по длинным волосам…
Потом вступает контрабас… это за окном мерно засветила холодная луна и внезапно синкопой сверкнула на глянцевой обложке отложенной книги.
Зал замер, зал ждёт маэстро… Прожектор, прозрев, мягко раздвинул темноту над роялем, длинные пальцы поставили на черную лакированную крышку бокал с пригубленным коньяком…
взмах толи крыла, толи руки и пролились первые ноты. И потекли «Времена года» с аллюзиями, с мечтаниями, со своими ветрами и закатами…
Это заиграла память. Память, она же может жить по обе стороны вдоха.
Бывает память воспоминаний, а бывает память грёз.
В первом случае мы сотрудничаем со временем, а во втором – мы им управляем.
К примеру, мы можем с особой русской негой, будто морозным вечером в открытых санях, укутавшись с богатый тулуп, понукать – «Эй, возница, притормози, дай послушать, как падает снег…».
Или запускать мгновения в беличье колесо и бесконечно наслаждаться ароматом чая тенистым июлем на поскрипывающей веранде.
Мы можем вспоминать наши несбывшиеся мечты. И от этого придавая им временную прописку на временнЫх территориях наших поселений.
В этих трещинах между секундами способна поместиться целая жизнь. И скромно, не афишируя своей всемогущности, мы стоим чуть в стороне, как молодые боги, тихо улыбаясь сотворенному…
Поймите же, эта ночь – наша собственность. Это индивидуальная ночь. Не трогайте наши темные часы. Наступить свет и наступит ваша власть. Но сейчас – приватное время. Не обижайтесь.
И не подсматривайте. Да, я без одежд не узнаваем. Я чуть выше и худощавее, и эти мокрые перья, что остались на спине, поредели… это раньше они горделиво сверкали на солнце…
Но мне хватит моих крылатых сил, чтобы одиноко парить этой ночью над спящим городом. Одиноко. Не бойтесь этого слова и не вините за него.
Одиноко – это не значит «без вас», это значит – «свободно». И нет печали в том полёте, ибо истинное одиночество живет на горных вершинах, где любая влага, даже слёзы, поднимаются вверх, и облаками уплывают туда, где ждут тени в жаркий полдень…
как ждут спасительных ночных часов демиурги кучевой облачности.
«НАШ ЛЕС»
Выявить шпиона очень просто. Он ничего не знает про лес. Про наш лес.
Лес – ведь это не флористическое явление, это, скорее, время. Это время года, суток, жизни, в конце концов.
Никогда наш лес не был зимним дневным. Мороз и солнце – это 7 класс, урок физкультуры. Неровное дыхание, кристаллами замерзшее на воротнике свитера, потерянная шапка, предательский провал лыжни, протоптанный каким-то вредителем, и нелепый пингвиний бег по обледенелой дороге, там, где небожители применяли коньковый ход.
Наш лес всегда имел тень или темноту с «провалом дышащих шахт», которые рифмовались со словом «такт». Да, у нас был единый такт. Мы были гениальны в своём лесу. Квантовая физика упрощала наши споры, подводя единый знаменатель, а сочиненный мотив мог служить аргументом в отстаивании ничейной точки зрения.
Наш лес умел заплетать тропинки каждый раз заново. Он, готовясь к встрече, двигал столбы и перепрятывал поляны. Шарадил, как умел.
Наш лес, как виртуозный осветитель, затемнял наши лица.
Его брильянты были чёрны. Переливая ночь с грани на грань, он пульсировал чернотой в темноте. Но как же наш путь был светел.
И сейчас, сквозь стекло, всматриваясь в уплывающие силуэты мыслей и ветвей, я ясно осознаю, что гениальность, это не сумма талантов, это просто понимание того, что весь мир можно уместить в одну ноту. Кто-то ищет эту ноту, и получается Битлз. Мы же, шутя, жонглировали целыми партитурами, не желая ни славы, ни успеха, не желая даже знать, что это такое. Ценность имел лишь тот миг, когда мы почувствовали скорость падения Земли в ледяной пустоте звездного одиночества…
«ПУХ»
Индустриальные облака над моим городом, и даже в них скрыт какой-то секрет, простой и всеответный. Но пух предательски хрустит под ногами, и перепуганные границы становятся тверже.
Ждать – чего? Ждать нечего. Ждет лишь пустота…
Полёт до первой кромки облаков, полёт до середины потока и назад. Не отведав яблок twoсторонних, не примяв травы, что зеленее, не сжав в ладони искристый песок, выйдя из пенной волны. Только в глазах отражение, только в глазах…
И продолжать жить в пол-оборота, ловя каждое колыхание воздуха, угадывая полупрозрачный аромат среди грязной палитры толпы. Может это просто слепое желание выдать сердечную боль за душевную боль? Но что за природа этого тумана на глазах, который укрывает все углы и трещины? Кто тот тайный художник, что рисует струящийся образ на медленных гранях бриллианта?
Всё будет весело и больно, и нестерпимо одиноко по дороге меж огней. Теперь я знаю, что чувствует фантом, тот, кто исчезает, лишь стоит отвести взгляд.
Но кто первый из нас дрогнет – не важно. Кто-то дрогнет. И эта трещина на двоих. Улыбчивый нож знает, как рассмешить плоть… Но лишь бы не было стыдно. И пусть будет грустно, но не горько.
Теперь награбленное в твоих карманах, ты знаешь, что с этим делать.
Всё так мило, всё так поздно…
«УПАВШИЙ ВНИЗ»
Вот уже несколько дней преследует меня эта мелодия. Никак не могу понять, о чем она? Толи о ветре, толи о тебе… а может ты и есть тот ночной осенний ветер. Ветер без шелеста. Милосердный и равнодушный.
Я люблю тебя. Вновь. Но даже в этих грезах нет тех садов, тех тенистых садов, где переплетаются наши ветви. Так что же я в тебе люблю, если всё в тебе чужое? И смех-как фольга, и взгляд-как холодный камень на дне горной реки, и прикосновение, будто отодвигаешь торшер в темноту.
Но я не желал бы иного. Не в этой жизни. Здесь слишком много несовместимых углов, слишком много других миров. И эти две прямые красивы, но они не пересекаются, как не убегай взглядом в обманчивую даль. Нет. Я проверял это на краю света.
И даже если наши дыхания столкнутся в слепых сумерках, то они не смешаются, и не потеряв ни капли, вернуться вдохом обратно. Как два мягких камня, столкнувшись и не почувствовав друг друга, катятся с горы по разным склонам.
И если ты полюбишь, полюбишь вновь меня, печальным будет следующий день, и ночь будет в недоумении. В не-до-умении. Без-завершенного-умения. Потому что ты лишь красивое сочетание цифр, которое на придуманном мною языке должно было означать «вечность», но оказалось вновь лишь несуществующим номером телефона.
И хочется, пошатываясь, уйти в ночь, унося за горлышко, как свою жизнь, недопитую бутылку виски. И допить. Без ожидания чуда, без надежды, без иллюзий. Допить, чтобы туман стал горьким на вкус, чтобы звезды стекали по щекам, и ветер завывал сквозняком в груди.
Вот эта секунда падения сродни полёту. Эту секунду буду помнить, растрескавшись на камнях, нелепо и гуттаперчево подвернув ноги. И в стекленеющих зрачках будет
