Книга Слов - Борис Борисович Гребенщиков

Иннокентий привычно садится на стул,

Поглощенный светил созерцаньем.

Вот уж утренний ветер над крышей подул,

Отвечают светила мерцаньем.

Иннокентий не сводит задумчивых глаз

С возникающих в небе явлений.

Небосвод озарился мелькнул и погас,

Иннокентий исполнен сомнений.

Существует ли все что горит в небесах,

или это — всего лишь картина?

Скоро полночь пробьет на кремлевских часах,

На лице у него — паутина.

Кто другой бы сидел — Иннокентий встает

И решительно ходит по крыше.

Под ногами его рубероид поет,

Иннокентий взволнованно дышит.

Он спускается с крыши — Он понял в чем суть…

Дева в бочке подштанники плещет.

Он хватает ту деву за нежную грудь…

В небесах черный ворон трепещет.

Иннокентий вращает коленчатый вал,

Шестерня под рукою скрежещет.

Покачнулся автобус и в пропасть упал,

Вместе с ним Иннокентьевы вещи.

Пассажиры безумные в пропасть глядят,

Над паденьем ехидно смеются.

Пять ученых мужей прах горстями едят

И о камень сединами бьются.

Иннокентий сдувает пылинку с манжет,

Упираясь в гору альпенштоком.

На конце альпенштока — портрет Беранже

И Горация томик под боком.

Он уже на вершине, он снял сапоги,

Над строкою Горация плачет.

Между тем уже полночь, не видно ни зги,

Иннокентий Горация прячет.

Вот и "Скорая помощь" стоит под скалой,

Пассажиры дерутся с врачами.

Черный ворон летает над их головой,

Поводя ледяными очами.

Иннокентий стоит на своей голове,

Презирая закон тяготенья.

Мимо юная дева, а, может быть, две,

Проходя, вызывают смятенье.

Иннокентий гордится своим либидо,

Юным девам он делает знаки,

Вдруг внезапно, въезжая на красном ландо,

Появляется скот Полтораки.

Эту деву иль двух он желает увлечь,

Перед ними он кобелем пляшет.

Иннокентий чтоб дев чистоту уберечь,

Полтораки отчаянно машет.

Полтораки отходит на десять шагов,

Чтобы в челюсть ему не попало.

Изумленная дева при виде врагов

Покачнулась и в шахту упала.

Полтораки, поверженный, мрачно лежит.

Иннокентий спускается в шахту.

Черный ворон бессмысленно в небе кружит,

Совершая бессменную вахту

Иннокентий спускается в мрачный подвал,

Подземелье наполнено смрадом.

Он желает устроить большой карнавал,

Предваренный военным парадом.

Иннокентий в раздумье обходит углы,

Шевеля стеариновой свечкой:

"Здесь прекрасные дамы стройны и смуглы,

Будут в карты играть перед печкой…

Кирасиры своим сапогом топоча,

Их на вальс пригласят неуклюже…"

Зашипела и вовсе угасла свеча.

Иннокентий шагает по луже.

Он рукою скребет по осклизлой стене,

Он зовет громогласно и внятно:

"О прекрасный Панкрат, поспеши же ко мне

И открой мне дорогу обратно!"

Старый дворник Панкрат сильно пьяный лежит

И призыву из мрака не внемлет.

Высоко в небесах черный ворон кружит,

Ревматичные крылья подъемлет.

Иннокентий глядит на токарный станок,

Восхищенный вращеньем детали.

Искрометная стружка летит между ног,

Раздается визжание стали.

Одинокие токари ходят гурьбой,

Аромат источая мазута;

Иннокентия видят они пред собой,

Назревает кровавая смута.

Иннокентий от них отбиваясь сверлом,

За переднею прячется бабкой.

Он под самую крышу влезает орлом

И кидает в них норковой шапкой.

Отродясь не бывало такого в цеху —

Токарь шапкою наземь повержен.

Иннокентий, как птица, парит наверху,

Вероломством рабочих рассержен.

Там, где пели станки, — все в руинах лежит.

Иннокентий безмерно страдает.

Он то волосы рвет, то куда-то бежит.

На плече его ворон рыдает.

Кривой Ефрем пошел купаться в пруд;

Но пруд был крут.

И наш Ефрем, не видя дальше носа,

Упал с откоса

И вмиг остался без хвоста.

Мораль сей басни непроста:

Не зная женскую породу —

Не суйся в воду.

Одна лиса жила в дупле березы.

Пришел медведь

И начал ей глядеть.

Потом ударили морозы.

Замерзло все.

Лиса ушла в кредит.

Медведь же вмерз в дупло

И до сих пор глядит.

Мораль проста:

Не будь, как тот медведь.

Пришел — так нечего глядеть.

О Диоскурия — мне стан прекрасен твой.

Люблю тебя в минуты наслажденья,

Когда вокруг цветет сорняк и хвой,

Я всю тебя объемлю без движенья —

И, Диоскурия — мне стан прекрасен твой.

Тебя узрев, я был еще юнцом,

Вострепетал; и даже крался ночью,

Чтоб впредь, к лицу прижавшися лицом,

Узнать восторг — и зрить твой стан воочью …

Тебя узнав, я