, сквозняком, –
Твоим мужам бессильным я – жена,
Да выбью стекла сорванным замком.

Из гневных флагов котому сошью!
Скитальный плащ – из транспарантного холста!
Армагеддон, прости судьбу мою.
Мне здесь не жить. Нет над тобой креста.

Я ухожу, смеясь, в широкий мир.
Кайлом и стиркой руки облуплю.
Продута ветром грудь моя до дыр!
Да ветер больше жизни я люблю.

2.

В горьких трущобах со сводами тюрем,
В норах казарменной кладки,
В острых дымах наркотических курев –
Живо, наружу, ребятки!

Сладкие роды. Сопливые бабы.
Молот и серп – над локтями.
Сдерните эти нашивки хотя бы –
Рвите зубами, когтями!

Очередь улиц на детоубийство,
Бабы, занять опоздали.
Черной поденкой вы плод погубили,
Праздником – вновь нагуляли.

Праздник-душа: демонстрация, флаги,
Радио, зельц да вишневка,
Да из бумаги навертим, бедняги,
Красных гвоздик под “Каховку”!

С этих дождей-кумачей забрюхатев,
Выносив четкие сроки,
В горьких трущобах рожаю дитятю,
Жилисто вытянув ноги:

Ну же, беги, несмышленый бубенчик,
В Гарлем лабазов и складов,
В ночи разъездов, где винный путейщик
Перебирает наряды

Белых метелей, в дымы новостроек –
Брызнули ржавые крепи!
Режь головенкой солдатскою, стоек,
Сцепки, и спайки, и цепи!

Мать – обрекаю тебя я на голод,
На изучение грамот,
Где иероглифы – МОЛОТ И ХОЛОД –
Спят в заколоченных рамах.

Мать – я толкаю тебя из утробы:
В нежном вине ты там плавал!.. –
В гарь полустанков, в тугие сугробы,
В ветра белесую лаву.

Я изработалась?.. – Факел подхватишь.
Быстро обучишься делу.
…Картой Луны – потолок над кроватью.
Мучась, ломается тело.

Все я запомню. Сырую известку.
Содранную штукатурку.
И акушерку, что матерно-хлестко
Боль отдирала, как шкурку.

Вышит на шапочке – крест ли багряный?..
Серп-ли-наш-молот?.. – не вижу.
Выскользнул сын из меня, окаянной.
Ветер нутро мое лижет.

Ветер, ломяся до сердца упрямо,
Злые пустоты остудит.
Здравствуй, лисенок мой. Я твоя мама.
Пусть будет с нами, что будет.

ДИТЯ ОВИДИЙ В БАНЕ

Ах, баня… воды с высоты… и волчьи пламенные крики
Людей, чьи красны животы и дымно-кочегарны лики…
Свод зелен – малахит тяжел – чрез пар тела горят огнями…
И каждый – беззащитно-гол, шов на рубце, и шрам на шраме…
Клубятся тел златых дымы… в подмышках – ужас угнездился…
Мы – голыми – из чрева. Мы – наги – на ложе: кто влюбился.
Мерцают потно: грудь, живот, и чресла – ягодою виснут…
Мы люди. Всяк из нас – умрет. Нас в землю грязную затиснут –
Не спросят, кто нас обмывал, кто в погребальные рубашки,
Слепяще-чистых, наряжал… и так во тьме замрем, букашки,
В дощатых длинных кораблях, сработанных по росту, точно…
Ах, баня, мальчик вот, в слезах – он в зеркало глядит нарочно,
Он видит!.. – амальгама – дрянь… сползает… отражает еле
Старуху, ржавую как скань, – она забыла в колыбели
Себя… и груди – козьи – врозь – девчонки рядом с ней… из чана
Льет на старуху: друзу, гроздь, хрусталь и слиток, сон тумана,
Гремящий ливень, водопад – воды?!.. из чана?!.. ЭТО – баня?!.. –
Льет – жизнь, что не придет назад, – лови: морщинами, губами…
Льет – слезы!.. Поцелуи – льет!.. Мальчонка, что на баб ты голых
Так пялишься?!.. раззявив рот, глядишь на них, парных, веселых?!..
Им на тебя, пацан, плевать. Уж больно хороша парилка.
Трет дочь мочалкой жесткой – мать. С гранитных плит крадет обмылки.
Дрожит слезою меж грудей алмаз – у молодой. У старой
Зад шире римских площадей, и задохнулась от угара,
И ловит воздух черным ртом… Гляди, малец, как это просто –
Вот так и мы как раз умрем, в парных клубах увидя звезды…
Вот так – вон, в зеркале – гляди – обнимемся, застыв улиткой,
В любви, – а там – пойдут дожди,
Пойдут косящие дожди – к помывке собирай пожитки…
И, плача, – невозвратный путь!.. – увидишь в амальгаме мыльной:
Во тьме горит сосцами грудь, глаза, – а дале – мрак могильный…
А дале, в духоте, во мгле – малек, два зуба, щеки – красны:
Как банный пар навеселе, как меж грудей алмаз опасный,
Ты верил в то, что жизнь прекрасна.
ТЫ БЫЛ РЕБЕНКОМ НА ЗЕМЛЕ.

АНКОР, ЕЩЕ АНКОР!..

В табачной пещере, где дым, как щегол,
Порхает по темным закутам,
Где форточка, будто Великий Могол,
Сощурилась мерзлым салютом,

Где добрая сотня бутылей пустых
В рост, как на плацу, подровнялась… –
О, сколько штрафных этих рюмок шальных
За мощным столом подымалось!.. –

Где масляных, винных ли пятен не счесть
На драной когтями обивке, –
В каморе, где жизнь наша – как она есть,
Не сахар, не взбитые сливки, –

Один, человек на диване лежал,
На ложе в ежовых пружинах,
Тощой, востроносый, – ну чисто кинжал –
Махни, и вонзается в спину…

Он пьян был в дымину. Колодою карт
Конверты пред ним раскидались…
Он выжил в слепом транспортере – то фарт!
И пули за ним не угнались…

Да только от воплей на минных плато,
От крика тех танков горящих
Он нынче в постель надевает пальто
И мерзнет! – теперь, в настоящем…

Ничем не согреться. Хлестай не хлестай
Подкрашенную хной отраву…
Яичница стынет. Полночный наш Рай.
Ад прожит: красиво, на славу…

Зазубрины люстры… Свечи мыший хвост…
И Жучка – комок рыжемордый…
Взы, Жучка!.. Ну, прыгай – и в небо до звезд,
И в петлю: дворняги не горды!..

Ах, дворничиха, ах, дворянка моя,
Ну, прыгай же ты… через палку –
Свеча догорает… а в кипе белья –
Скелет, что пора бы… на свалку…

Еще, моя Жучка!.. Анкор… эй, анкор!..
Вот так-то, смиряйся, зверюга,
Как мы, когда – из автомата – в упор,
Пред телом веселого друга,

Под глазом приказа, в вонючем плену,
Над почтой, где очи… не чают…
Полай ты, собака, повой на Луну –
Авось нам с тобой полегчает…

Ну, прыгай!.. Анкор, моя моська!.. Анкор!..
Заврались мы, нас ли заврали –
Плевать!.. Но в груди все хрипит дивный хор –
О том, как мы там умирали!

Как слезно сверкает в лучах Гиндукуш!..
Как спиртом я кровь заливаю…
Анкор, моя шавка!.. Наградою – куш:
Кость белая, кус каравая…

Мы все проигрались.
Мы вышли в расход.
Свеча прогорела до плошки.
И, ежели встану и крикну: "Вперед!.." –
За мной – лишь собаки да кошки…

Что, Армия, выкуси боль и позор!
А сколь огольцов там, в казармах…
Анкор, моя жизнь гулевая,
анкор,
Мой грязный щенок лучезарный.

ЮРОДИВАЯ

Ох, да возьму черпак, по головушке – бряк!..
Ох, да справа – черный флаг, слева – Андреевский флаг…
А клубничным умоюся, а брусничным – утрусь:
Ох ты флажная, сермяжная, продажная Русь!..
Эк, тебя затоптал закордонный петух!
Песнопевец твой глух, и гусляр твой глух:
Че бренчите хмурь в переходах метро?..
Дай-кось мужнино мне, изможденно ребро –
Я обратно в него – супротив Писанья! – взойду:
Утомилася жить на крутом холоду!..

Лягу на пузо. Землю целую.
Землю целую и ем.
Так я люблю ее – напропалую.
Пальцами. Звездами. Всем.

Дай мне билетик!..
Дай мне талончик!..
Я погадаю на нем:
Жить нам без хлеба, без оболочек,
Грозным гореть огнем.

Рот мой сияет – ох, белозубо!
Жмурюсь и вижу: скелет
Рыбий, и водкою пахнут губы,
И в кобуре – пистолет…

Вот оно, зри – грядущее наше:
Выстрелы – в спину, грудь,
Площадь – полная крови чаша,
С коей нам пену сдуть.

…Эй-эй, пацан лохматенький, тя за штанину – цап!
В каких ты кинах видывал грудастых голых баб?!
Да, змеями, да, жалами, огнями заплетясь,
Из вас никто не щупывал нагой хребтиной – грязь!
Из вас никто не леживал в сугробном серебре,
Из вас никто не видывал, как пляшет на ребре,
На животе сияющем – поземка-сволота!..
А это я с возлюбленным – коломенска верста –
Лежу под пылкой вывеской харчевни для господ –
Эх, братья мои нищие! Потешим-ка народ!
Разденемся – увалимся – и вот оно, кино:
Куржак, мороз на Сретенье, мы красны как вино,
Мы голые, мы босые – гляди, народ, гляди,
Как плачу я, блаженная, у друга на груди,
Как сладко нам, юродивым, друг друга обнимать,
Как горько нам, юродивым, вас, мудрых, понимать…

Вижу Ночь. Лед.
Вижу: Конь Блед.
Вижу: грядет Народ –
Не Плоть, а Скелет.

Вижу: Смел Смог.
Вижу: Огнь Наг.
Вижу:
Человекобог –
Бурят, Грузин, Каряк.

Вижу: Радость – Дым…
Вижу: Ненависть – Дом!
Вижу: Счастье… Над Ним –
Огонь! и за Ним! и в Нем!

Вижу: Разрывы. Смерть.
Слышу: Рвется Нить!
Чую: нам не посметь
Это
Остановить.

Чучелко мое смоляное, любименький, жавороночек…
Площадь – срез хурмы под Солнцем!
А я из вьюги, ровно из пеленочек –
На свет Божий прыг!.. А Блаженный-то Васенька
Подарил мне – ревнуй, сопляк! – вьюжные варежки:
Их напялила – вот ладошки-то и горячии,
А глаза от Солнца круто жмурю, ибо у меня слезы – зрячии…

Воля вольная,
Расеюшка хлебосольная –
Черный грузовик во след шины
Пирожок казенный скинул –
Дай, дай полакомлюсь!..
Милость Божья
На бездорожьи…
Не обидь меня, не обидь:
Дай есть, дай пить,
А я тебя люблю и так –
Ни за грош ни за пятак –
Дай, дай поцелуйную копеечку…
Не продешеви…
Дай – от сердца деревянного… от железной любви…
Черный грузовик, езжай тише!
Пирожки твои вкусны…
Я меховая богатейка! Я все дерьмо на копеечку скупила!
Я все золотое счастие забыла,
Я широко крестила
Черное поле
Грядущей войны.

Дай, дай угрызть!..
Жизнь… ох, вкусно…

На. Возьми. Подавись. Мне в ней не корысть.

…Лоб мой чистый,
дух мой сильный –
Я вас, люди, всех люблю.
Купол неба мощно-синий
Я вам, люди, подарю.

Вам дитя отдам в подарок.
Вам любимого отдам.
Пусть идет огонь пожара
Волком – по моим следам.

Заночую во сугробе.
Закручу любовь во рву!
В колыбели – и во гробе –
Я – войну – переживу.

И, космата, под вагоном
Продавая плоть свою,
Крикну мертвым миллионам:
Дураки! я вас люблю…

Вы себя поубивали…
Перегрызли… пережгли…
Как кричала – не слыхали! –
Я – о бешеной любви!..

Но и в самой язве боли,
В передсмертнейшем хмелю,
Я хриплю: услышь мя… что ли…
Кто живой… тебя — люблю…

ФРЕСКА ВТОРАЯ. ВЕЛИКИЕ ГОРОДА

ДУХ БЕЛОГО ОФИЦЕРА ВЗИРАЕТ НА РОССИЮ НЫНЕШНЮЮ

Земля моя! Встань предо мною во фрунт.
Кинь тачки свои и тележки.
Ладони холеные враз не сотрут
Невольничьей острой усмешки.

Дай гляну в сведенное мразом лицо:
Морщинами – топи да копи
Да тьма рудников, где мерзлотным кольцом –
Посмертные свадьбы холопьи.

Россия моя! Меня выстрел сразил,
Шатнулся мой конь подо мною,
И крест золотой меж ключиц засквозил
Степною звездой ледяною…

И я перед тем, как душе отлететь,
Увидел тебя, Голубица:
В лазури – церквей твоих нежную медь,
Березы в снегу, как Жар-птицы!

Увидел мою золотую жену,
Что пулями изрешетили,
Узрел – из поднебесья – чудо-страну,
Что мы так по-детски любили!

Узрел – домны, баржи и грузовики,
Цеха, трактора да литейки:
Народ мой, страданья твои велики,
Да сбросить вериги посмей-ка!

Тебя обло чудище в клещи взяло –
И давит суставы до хруста…
И дух отлетел мой.
И Солнце взошло.
И было мне горько и пусто.

За веру, за Родину и за Царя
Лежал я в январской метели,
И кочетом рыжим горела заря
Над лесом, лиловее Гжели!

А я полетел над огромной землей –
Над Лондоном, Сеною, Фриско…
Но вышел мне срок! Захотел я домой!..
И вновь заискрились так близко

Увалы, отроги, поля во грязи…
Вот – вымерший хутор: два дома
Во яхонтах льдов – слез застылых Руси…
Вот – в церкви – пивнушка… О, Боже, спаси:
Знакомо все – и незнакомо!

Детишки молитвы не знают… и так
Отборным словцом щеголяют…
Гляди же, душа, мой исплаканный зрак,
На брата-ефрейтора, что, нищ и наг,
В миру с котомой костыляет!

На девок панельных. На хлестких купцов.
На жирных владык в лимузинах.
На черных чернобыльских вдов и вдовцов.
В ночлежный декор магазинов.

Не плачь, о душа моя, твердо гляди
На храм, что сожгли сельсоветы, –
Теперь над ним чистые стонут дожди,
В ночи – светляками – кометы…

Гляди – вот под ветрами трактор гниет…
Раскопы пурга обнимает…
Гляди, о душа, – твой великий народ
Без Бога живот свой умает!

Кто это содеял?! К ответу – кого?!..
Я всех назову поименно.
Я шашки и сабли рвану наголо –
За Ад наш трехсотмиллионный!

В толпе Вавилонской сплелись языки,
Ослабились древние крови –
Гляди же, душа, с межпланетной тоски,
Как дула здесь наизготове!

Ах, долго гремел репродуктор в пурге,
Трепались в ночи транспаранты –
Намаслен уж ствол, и винтовка – к ноге! –
Опричники, тля, оккупанты…

Так! Все, что здесь было, – великая ложь!
Но, Боже! Я верую в чудо
Твое! Я люблю тебя! Ты не умрешь,
Красавица, кляча, паскуда,

Век целый тащившая проклятый воз,
Блудница, царица, святая, –
И я, офицер, зревший кровь и навоз,
Скитавшийся между блистающих звезд,
Мальчонкой – к буранам седеющих кос,
К иссохлой груди припадаю.

***

Не богиня… не гадина…
И зачем еще жива…
Отчего же мне не дадена
ЗОЛОТАЯ ГОЛОВА?..

Я бы гладила ее медные блики,
Золотые – ниткой – швы.
Я б отбрасывала с лика
Пряди золотой травы.

Я б ощупывала ночами
Гудящий золотой котел:
Вот она корона,
вот оно пламя,
Вот он, золотой престол.

Вот она, золотая слава –
По трактирам, на путях;
Вот они, скипетр и держава
В крепко сцепленных костях.

ПАРИЖ

Вода – изумрудом и зимородком,
И длинной селедкой – ронская лодка,
И дымной корзиной – луарская барка.
Парижу в горжетке Сены – ох, жарко.

В камине камня трещит полено –
Пылает церковь святой Мадлены,
Швыряет искры в ночку святую…
Париж! дай, я Тебя поцелую.

Я всю-то жизнешку к Тебе – полями:
Где пули-дуры, где память-пламя,
Полями – тачанок, таганок, гражданок,
Где с купола – жаворонок-подранок…

Бегу! – прошита судьбой навылет:
Нет, Время надвое не перепилит!
Рубаха – в клочья?!.. – осталась кожа
Да крестик меж ребер – души дороже…

Бегу к Тебе – по России сирой,
Где вороном штопаны черные дыры,
Где голод на голоде восседает,
А плетью злаченою погоняет!

Ты весь – бирюза меж моих ладоней.
Сгорела я за Тобой в погоне.
И вот Ты у ног, унизан дождями,
Как будто халдейскими – Бог!.. – перстнями…

А я и не знаю – что делать девке?
Забыла русские все припевки.
Лежишь, в мехах дымов – подо мною?! –
Валюсь Тебе в ноги – сковородою –
Где в стынь – расстегаи, блины, форели!
Где реки – в бараньих шкурах метелей!
А елки!.. а зубья кровавых башен!..
Париж, наш призрак велик и страшен,

Наш призрак – выткан по плащанице
Снегов – кровоточащей багряницей:
На рельсах, скрепленных звездой падучей,
Мужик – лоб во проволоке колючей…

И ноги льдяны! И руки льдяны!
Не счесть рябин в хороводе пьяных!
А над затылком – доска пылает:
“ЗЕМЛЯ, ТВОЙ ЦАРЬ ТЕБЕ ВСЕ ПРОЩАЕТ…”

И я, Париж, у Креста стояла.
И я завертывала в одеяло
Легчайшее – кости да кожа – тело.
А пламя волос во пурге летело.

А Ты… –
из мерзлот, где сутемь да слякоть,
Я так мечтала, сгорбясь, заплакать
Над жгучей жемчужиною Твоею,
Над перстнем – розовым скарабеем –
На сморщенной лапе старухи-Европы,
Над кружевом – в прорези грязной робы
Наемного века!.. над яркой бутылкой
Купола Сакре-Кер!
…над могилкой
Той маркитантки, кормившей с ложки
Солдат в императорской, злой окрошке –
О, где там парижский, а где там русский, –
Лишь взор – от слез – по-татарски – узкий…

И ветошь – к ране, и кружку – в зубы…
Париж! неужели Тебе не люба –
Я: руки – в масле, я: скулы – в соли:
Чертополох на Твоем подоле!

Пылинка, осколок полярной друзы –
Я здесь, прорвавшая века шлюзы
Размахом сердца, сверканьем тела…
Я так предстать пред Тобой хотела,
Как мать калеки – пред Чудотворной!
Мы, люди, – у Бога в горсти лишь зерна:
Во вьюге брошена, проросла я
Сюда, где Мария Стюарт – молодая,
Где мчится Шопен, в кулаке сжимая
Ключи от музыки, где немая
Шарманщица плачет перед Ван-Гогом,
А он ее угощает грогом
И в зимнюю шапку кладет монету!
И прочь – с холстами – по белу свету!
А Ты горишь за спиной – кострищем,
Мой принц, Париж, что взыскуем нищим…

Я в Нотр-Дам залечу синицей.
Златым мазком мелькну в колеснице
Беззвучного Лувра: картиной – крикну!..
Зазябшей чайкой к воде приникну:

Лицо, и шея, и подбородок –
В Тебе, изумруд мой и зимородок,
Фонарь мой – во мраке родных острогов,
Оборвыш мой – у престола Бога:

Гаврош – с гранатой – под левой мышкой…
Париж. Я с Тобой. Не реви, мальчишка.
Шарманщик играет близ карусели.
А мы с Тобой еще не поели

Каштанов жареных…

ВАГОНЫ. ВОКЗАЛ

Вот они, вагончики,
вагонишки мои…
Дай, побуду миг путейщицею… дай…
А снежки в меня свистят, будто соловьи,
Разбиваются о каменной груди моей Рай.
Райский Сад под ребрами, снежный Эдем.
Голубая кровь – вдоль – по ледяным хвощам.
Нынче я – путейщица.
Мазута черный крем –
На морды колес. Свеклу фонаря –
в пар зимним щам.
Низко кланяюсь винтам, молотком стучу…
На вшивость испытую дырявый металл… –
В шаль завернусь… – а лицо длинное – свечу –
Так жгу в ночи, как алмазный кристалл!
И от меня шарахнется обходчик-пьянь.
И предо мной на колена – грузно – бродяга – бух!..
Встань, мой лысый святой, лисенок драный,
встань.
Я люблю твою плоть.
Я люблю твой дух.
И пусть мне буфетчица-подушка глотку пухом заткнет.
И пусть меня малюта с дубиной
или Ангел с ружьем
К стенке – толкнет,
тряпкой – сомнет,
сапогом истопчет, как лед,
И пусть это видит мой народ,
с которым мы – вдвоем:
Под брюхом мертвого вагона –
мигает красный фонарь –
И молот – в кулак, в другой – резак, кривой ятаган,
И ноги рогаткой:
целься, народ!
Стреляй, народ!
Жарь!
Бей дуру-обходчицу, вашу мать,
по ребрам и ногам!
Выбей, выколоти ей
Рай – из груди!
Выжги под сердцем звезды!
Вымажь в крови!
А после – в рот ей монету –
за обход – заплати!..
………………………………………………………….

Эх вы, вагонетки, вагончики мои…

СМЕРТЬ РЕБЕНКА ПУТЕЙЩИЦЫ МАРИНКИ

Ни кружки, что – к зубам стучащим. Ни примочек.
Во мраке – золотым крестом: не будет ни сынов, ни дочек.
Вокзал горит. Снега дымятся прахом. Светлая солярка
Зимы – горит. Ни шишки золотой еловой. Ни подарка.
Ни соски за пятак. Ни первых поцелуев.
Горит. Все: ноги, грудь, живот – горит напропалую.
Сколь поезд здесь стоит?..
…Локомотив меняют?!
Горит вокзал. Луна над ним горит. В одно соединяют
Пожарища. Куда?! Куда я с ним подамся – с комом жара:
Вертеп, лечебница, ночлежка, ресторан?! – я им не пара.
Сбивает ветер с ног. Култук? сарма? шелонник?.. или… –
Горит сынок мой весь. Крест на его могиле
Сама вкопаю – я! То город… или бездна поля?..
Горит зенит. Горят кресты снегов. И Божья воля
На все. Заплатят за уборку зала ожиданья – хватит
На домовинку: пятьдесят на тридцать. Пусть лежит:
на марлях и на вате,
На иглах кедров, на колоколах-снегах заимок енисейских
и распадков
Тарбагатайских… – да на шкурах тех волков,
что так любились сладко
На злой реке Иркут… а твой отец беспалый,
Суглобый машинист, в ночи считает шпалы,
Девятую сочтет – на день девятый вздрогнет кожей,
До сорока дойдет – в ладони зарыдает: Боже…
Горит!
………………..Уже остыл. Пеленки как грязны. Я отстираю.
Я отслужу. Я отплачу. Я вниду в двери Рая.
И там, где Петр Святой, смеясь, звенит тяжелыми ключами,
Я припаду к тебе, сынок веселый и живой,
и мелко затрясусь плечами,
А ты на облаке стоишь. Беззубый. Топчешь Солнце голой пяткой.

…Ты просто убежал домой. Туда. На небо. Без оглядки.

ГРАД-ПРЯНИК

Ох, Град-Пряник, я дошла к тебе, дошла.
Перед телом белым расступилась мгла:
Паровозы загудели славу мне,
Даль еловая раскинулась в огне!
И сквозь лузганья вокзальных всех семян,
Через визги, через песню под баян,
Через все скрещенья православных рельс,
Через месяц мусульманский, через крест
То ли римский, то ль мальтийский, Боже, то ль –
Через всю тебя, слезы Байкальской боль!.. –
Через гулы самолетов над башкой,
Чрез объятия, черненные тоской –
Через пепел Родин, выжженных дотла –
Ох, Град-Пряник, золотые купола,
Стены-радуги искристые твои!
Деревянные сараи – на любви,
Будто храмы на Крови! и пристаней
Вдоль по Ангаре – не сосчитать огней!
А зеленая ангарская вода
Глазом ведьминым сверкает изо льда.
А в Казармах Красных не сочту солдат.
Окна льдистые очьми в ночи горят.
И на пряничных наличниках резных –
Куржака узоры в иглах золотых,
А на проводах сидящий воробей –
Лишь мороз взорвется!.. – канет меж ветвей…
Ох, Град-Пряник, – а далече, между скал,
Меж мехов тайги – лежит Бурхан-Байкал,
Сабля синяя, монгольский белый нож –
Косу зимнюю отрежет – не уйдешь…
Синий глаз глядит в отверженный зенит:
Марсом рыбка-голомянка в нем летит,
Омуль – Месяцем плывет или звездой –
В нежной радужке, под индиго-водой!..
Да нерпенок – круглоглазый, ввысь усы –
Брюхо греет среди ледяной красы,
Ибо Солнце так торосы дико жжет,
Что до дна Байкала льется желтый мед!..

Ох, Град-Пряник!.. Я дошла: тебе мой стон.
С Крестовоздвиженской церкви – зимний звон.
Лязг трамваев. Голубиный громкий грай.
Может, Град мой, ты и есть – Господень Рай?!
Я работницей в любой горячий цех
Твой – пойду! – лишь из груди сорвется смех,
Поварихою – под сводами казарм,
Повитухою – тут волю дам слезам…
А на пряничных, резных твоих стенах
Нарисую краской масляной в сердцах
Горемычную, простую жизнь свою:
Всех зверей в лесах, кого кормлю-пою,
Всех детей, которых я не родила,
Все дома мои, сожженные дотла,
Все созвездья – коромыслом на плечах –
Как объятия в несбывшихся ночах,
Как мужских – на миг блеснувших – тяжких рук
За спиной во тьме всходящий Лунный круг,
То зерцало Оборотной Стороны,
Где смолою – до рожденья – стыли сны…

ГРАД БИРЮЗОВОГО БУДДЫ

Цзанг-донн… Цзанг-донн…
Из морозных похорон –
Хвост павлина. Ночь сапфира.
Видящее Око Мира –
До ядра Земли дыра,
Во льду нерпичья нора…

Упаду на колени… Милый, бедный мой Будда.
В Иволгинском дацане, дура, вымолю чуда –
Поседелая баба!.. успокоиться где бы!.. –
Снег по-старомонгольски вниз посыплется с неба…
Ах, мой гладенький Будда, из нефрита сработан, –
Ты сними дождевик мой, оботри мои боты
От грязюки, налипшей на солярковых трактах,
Излечи от осенней – дождевой – катаракты!..

Ты любовник был чей-то, царский сын Гаутама…
Я погибла, мальчишка, я скажу тебе прямо.
Я в болоте судьбинном знала кочки и броды,
Да мужик придорожный глянул в душу с испода.
А мужик-то – эх, Будда!.. – жердь, юродивый олух,
Площадной он художник – не учился он в школах:
Расписует он ложки, шьет для лам гладко-бритых
Ярко-алые куртки! мастерит из нефрита
Толстобрюхие нэцкэ, чечевичные четки –
Да на рынке в морозы с ними пляшет чечетку:
Раскупайте, сибирцы, Гоби высохший пряник,
Продаю за снежинку… за табак да за стланик…
За ледовую пулю колчаковских винтовок…
За бруснику-кислушку автобазных столовок…
За зеркальный осколок декабристских трельяжей,
За шматок облепихи!.. За верблюжию пряжу
Забайкальских метелй, – ах, мой Будда, а я-то –
С ним – навытяжку – рядом, наподобье солдата!
Он базарный художник!.. торговал он и мною,
Моей шкурой лошажьей, омулевой спиною;
Мне пощечину утром как влепил – я запела,
Нож надел мне на шею – я и снять не успела…

Будда!.. Ты, Шакьямуни!.. Помоги!.. Распласталась
Лягушонком в дацане, видишь, бью я на жалость:
Вся любовь человечья – это створки перловиц,
Больно рвем их, осклабясь, ловим жемчуг былого,
А о будущем – жмурясь!.. позаткнув крепко уши!.. –
Не видать и не чуять, на вдыхать и не слушать,
Только знать, что Любовник был с Любовницей вместе
Ночь одну, две ли ночи, – дольше – много ли чести!..
Будда!.. гладкий пупок твой, пятки – ртом я горячим
Простегаю!.. над нежной маской смерти – заплачу:
Зри своим Третьим Глазом – я не Белая Тара!
Колдуну-малеванцу я, мой Боже, не пара…
Я сезонка, поденка. Бельевая корзина.
Я железнодорожка. Мое имя Марина.
Я с путейцами – водку. Я с обходчиком – чаю.
Твое, Будда, рожденье в феврале отмечаю!..
Будь здоров!..
……………….умоляю… пособи мне, щербатый…
Ты же можешь, Майтрейя… мы – твои все козлята…
сделай так… чтобы я с ним на постели сплеталась…
чтоб без запаха красок во припадке металась…
чтоб он в кружке монгольской мне заваривал мяту…
чтобы жил без меня он – как на камне распятый,
а Звезда ледяная ему печень клевала…
чтоб ему было мало… – все меня!.. – было мало…
всю-то жизньку-жизнешку, всю судьбу-то-судьбишку –
до того, как гвоздями заколотят мне крышку, –
слышишь, ты, доходяга, медный, прозеленелый?!,. –

Я люблю его душу.
Я люблю его тело.
Ты прости, Гаутама,
мальчик, если позволишь –
Я тебя поцелую!..

…Я целую – его лишь.
Цзанг-и-донг – на морозе.
Четки-слезы струятся.
Куржаком не обвиться.
Никогда не родиться.
Никогда не расстаться.

ГРАД КРАСНОЗВЕЗДНЫЙ

Пятиконечная, прорезанная в снегу – кровавыми ступнями,
Пятисердечная, истерзанная когтисто-острыми огнями,
Остекленело вязь считающая венца кровей – под микроскопом! –
И чистокровной – стопку ставящая, а инородцев – в топку, скопом, –
Остервенелою духовностию хлестающая скотьи спины,
Над башней танка — златокованною главой – глядящая чужбины,
Ну что, Столица, ночь сжирающая горящей смертью небоскреба, –
Война! Молися, умирающая, у красномраморного гроба.

…Я пришла к тебе, я пришла к тебе, скарб крылатый приволокла на горбе.
Щенком доползла: зубами – за кумач. А старухи в церкви мне бормочут: не плачь.
То ли еще грянет. Земля загудит. Саранча из расщелины земной полетит.
Металлические стрекозы. Стальные пауки. Ржавые гусеницы – толще руки.
Накипь белых глаз хлынет через край. На снегу пластаясь, крикну: не стреляй!
Ведь она живая, нечисть-война. Она в красный Мир, как сука, влюблена.
А, да ты Москва! – на исходе дня – куском снега в горло – спаси меня;
А, да Краснокаменная – на исходе зла – прими работяжку без рода-без угла:
А и все богатство – мертвый сын в земле, примета особая – шрамы на челе,
Ладони – в мозолях; сожму – что деньга, твердые!..
…Война. Брусничные снега.

…Да мы революцьями сыты – вот так. Заелись. Отрыжка – дымами
Вонючих атак. Красный выкинут флаг. И белый – сквозит между нами

Рыдающим Ангелом. Прет броневик в морозную тьму – кашалотом.
Живая, Война!.. Зверий сдавленный крик. И люди слепого полета.

Сгущенки, тушенки, – забиты склады! Кто оптом купил – содрогнется.
Ах, пороты у Революций зады, и розга соленая гнется…

Что, пули, что, дуры?! Над ухом свистит. Дверь выбита молотом тела.
Я прячусь в подъезде. Я вижу: горит все то, что плясало и пело.

Кому, Революцья, ты нынче жена?! Под куполом, в мыке коровьем,
На палец тебе нацепил Сатана кольцо – еще теплое, с кровью.

…Господь, а я-то тут при чем?!.. Я сибирячка.
Я здесь укладчица, раздатчица, кухарка и прачка.
Могу твои рельсы мыть, Град Краснозвездный.
Могу в собачьей электричке жить ночью морозной.
Могу скопить двадцать рублей – и помолиться на мясо в столовой
Консерватории: а наверху – орган гудит, серебряно-дубовый!..
Я б пошла, в ноги поклонилась тому органу:
Пусти меня в себя жить!.. – да ведь мне не по карману…
А на улице – шапки мерзнут. Звезды с Кремля навеки сняли.
Коли меня убьют – кто вам споет о любви и печали?!..

…Это все перевернулось, в Красный Узел затянулось:
Танки и броневики, мертвое кольцо руки.
Флаги голые струятся. Люди в ватниках садятся
У кострища песни петь, в сажу Космоса глядеть.
В черном мире, под Луною, под Звездою Ледяною
Кто-то хочет Первым быть, кто-то – с губ улыбку пить.
У костра стою. Старею. Водку пью и руки грею.
Революция. Война. В небе – мать моя Луна.
Лик тяжелый поднимаю. На работу опоздаю.
Видишь, мать моя, – живу. Видишь, – нить зубами рву
На тулупе, что залатан той заплатою крылатой,
Где перо к перу — года: здесь. Сейчас. И никогда.

МАЛЬЧИК С СОБАКОЙ. НОЧНОЙ РЫНОК

– Тише, пес мой сеттер!..
Очень сильный ветер…
Нос твой – ветер жадно пьет,
Хвост твой – ветер бьет и бьет…
Собака моя, собака –
Рыжий Огонь из мрака…
Я – Мрак тобой подожгу!..
…Не смогу.

Темные флаги на землю легли,
Плоть городскую укрыли.
А в снеговой ювелирной пыли
Рынка врата – будто крылья.

Ночью смыкаются эти крыла.
Крытые спят павильоны.
Днем тут держава войною прошла –
Грубых сапог батальоны.

Следом от шины впечатался Путь
Млечный – в поднебесья деготь…
Рынок! Тебе зацепился за грудь
Птичий обломанный коготь –

Вот он, малявка, пацан, воробей, –
Смерть надоели подвалы,
Где среди взрослых и грозных людей
Шкетья судьба ночевала!

Шел он да шел, без суда, без следа,
Сеттер к нему приблудился…
Рынок! Пристанище ты хоть куда,
Коль ты щенятам сгодился!

Сбить на морозе амбарный замок –
Плевое дело, игрушка!..
Пахнет свининой застылый чертог,
Медом, лимоном, петрушкой…

Запахов много – все не перечесть!..
Ящик – чем хуже перины?!..
Сеттер, огонь мой, – скулишь, клянчишь есть,
Носом толкаешь корзину…

Все здесь подъели, в прогнившей стране.
Все подмели подчистую.
Всю потопили – в дешевом вине –
Голода силу святую.

Гладит малец одичалого пса.
Тесно прижмутся друг к другу
В ящике из-под хурмы… Небеса,
Сыпьте арахисом – вьюгу!

Сыпьте им яркою радугой – снег,
Сахар капусты – с возов и телег,
Кровь помидоров – из бака!..
Медом стекает по скулам ночлег…
В ящике, маленький, спи, человек,
Спи, заревая собака.

ДЕВОЧКА С МАНДАРИНОМ. ВЕЧЕРНИЙ РЫНОК

Это крайняя – я – за лимоном стояла!..

Вот глаза ледяные – синее Байкала,
Косы из-под платка, что рыбачьи канаты,
И все швы на дерюге пальтишка разъяты;
Кочерыжка, горбушка, птенец, восьмилетка, –
Поднабита людьми рынка ржавая клетка,
Все со службы – час пик! – каблуки не источишь,
А туда же! – стоишь: мандаринчика хочешь…
И распахнуты синие очи иконно
На купюры, на смерч голубей заоконных,
На торговку златой мандаринной горою,
На лица ее булку,
на море людское!
В кулачонке вспотевшем зажаты копейки…
Ты, проталина вешняя, дудка-жалейка,
Заплати – и возьми! Тонкокорый, громадный
Охряной мандарин – и сожми его жадно,
Так зажми в кулаке, чтобы кро