Владислав Ходасевич - Стихотворения

Вверху — грошовый дом свиданий.
Внизу — в грошовом «Казино»
Расселись зрители. Темно.
Пора щипков и ожиданий.
Тот захихикал, тот зевнул…
Но неудачник облыселый
Высоко палочкой взмахнул.
Открылись темные пределы,
И вот — сквозь дым табачных туч —
Прожектора зеленый луч.
На авансцене, в полумраке,
Раскрыв золотозубый рот,
Румяный хахаль в шапокляке
О звездах песенку поет.
И под двуспальные напевы
На полинялый небосвод
Ведут сомнительные девы
Свой непотребный хоровод.
Сквозь облака, по сферам райским
(Улыбочки туда-сюда)
С каким-то веером китайским
Плывет Полярная Звезда.
За ней вприпрыжку поспешая,
Та пожирней, та похудей,
Семь звезд — Медведица Большая —
Трясут четырнадцать грудей.
И, до последнего раздета,
Горя брильянтовой косой,
Вдруг жидколягая комета
Выносится перед толпой.
Глядят солдаты и портные
На рассусаленный сумбур,
Играют сгустки жировые
На бедрах Etoile d'amour,
Несутся звезды в пляске, в тряске,
Звучит оркестр, поет дурак,
Летят алмазные подвязки
Из мрака в свет, из света в мрак.
И заходя в дыру все ту же,
И восходя на небосклон,—
Так вот в какой постыдной луже
Твой День Четвертый отражен!..
Не легкий труд, о Боже правый,
Всю жизнь воссоздавать мечтой
Твой мир, горящий звездной славой
И первозданною красой.

Измученные ангелы мои!
    Сопутники в большом и малом!
Сквозь дождь и мрак, по дьявольским кварталам
    Я загонял вас. Вот они,

Мои вертепы и трущобы!
    О, я не знаю устали, когда
Схожу, никем не знаемый, сюда,
    В теснины мерзости и злобы.

Когда в душе все чистое мертво,
    Здесь, где разит скотством и тленьем,
Живит меня заклятым вдохновеньем
    Дыханье века моего.

Я здесь учусь ужасному веселью:
    Постылый звук тех песен обретать,
Которых никогда и никакая мать
    Не пропоет над колыбелью.

Ребенок спал, покуда граммофон
    Все надрывался «Травиатой».
Под вопль и скрип какой дурманный сон
    Вонзался в мозг его разъятый?

Внезапно мать мембрану подняла —
    Сон сорвался, дитя проснулось,
Оно кричит. Из темного угла
    Вся тишина в него метнулась…

О, наших душ не потрясай
    Твоею тишиною грозной!
Мы молимся — Ты сна не прерывай
    Для вечной ночи, слишком звездной.

Нет у меня для вас ни слова,
    Ни звука в сердце нет,
Виденья бедные былого,
    Друзья погибших лет!

Быть может, умер я, быть может —
    Заброшен в новый век,
А тот, который с вами прожит,
    Был только волн разбег,

И я, ударившись о камни,
    Окровавлен, но жив,—
И видится издалека мне,
    Как вас несет отлив.

Лоб —
Мел.
Бел
Гроб.

Спел
Поп.
Сноп
Стрел —

День
Свят!
Склеп
Слеп.

Тень —
В ад!

Полузабытая отрада,
Ночной попойки благодать:
Хлебнешь — и ничего не надо,
Хлебнешь — и хочется опять.

И жизнь перед нетрезвым взглядом
Глубоко так обнажена,
Как эта гибкая спина
У женщины, сидящей рядом.

Я вижу тонкого хребта
Перебегающие звенья,
К ним припадаю на мгновенье —
И пудра мне пылит уста.

Смеется легкое созданье,
А мне отрадно сочетать
Неутешительное знанье
С блаженством ничего не знать.

Когда меня пред божий суд
На черных дрогах повезут,

Смутятся нищие сердца
При виде моего лица.

Оно их тайно восхитит
И страх завистливый родит.

Отстав от шествия, тайком,
Воображаясь мертвецом,

Тогда пред стеклами витрин
Из вас, быть может, не один

Украдкой так же сложит рот,
И нос тихонько задерет,

И глаз полуприщурит свой,
Чтоб видеть, как закрыт другой.

Но свет (иль сумрак?) тайный тот
На чудака не снизойдет.

Не отразит румяный лик,
Чем я ужасен и велик:

Ни почивающих теней
На вещей бледности моей,

Ни беспощадного огня,
Который уж лизнул меня.

Последнюю мою примету
Чужому не отдам лицу…

Не подражайте ж мертвецу,
Как подражаете поэту.

Скорее челюстью своей
Поднимет солнце муравей;
Скорей вода с огнем смесится;
Кентаврова скорее кровь
В бальзам целебный обратится, —
Чем наша кончится любовь.

Быть может, самый Рим прейдет;
Быть может, Тартар нам вернет
Невозвратимо Марона;
Быть может, там, средь облаков,
Над крепкой высью Пелиона,
И нет и не было богов.

Всё допустимо, и во всём
Злым и властительным умом
Пора, быть может, усомниться,
Чтоб омертвелою душой
В беззвучный ужас погрузиться
И лиру растоптать пятой.

Но ты, о Лила, и тогда,
В те беспросветные года,
Своим единым появленьем
Мне мир откроешь прежний, наш, —
И сим отвергнутым виденьем
Опять залюбоваться дашь.

Я угасну… Я угасну…
Всё равно… Умру, уйду.
Я скитаюсь здесь напрасно.
Путь далек мне. Я пойду.

Небо низко. Ветер злобен.
Травы вялы. Пал туман.
Призрак счастья тускл и дробен.
Жизнь — томительный обман.

Вы — останьтесь. Вам за мною
Не идти. Туман — глубок.
Я уйду, закроюсь мглою…
Путь неведом и далек…

Что-то нужно. Что-то нужно…
    Я не знаю — что.
В темноте прижаться дружно?
    Нет, не то, не то.

Знаю, там, за тесным кругом,
    Что-то ждет меня.
Дух мой, дух мой, будь мне другом,
    Дай огня, огня!

Где мы? Где мы? Мрак горячий
    Мне спалил лицо…
Я ль, бессильный, я ль, незрячий,
    Разомкну кольцо.

Я стою, во мраке скован.
    Разорвите мглу!..
Я упал к своим оковам
    На сыром полу.

Сумерки снежные. Дали туманные.
Крыши гребнями бегут.
Краски закатные, розово-странные,
Над куполами плывут.

Тихо, так тихо, и грустно, и сладостно.
Смотрят из окон огни…
Звон колокольный вливается благостно…
Плачу, что люди одни…

Вечно одни, с надоевшими муками,
Так же, как я, так и тот,
Кто утешается грустными звуками,
Там, за стеною, — поет.

Схватил я дымный факел мой,
Бежал по городу бездумно,
И искры огненной струёй
За мною сыпались бесшумно.

Мелькал по темным площадям,
Стучал по звонким серым плитам,
Бежал к далеким фонарям,
Струистым отсветом повитым.

И я дробил глухую тишь,
И в уши мне врывался ветер.
Ты, город черный, мертво спишь,
А я живу — последний вечер.

Бегу туда, за твой предел,
К пустым полям и к чахлым травам,
Где мглистый воздух онемел
Под лунным отблеском кровавым.

Я всколыхну речной покой,
С разбега прыгну в глубь немую,
Сомкнутся волны надо мной,
И факел мой потушат струи.

И тихо факел поплывет,
Холодный, черный, обгорелый…
Его волна к земле прибьет,
Его омоет пеной белой…