Евгений Израильский
Сны по городу шагают,
Пробираются в квартиры,
Прижимаются к подушкам,
И рассказывают детям
Про волшебную планету,
Где на ветках, как игрушки,
Удивительные сказки,
Так похожие на песни.
Там на ветках, как игрушки,
Удивительные сказки,
Так похожие на песни,
Непонятные для взрослых.
Я и сам туда собрался,
Только вот беда какая:
Говорят, туда пускают
Только маленьких мальчишек.
А меня считают взрослым —
Это, право же, обидно.
Взрослым так необходимо
Иногда встречаться с детством.
Это, право же, обидно.
Взрослым так необходимо
Иногда встречаться с детством,
Ну, а их не понимают.
Я сегодня лягу рано.
Может, люди пошутили,
Может, все-таки пускают.
Я не буду там обузой,
Я ведь тоже знаю сказки,
Мастерить могу игрушки.
Я совсем еще не взрослый,
Вас, наверно, обманули.
Я ведь тоже знаю сказки,
Я совсем еще не взрослый,
Вас, конечно, обманули
Те, кому туда не надо.
Сны по городу шагают,
Пробираются в квартиры,
Прижимаются к подушкам,
И рассказывают детям
Про волшебную планету,
Где на ветках, как игрушки,
Удивительные сказки,
Так похожие на песни.
Там на ветках, как игрушки,
Удивительные сказки.
Только вот какая штука:
Нас туда не пропускают.
При рисовании картин
Того, что в жизни вам встречалось,
Чтобы ошибок не случалось,
Надежный способ есть один:
Возьмите точку на краю
Земли и неба и от края
На все преграды не взирая
Ведите линию свою.
Из этой точки исходя,
Рисуйте встречу и разлуку.
Пусть память водит вашу руку,
За каждой линией следя.
И все печальное тогда
Вдали уменьшится, сольется,
И только счастье остается
Таким как было, навсегда.
Быть может, техника слаба,
Но хороши рисунки эти.
Пусть карандаш сплетает сети
И в них заплещется судьба.
Идут холодные дожди,
Звучат печальные мотивы.
Но, по закону перспективы,
Удача ждет вас впереди.
Наталья и Алексей Мартыновы
Заполним паузу молчаньем,
Заполним паузу дождем,
Когда, на целый год прощаясь,
Заплачет август под окном.
Заполним паузу тревогой,
Банальных слов не говоря,
Когда простимся у порога
Извечной скуки сентября.
Заполним паузу терпеньем,
Заполним в сутолоке брешь,
Ведь есть особенная прелесть
В сумбуре искренних надежд.
Опять унылый стук по жести,
Секунды наполняют дни.
Одним неуловимым жестом
Молчание дождю сродни.
Нет ничего молчанья строже,
Его неловко прерывать,
И не найдется дирижера —
Так долго паузу держать.
Нас осень злит необычайно,
Мы осенью былым живем.
Заполним паузу молчаньем,
Заполним паузу дождем.
Натружены губы, меха шоколадные щек;
И капельки пота на лбу проступают, как оспа,
А зал, точно просит, в желанье едином: «Еще!»
И звуки текут на ходу застывающим воском.
Он выдохся весь, но звучать продолжает эфир.
Закончить мелодию выдохом вряд ли удастся
И пальцами сжат инструмент, как живым каподастром.
Он нас заклинает, как кобр заклинает факир.
Сыграть на кресте, как на флейте, и доктору Кингу…
Быть может и проповедь — это не только с амвона,
А вдруг существует и нотная библия — книга,
В которой предсказаны камеры, гетто и войны.
* * *
Прошу — достаньте мне звезду,
Она сейчас на дно упала.
И я для Вас начну сначала,
И дважды в реку я войду,
И дважды жизнь меня обманет,
И дважды выстрелю в висок,
И вечный двигатель устанет
Крутить большое колесо.
В часах просыплетлется песок…
И сон глубок…
И крест высок…
И чист невинный голосок,
Каким отныне говорю.
Хотите, снова повторю?
Вода темна и холодна.
Достаньте мне звезду со дна.
Гори, моя душа, пускай огонь сжигает
Мосты ко временам, где жил, собой греша.
Пока светла моя звезда и воздуха хватает,
И разум злом не помрачен, гори, моя душа!
Пока еще любить и жить хватает страсти,
И драться до конца, собой не дорожа,
Пока свободен мой язык и страху неподвластен,
Пока надежда в сердце есть, гори, моя душа!
Когда же тьма и тьма тоску посеют в сердце,
И ночь падет на мир, безумствием страша,
Спаси меня от этих бед, пускай ценою смерти,
Да не угаснет твой огонь, гори, моя душа!
Так дай нам бог понять на нашей страшной тризне,
Что все, в чем нет огня, не стоит и гроша.
Нет родины иной, чем жизнь,
Но свет твой выше жизни,
Веди меня на свой огонь, гори, моя душа!
Так долго в гости собирались,
Что адреса порастерялись,
Забылись встречи и разлуки,
Явились новые дела.
Так долго вместе не бывали,
Что имена позабывали,
И прежняя нужда друг в друге
С годами память обрела.
За время наших несвиданий
Среди знакомы старых зданий
Возникли новые кварталы
И незнакомым город стал.
Как быстро все переменилось,
И если б нам теперь случилось
В толпе столкнуться, то, пожалуй,
Ямногих просто б не узнал.
Ну что ж, на все свои причины.
На каждый год по две морщины.
Так время метит наши лица,
Я ваши лица позабыл,
Храни вас бог, мои родные,
Минуют беды вас земные.
Я пью за всех, кто был мне близок,
Кого я сам не сохранил.
Разбираю стопки писем,
Роюсь в ящиках стола.
Стопки писем, стопки писем
Без порядка и числа.
Словно жизнь свою итожа,
Провожу меж ними нить:
Те, что слева — уничтожить,
Те, что справа — сохранить.
Чтоб унять свои сомненья,
Перечитываю вновь,
И всплывает из забвенья
Позабытая любовь.
Виновато оглянувшись,
Я навстречу ей иду
И, сквозь слезы улыбнувшись,
В стопку правую кладу.
Следом вот, письмо от друга:
Друг — давно уже не друг,
Но отдергиваю руку,
Вдруг почувствовав испуг.
И звонит бессоный зуммер,
Никуда не убежать,
Тот уехал, этот умер,
Не могу уничтожать.
Стопки писем разбираю,
Выбираю наугда,
Как слепой иду по краю,
Справа — рай, а слева — ад.
Бьется пламень в адской топке,
Настежь райские врата…
Все, как прежде, в правой стопке,
В левой стопке — пустота.
Все субботние дни, все воскресные дни и все праздники,
Когда наши дворовые мальчики, из дому выйдя,
Мяч гоняли, жевали на лавочках мятные пряники,
Я ходил на английский и люто его ненавидел.
Я спрягал машинально бессчетные формы глагольные
И терялся в предлогах, как в неосвещенном подвале,
И украдкой косился в окошко на поле футбольное,
И кричал, забываясь, когда наши гол забивали.
«Тime is money», — уныло твердила седая наставница,
Каждый третий четверг моя мама исправно платила
И надеялась — что-то запомнится, что-то останется,
Пусть не все, пусть лишь часть… Но по-своему жизнь рассудила.
Пролетели года искрометным, грохочущим поездом.
Те уроки из детства мне светят, как окна вокзала.
Я могу по-английски нести свое горе с достоинством,
Уходить по-английски… Что ж, мама, и это не мало.
* * *
Нет коней — и позабыли,
Как давным-давно любили
С гиком-свистом, с ветерком
На коне скакать верхом.
Очага нет — и забыли,
Как когда-то так любили
Всей семьею вечерком
У огня сидеть кружком.
Веры нет — и позабыли,
Как одною верой жили,
В голода и в холода
Знали: горе — не беда.
Нет любви — и позабыли,
Как сто лет назад любили,
Как, превыше всех наград,
Почитали нежный взгляд.
Что-то, видимо, сломалось,
Умерла такая малость,
И лежат в нас, не дыша,
Сердце, память, и душа.
