Владимир Набоков - Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме

                        Так спасся, — и сразу
как бы прозрел: я прежде был рассеян,
и угловат, и равнодушен… Жизни,
цветных пылинок жизни нашей милой
я не ценил — но, увидав так близко
те два столба, те узкие ворота
в небытие, те отблески, тот сумрак…
И Францию под свист морского ветра
покинул я, и Франции чуждался,
пока над ней холодный Робеспьер
зеленоватым призраком маячил, —
пока в огонь шли пыльные полки
за серый взгляд и челку Корсиканца{121}…
Но нелегко жилось мне на чужбине:
я в Лондоне угрюмом и сыром
преподавал науку поединка.
В России жил, играл на скрипке в доме
у варвара роскошного… Затем
по Турции, по Греции скитался.
В Италии прекрасной голодал.
Видов видал немало. Был матросом,
был поваром, цирюльником, портным —
и попросту — бродягой… Все же ныне
благодарю я Бога ежечасно
за трудности, изведанные мной, —
за шорохи колосьев придорожных,
за шорохи и теплое дыханье
всех душ людских, прошедших близ меня…

Всех, сударь, всех? Но вы забыли душу
того лихого мастера, с которым
вы встретились, тогда — на эшафоте…

Нет, не забыл. Через него-то мир
открылся мне. Он был ключом, — невольно…

Нет, не пойму…

                         До ужина работу
мне кончить надо… Ужин наш — нехитрый…
Но может быть…

                        Что ж — я не прочь…

                                                     Вот ладно!

Простите болтуна… Боюсь — докучен
был мой рассказ…

                          Да что вы, сударь, что вы…

Никак, вы детский чепчик шьете?..

                                                   Да.
Он к рождеству, пожалуй, пригодится…

Как хорошо…

                  А вот другой младенец…
вон там, в саду…

                        А, — дедушка… Прекрасный
старик… Весь серебрится он на солнце.
Прекрасный… И мечтательное что-то
в его движеньях есть. Он пропускает
сквозь пальцы стебель лилии — нагнувшись
над цветником, — лишь гладит, не срывает,
и нежною застенчивой улыбкой
весь озарен…

                   Да, лилии он любит, —
ласкает их и с ними говорит.
Для них он даже имена придумал, —
каких-то все маркизов, герцогинь…

Как хорошо… Вот он, верно, мирно
свой прожил век, — да, где-нибудь в деревне,
вдали от бурь гражданских и иных…

Он врачевать умеет… Знает травы
целебные. Однажды дочку нашу…

Ах, мама, вот умора!..

                                 Что такое?

Там… дедушка… корзинка… Ах!..

                                                Да толком
ты расскажи…

                    Умора!.. Понимаешь,
я, мама, шла, — вот только что — шла садом
за вишнями, — а дедушка увидел,
весь съежился — и хвать мою корзинку —
ту, новую, обитую клеенкой
и уж запачканную соком — хвать! —
и как швырнет ее — да прямо в речку —
Ее теперь теченьем унесло.

Вот странно-то… Бог весть мосты какие
в его мозгу раскидывает мысль…
Быть может… Нет…

                           Я сам порою склонен
к сопоставленьям странным… Так — корзинка,
обитая клеенкой, покрасневшей
от ягод — мне напоминает… Тьфу!
Какие бредни жуткие! Позвольте
не досказать…

                    Да что он, право… Папа
рассердится. Ведь двадцать су — корзина.

Ведут, ведут… Как дуется старик
забавно. Впрямь — обиженный ребенок…

Тут, дедушка, есть гость у нас… Смотри
какой…

          Я не хочу корзинки той. Не надо
таких корзинок…

                         Полно, полно, милый…
Ее ведь нет. Она ушла. Совсем.
Ну успокойся… Сударь, вы его
поразвлеките… Нужно нам идти
готовить ужин…

                       Это кто такой?
Я не хочу…

                Да это гость наш. Добрый.
Садись, садись. А он какие сказки
нам рассказал, — о палаче в Лионе,
о казни, о пожаре!.. Ай, занятно.
Вы, сударь, — повторите.

                                        Что такое?
Что, что она сказала? Это странно…
Палач, пожар…

                     Ну вот, перепугался…
Эх, глупая, зачем сказала, право…

Я, дедушка, шутил… Ответь мне лучше —
о чем беседуешь в саду, — с цветами,
с деревьями? Да что же ты так смотришь?

Откуда ты?

                Я — так, — гулял…

                                             Постой,
постой, останься тут, сейчас вернусь я.

Какой чудак! Не то он всполошился,
не то он что-то вспомнил… Неприятно
и смутно стало мне, — не понимаю…
Вино тут, видно, крепкое…

                                        Тра-рам,
тра-ра… Да что со мною? Словно —
какое-то томленье… Фу, как глупо…

А вот и я… Вернулся.

                               Здравствуй, здравствуй…

Э, — он совсем веселенький теперь!

Я здесь живу. Вот в этом доме. Здесь
мне нравится. Вот — например — смотри-ка, —
какой тут шкаф…

                        Хороший…

                                      Это, знаешь, —
волшебный шкаф. Что делается в нем,
что делается!.. В скважинку, в замочек,
взгляни-ка… а?

                      Волшебный? Верю, верю…
Ай, шкаф какой!.. Но ты мне не сказал
про лилии: о чем толкуешь с ними?

Ты — в скважинку…

                            Я вижу и отсюда…

Нет, — погляди вплотную…

                                       Да нельзя же, —
стол — перед шкафом, стол…

                                          Ты… ляг на стол,
ляг… животом…

                      Ну право же, — не стоит.

Не хочешь ты?

                   …Смотри, — какое солнце!
И весь твой сад блестит, блестит…

                                                  Не хочешь?
Жаль… Очень жаль. Там было бы, пожалуй,
удобнее…

             Удобней? Для чего же?

Как — для чего?..