"Листья дубовые! Листья дубовые! "
Листья дубовые! Листья дубовые!
Стук желудей!
Пусть расползутся ненастья суровые
С наших полей.
Пусть улыбнется нам солнышко ясное,
Звезды горят.
Листья дубовые! Сучья угластые!
Злат листопад!
Добрую силу, густую, медяную,
Дайте ветрам.
Сыпьтесь в рубашку мою полотняную,
Кланяюсь вам!
Сыпься, прошу, в рукава мои белые,
Стук желудей!
Пусть они, ветры, веселые, смелые,
Грянут скорей.
Сыпьтесь в мое полотно непорочное,
Кланяюсь вам!
Пусть они скроются, грозы полночные,
Злобные к нам.
Дайте собрать вашу сень многодумную,
В узел связать.
Дайте средь поля на дерево шумное
Узел поднять.
Листья дубовые! Сучья угластые!
Злат ворошок!
Дайте подвесить под сени гривастые
Думный мешок!
Пусть он качнется под той наговорною
Кущей моей.
Пусть она схлынет, вся нежить упорная,
С наших полей.
Добрую силу, густую, медяную,
Дайте ветрам.
Сыпьтесь в рубашку мою полотняную,
Кланяюсь вам!
Никаких таких ракит
За речной заставою,
Только сосенка стоит
Раскудря-кудрявая.
Только сосенка-сосна,
Да какая сосенка —
Тихомиркина жена,
Золотая Фросенька!
Ходит рыбка через вир,
Припадает к донышку.
Ставит верши Тихомир
Да глядит на женушку.
То не солнце наверху,
А другая дивинка:
Варит Фросенька уху
Да играет в ливенку.
Ты играй, жена, играй,
Чтобы я приплясывал
Да рыбешку то и знай
Для тебя подбрасывал.
А ты кушай, да играй,
Да судьбу загадывай,
Да из сумки каравай
Покрупней выкладывай.
Это просто чудеса,
Если ты здоровая,
Да не будь, моя краса.
Чересчур суровая.
Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам.
А. ПУШКИН
Итак, начинаю. Время
Приветствую светом дня.
Я ноги обую в стремя
И вам подведу коня.
На стогнах гремят витии,
А с нами — отряды муз.
О Русь! Купина! Россия!
Великий Советский Союз!
Настала пора походов,
Каких не бывало ввек.
В полях, на горах и водах
Играет в трубу Олег —
Олег не простой, а вещий,
Сияющий бог дружин.
Мы славим такие вещи,
Что стоят любых былин.
Мы любим свои базары
И дедовских песен вязь.
А в наши глаза хазары
Швыряют срамную грязь.
А в нашем Кремле хазары
Пускают страну в распыл…
Эгей, господа гайдары!
Недаром я злость копил.
Настала пора походов,
Каких не бывало ввек, —
С полюдьями всех заводов,
С разливом великих рек.
Матросы на Черном море,
Охотские моряки,
Балтийцы стоят в дозоре,
Готовые, как штыки.
А в селах гремят витии,
А с нами — отряды муз.
О Русь! Купина! Россия!
Великий Советский Союз!
Давай же, герой наш вещий,
Сияющий бог дружин!
Мы знаем такие вещи,
Что стоят любых былин.
Гремят по стране витии,
Высокий поднявши груз.
О Русь! Купина! Россия!
Великий Советский Союз!
Держава — на полном сборе.
Хвалынцы и тверяки.
И песни мои в дозоре,
Готовые, как штыки.
Значит — снова в путь-дорогу,
Значит — в ночь не удалось
Значит — снова, братцы, — с Богом!
На авось, так на авось.
Что нам отчее крылечко!
Что нам брат и что нам друг!
Ты катись, мое колечко,
Хоть на север, хоть на юг.
Умираем, да шагаем
Через горы и стада.
А куда идем — не знаем,
Только знаем, что туда:
В те края и в те предместья,
Где дома не под замком,
Где растут слова и песни
Под лампадным огоньком.
Провались ты, зло людское,
Все карманы и гроши!
Проклинаю все такое,
Где ни Бога, ни души.
То крылечко — не в крылечко,
Где платочек — на роток…
Ты катись, мое колечко,
Хоть на запад иль восток.
Проклинаем да шагаем
Через горы и стада.
А куда идем — не знаем,
Только знаем, что туда.
Дружище Марк! Не упрекай меня,
Что я стучусь в твое уединенье.
Давай-ка вновь присядем у огня,
Что мы когда-то звали вдохновеньем.
Скорблю, старик, что наш ХХ век
Столь оказался и сварлив и смраден.
Задели гной — и вот уж сам генсек
Прополз по миру — гадина из гадин.
Да черт бы с ним, пускай себе ползет,
Да пусть он будет хоть червяк с помойки!
Но он ползет — и нас с тобою жрет,
Но он ползет — и мы с тобою в гнойке.
И вот бушуют вирусы вражды,
И вот снуют все яблоки раздора,
А мы друг другу целимся в зады
Иль прямо в грудь палим из-под забора.
Дружище Марк! А ты совсем не зверь,
Да ведь и я люблю тебя доселе.
Давай-ка, брат, сойдемся и теперь
И вновь по чарке тяпнем в Цедээле.
Для нас ли дым взаимной чепухи?
Поверь-ка слову друга и поэта:
Я заложил бы все свои стихи
За первый стих из Нового Завета…
Скорблю, старик, что наш ХХ век
Столь оказался и сварлив и смраден.
Хвала творцу! Хоть ты-то не генсек, —
И нынче мне особенно отраден.
А посему — не упрекай меня,
Что вот стучусь в твое уединенье.
Давай-ка вновь присядем у огня,
Что мы когда-то звали вдохновеньем.
"День", 12–18 сентября 1993 г.
(подготовка материала к публикации — А.Полубота)
Критик Владимир Бондаренко сказал о Николае Тряпкине, что «он, может быть, оказался последним поэтом русской глубинки, русского лада. Он не был чисто крестьянским поэтом, но все пропускал через свой крестьянский мир. Он был вольным хранителем русского слова. Не боялся и затронуть трагические темы раскулачивания, коллективизации, тяжелой жизни крестьянства».
В последний период своего творчества резко выступал против перестройки и разрушения России. Вошел в редколлегию газеты «День», был ее постоянным автором и в каком-то смысле поэтическим символом.
Вот, что писал о Николае Тряпкине поэт Юрий Кузнецов незадолго до своей смерти в статье "Заветное окошко мироздания":
"В какое время мы живём! Всюду толпа. На улицах — толпа, в квартирах у телевизоров — тоже толпа, хоть разъединённая, но загипнотизированная одним и тем же. Но пушкинская ремарка всё равно остаётся в силе: народ безмолвствует. Видимо, это надо понимать так, что он не участвует в политических страстях. Он живёт отдельно от толпы. Он поёт, он смеётся и плачет и всегда заявляет о себе, говоря устами своих певцов.
Один из таких певцов — Николай Тряпкин.
Толпа безлика, у народа есть лик. Этот народный лик проступает в творчестве Николая Тряпкина.
Бывают поэты, которые привлекают внимание "лица необщим выраженьем". Но тут другое. Тут лик.
А сам поэт обладает магической силой, одним росчерком пера он способен удерживать все времена:
Свищут над нами столетья и годы, —
Разве промчались они?
Николай Тряпкин близок к фольклору и этнографической среде, но близок как летящая птица. Он не вязнет, а парит. Оттого в его стихах всегда возникает ощущение ликующего полёта… Бытовые подробности отзываются певучим эхом. Они дышат, как живые. Поэт владеет своим материалом таинственно, не прилагая видимых усилий, как Емеля из сказки, у которого и печь сама ходит, и топор сам рубит. Но это уже не быт, а национальная стихия.
В линии Кольцов — Есенин, поэтов народного лада, Тряпкин — последний русский поэт. Трудно и даже невозможно в будущем ожидать появления поэта подобной народной стихии. Слишком замутнён и исковеркан русский язык и сильно подорваны генетические корни народа. Но если такое случится — произойдёт поистине чудо. Будем на это надеяться, а я уверен в одном: в XXI веке значение самобытного слова Николая Тряпкина будет только возрастать."
