Виктор Мамченко - Певчий час

Взволнованы враждебным бытием,
Жестокостью наполнено волненье:
Нам жаль людей, их умных рук творенья,
Когда людей мы братьями зовем;

Не может быть, что солнце для войны
Весной звенит в разноплеменных странах,
Чтобы земля чудес сгорала в ранах,
Как человек распятый без вины;

Не может быть, чтоб каждый здесь урод
Войною праздновал свой день рожденья, —
Чтобы народ рукою наважденья
В своей крови топил другой народ;

Чтоб страхом бились звуки в голосах,
Вдруг одичалые, как в день вчерашний,
Когда бежал, обманутый и страшный,
На брата брат, со смертью и в глазах.

Мерцая солнечным виденьем
У скал горючих и воды,
Под снежно-розовым цветеньем
Растут Израиля сады.

По городам простерты сети
Цивилизаций, но вблизи —
Все те же ослики, и дети
Шумят в божественной грязи.

Ресницы их пречудно длинны
И взоры древние горят, —
О них библейские былины
Псалмами в храмах говорят.

На холмах ночь в прохладе млеет,
Она — как сон веков святых,
И ветер звездный тихо веет
Для добрых, мудрых и простых.

О, близок день такого света,
Когда народы — твой и мой,
По слову вечного Поэта, —
Сольются радостью земной.

Но помни, помни, к испытанью
Еще не кончены пути:
В дороге к счастью и свиданью
Нам надо братьями придти.

Опять бедою стерты сроки
Освобожденья, и в бреду
Мы только знаем день высокий,
Как дети райские в аду.

Но не отступим мы от света:
В опустошающей тоске
Его в нас огненней примета…
И, как в пустыне на песке,

Нас гордое томится племя,
И бьется счастье так в плену,
Что мы пройдем сквозь тьму и время
В обетованную страну.

По морю в ночь ушли морские дали,
Мерцание рыбачьего огня
Едва горит. Цикады перестали
Давно уже шуметь вокруг меня.

Вот только что здесь было голубое
Сияние на близких небесах,
Казалось мне — желание любое
Для всех лежит на солнечных весах.

И не земля виденьем обманула, —
Как сердце для борьбы она сама, —
Я услыхал среди земного гула —
Звенела ночь, как вечная зима.

Она простерлась жадной и холодной —
Стихийная, — чтоб на земле большой
Нигде бы не была душа свободной
И любящею не была душой.

Над миром прелести природной,
Где вечность гибелью полна,
Где свищет силою голодной
Стихии темная волна,

Желанный образ человека
Мерцает знойною мечтой
Всегда — от века и до века —
В улыбке детской и простой.

И он тогда к свободе бьется
В руках трущобной суеты,
И кажется, что отзовется
На зов уверенный, как ты —

Когда взволнована ты встречей
Среди толпы, в хваленом зле,
С огромной, верной, человечьей
Душою, на чужой земле.

Вся гнойная, с разбитыми ногами,
Больная лошадь, с грыжей под хвостом
Бежит, спешит, и потными боками
В оглоблях бьется под крутым хлыстом.

Куда, куда? За что такая плата?
Извозчик, стой, довольно нам тебя! —
О, в первый раз душа моя так рада
Проклясть всю боль, безудержно любя.

Тростинку посадил в чужом саду,
Не думал я, в стране чужой, случайной,
Что полюблю росток тревогой тайной
И никуда я долго не уйду.

Теперь смотрю — вот дерево цветет, —
Сияние прозрачное цветенья, —
Не распадутся ли тугие звенья,
Когда весна взволнованно пройдет.

Не ты ли, счастье? — Мне б унять тебя!
Или — лети и с миром и со мною,
Овей всю землю песенной весною, —
Страну мою особенно любя.

Своему молилась богу?
Что-ж, спаслась? — Иди, иди,
Меж проклятий по острогу
В кофте, смятой на груди.

Но куда бежишь, куда ты
С окаянною судьбой? —
Вот скользит цена расплаты
Темным взглядом за тобой.

И товарищи в овраге
Одичало средь камней
Бредят о любовной влаге
Нерастраченной твоей.

И чем дальше, будет хуже:
Как растенье теплых стран —
Ты погибнешь в этой стуже,
Вспоминая ресторан —

Где тебя какой-то барин
В страшный час вином поил;
Как потом веселый парень
Бил тебя, и молча бил;

Как нежданного ребенка
Нежеланно родила;
Как сожгла его в пеленках;
Как полиция взяла,

Чтобы правдою минутной
Осудить тебя одну,
Чтоб ушла ты в пене мутной
Мертвой рыбкою ко дну.

Удивительны и просты,
В теплой близости небес,
Тихим светом смотрят звезды
На июньский черный лес.

Среди леса на поляне —
Те же звезды, но — в очах,
То мерцающих в тумане,
То потерянных в лучах.

Силой жаркой над Сусанной —
Шепот, клятвы, и стучит
Сердце болью, болью странной;
Ей кричать бы, — не кричит.

Только руки заломила
На прохладную росу;
Пожалел чтоб — не молила
И не плакала в лесу.

Слезы были в год с весною:
Звезды тихие прошли
Над поляною лесною,
Но влюбленных не нашли.

Осенний дождь всю ночь в окно стучал
И лес шумел в порывах листопада;
Я спать не мог: душа всему не рада,
И с нею я как проклятый скучал.

Она не раз среди беды большой
Хотела быть и сильною и смелой,
Теперь она с улыбкой неумелой
Все кажется мне плачущей душой.

Ее, такую, в саван бы одеть.
И что она — преступница, калека,
Чтоб так молчать, чтоб так на все глядеть.
Что с ней теперь, — не верит в человека?

Одна летит, наперекор беде, —
Во тьме ль отставшая или больная, —
Далекая ликующая стая
Уже над гнездами теперь, — в труде.

А эта здесь — и дышит горячо.
Чтобы крылатое продолжить дленье,
И силится тяжелое паденье
Переложить на лётное плечо.

О, как понять? С тобой — с ума сойти,
Ненужная ты больше певчей рати,
Ты бьешься здесь собою жизни ради,
А не для радости… Лети! Лети!

О любви мне говори —
Как тебя любили, —
От зари и до зари
Счастливы ли были?

Говорила ли ему
О любви последней,
Так же верила всему
В синий вечер летний?

Виновата ли ты в чем,
Что любовь любила? —
За твоим была плечом
Вся земная сила!

Как же ты любила вновь,
Навсегда прощалась,
Или древняя любовь
Болью оказалась?

Не казалось ли тебе,
Что любовь такая
На костер к своей судьбе
Уведет, толкая?

Ледяная — и живет
Та судьба кострами:
Не иди, когда зовет
Легкими перстами.

Средь желтых листьев фонари горят,
Париж ночной — неистовый как омут,
И многие в отчаянии тонут,
В тоске своей о счастье говорят.

Ночная осень огненного круга
Еще беспомощней, — слепа, слаба,
Как человек, что в образе раба
И темной низости, не верит в друга.

Романтика! Туманами сожженный
Пустынный сквер, в кустах — скамья;
Когда-то был он солнцем окруженный
Высокий день с людьми… Не верю я?

Для человека все, и для него
Во мне вся искренность земного зова,
Когда Орфеем он проходит снова
Среди чудовищ ада своего.