Николай Асеев - Булань

Есть миг неуловимо гибкий,
Полосонет бесследно кнут….
Плывите золотые рыбки
Неперехваченных минут.

В небе осень треугольником.
Журавлиный клин тоски,
Сердце — куст без листьев, голенький.
Молоточками виски.

Есть в миге пробудном ленивая нега,
Сладчайшая нега в ресничной пыли,
Занеженность радости первого снега.
Бели, мое сердце, бели.

Эта черная ночь, эта черная кошка,
Этот замысел черный, как кошка и ночь.
А ведь надо «так мало», «совсем немножко.»
Чтоб безлунную кошку в душе превозмочь.

Топот тишины по стенам конницей.
Скалы скул оскалом из-за туч…
Мне бы только в крях, моей бессонницы,
Голубой иглой просунуть лунный луч.

Что ждет меня в нигде веков — не знаю,
Иль Аль-Хотама, иль Твой Сад — не знаю.
Пророк с крестом не убивал я — знаю,
С мечем Пророк не раз казнил — я знаю.

Я силюсь тоской напряженной.
Упалое солнце поднять…
Трепещет в душе обнаженной
Желтый лист догорелого дня.

Печаль моих недостижений
Подчас милей пронзенных строк. —
Священное самосожжение
В бессильном пламени тревог.

Незримый ключ души моей,
О, разомкни мне Двери, —
Хочу увидеть тайну дней.
Чтобы себе поверить.

Отзвук ночи — и звон зари,
Полусон переломанных лилий,
С неба ссыпались звезд газыри,
В дали кони безногие плыли.

Липкий взгляд сквозь ресничный пробуд
В высь арканом: «О, стойте кони!»…
Но безногие в дали плывут,
Их никто, никто не нагонит.

«Благословение даю вам…»
Простерши узкие крыла,
Откинув голову, ты клювом
Златым за тучу отошла.
И — вековое фарисейство! —
Под вялый плеск речной волны
К земле крыла Адмиралтейства
Штандартами пригвождены.
Но кто хранит в гнезде стеклянном
Скорлупу малого яйца,
Издалека следя за рьяным
Плесканьем каждого птенца?
И если ты не здесь, на бреге, —
Над Балтикою замерла.
Кто остановит в легком беге
Птенцов безумных вымпела?..

Речным потворствуя просторам,
Окликнут с двух концов Невой,
Не мог не быть и стал жонглером
И фокусником зодчий твой.
Речным потворствуя просторам,
Окликнут с двух концов Новой,
Не мог не быть и стал жонглером
И фокусником зодчий твой.
Угасшей истины обида
В рустах глубоко залегла:
Уже наперекор Эвклида
Твои расправлены крыла,
И два равнопрекрасных шара
Слепой оспаривают куб,
Да гении по-птичьи яро
Блюдут наличника уступ.
И разве посягнет лунатик
Иль пятый в облаке солдат
На воинохранимый аттик,
Навеки внедренный в закат,
Когда вдали, где зреет пена,
Где снов Петровых колыбель,
Единственна и неизменна
Иглы арктическая цель?

И молнии Петровой дрожи,
И тросы напряженных рук,
И в остро пахнущей рогоже
О землю шлепнувшийся тюк
Заморские почуяв грузы
И тропиками охмелев,
Как раскрывался у медузы
Новоголландской арки зев!
Но слишком беглы очерк суден
И чужеземных флагов шелк:
Пред всей страною безрассуден
Петром оставленный ей долг.
Окно в Европу! Проработав
Свой скудный век, ты заперто,
И въезд торжественный Ламотов —
Провал, ведущий нас в ничто!
Кому ж грозить возмездьем скорым
И отверзать кому врата,
Коль торг идет родным простором
И светлым именем Христа?

Разрывая кусты на себе, как силок,
Маргаритиных стиснутых губ лиловей,
Горячей, чем глазной Маргаритин белок,
Бился, щелкал, царил и сиял соловей.

Он как запах от трав исходил. Он как ртуть
Очумелых дождей меж черемух висел.
Он кору одурял. Задыхаясь, ко рту
Подступал. Оставался висеть на косе.

И когда, изумленной рукой проводя
По глазам, Маргарита влеклась к серебру,
То казалось, под каской ветвей и дождя
Повалилась без сил амазонка в бору.

И затылок с рукою в руке у него,
А другую назад заломила, где лег,
Где застрял, где повис ее шлем теневой,
Разрывая кусты на себе, как силок.

Из массы пыли за заставы
По воскресеньям высыпали,
Меж тем как, дома не застав их,
Ломились ливни в окна спален.
Велось у всех, чтоб за обедом
Хотя б на третье дождь был подан,
Меж тем как вихрь — велосипедом
Летал по комнатным обоям.
Меж тем как там до потолков их
Взлетали шелковые шторы,
Расталкивали бестолковых
Пруды, природы и просторы.
Длиннейшим поездом линеек
Позднее стягивались к валу,
Где тень, пугавшая коней их,
Ежевечерне оживала.
В чулках как кровь, при паре бантов,
По залитой зарей дороге,
Упав, как лямки с барабана,
Пылили дьяволовы ноги.
Казалось, захлестав из низкой
Листвы струей высокомерья,
Снесла б весь мир надменность диска
И терпит только эти перья.
Считая ехавших, как вехи,
Едва прикладываясь к шляпе,
Он шел, откидываясь в смехе,
Шагал, приятеля облапя.

На вышней темной тополи
Запутав ветра бег,
Вскипел синейшей обылью
Любимец буйных нег

Разоблачить улыбчивое племя,
В затонах потонувших трав
Одра золоторыжей нови,
Где дремлют ярые утра.

О, пусть по складу даровитых зорь
Зальется багрецами злато,
И пусть дремляный и единый бор
Тысячесердной двинет радой

И пусть черезполосиц след
Забьется в изумрудных рудах —
Пора порушенной земли
Свершилась в хлебородных грудах.

И ветры ржаного запева
Взнесли осенсющий путь —
Это туга и тяга посева
Взбороздила живой лепоту.

И тронув струны тростниковых уст
По устью солнечных артерий —
Сольется берегами грусть,
Таемный дых речных имений.

Как летний раскинулся ветер
На гор закипевших стадах,
Как встали повстанцами недра,
Как пела ручьями вода

Что в былях поводьями встали
Ее сребролистые тучи,
Что взоры в речаные дали
Толпой голубою кочуют —

В талях воздушно немых,
В пророслях росных купин
Дух окрылен голубых
Ростом певучих глубин.

Ближе держась к ветру
Райной, повернутой вкось
Знаки печали внедрит
Твой верблюжонок сосновый

Тот же отреянный нордом
Пенный устав на заре,
Мачтовый строится город
Высью, прозрачной сестрою
Воздуха сонная одурь
Долгим серпом высинеет
Свесок небесных морей —

Глотая бортами дремучую воду
И помня обычай проснувшийся давечь
Исчертишь в граверне блеснувшего года
Резцами помолний лазурную затишь,
И за стаей восходов плывущих
С былинного тяжкого моря
В просиневшую пущу

Взмахнувши ветвями зари
Я в цвету, я пою,
Я певчее яблони плесо
В серебряный лес облаков,
Облетевших цветов
Роняю снега марии
То летней грозы наливается жаркий
В высинях поспевающий гром