ТЕЛЕФОН-АВТОМАТ
Ты давно и бессменно
стоишь на посту
У окраины
мира квартального.
И к тебе я несу
и беду, и мечту —
Телефона-то нет персонального.
Словно плащ,
твой прозрачный
стеклянный наряд,
Но ты все-таки грустен моментами.
Телефон-автомат,
Телефон-автомат,
Ты набит
Не одними монетами.
Парень шепчет:
— Родная,
Прошу я,
Прости!
Зацвела на плотинке акация,
Через час
самолет на Иркутск улетит,
Неужели нельзя повстречаться нам?
Кто-то камнем роняет рокочущий мат,
Кто-то плачет,
Сморкается,
Кается.
Телефон-автомат,
Телефон-автомат,
Ты железный,
Тебя не стесняются.
И порой отвечаешь ты мне невпопад,
Не с того ли ты грустен моментами,
Что все бури в тебе,
Как в копилке,
Лежат,
А потом выпадают монетами?
Я смотрю
на тусклые седины,
Я читаю
горькие морщины…
Это не морщины,
а года —
Те,
что не проходят без следа.
Думаю,
а сколько же седин
За последний год
прибавил сын?
Ставишь ты на стол отряды чашек
И сидишь,
салфетку теребя.
Нет меня…
В Москве бываю чаще,
Чем за три квартала у тебя.
А к тебе — трамвай идет —
не поезд.
Но весь день собраться не могу,
К вечеру,
немного успокоясь,
Я решаю:
«Завтра забегу!
Это близко,
я всегда успею!»
Но назавтра
в круговерти дел
Все от той же мысли цепенею,
Что опять к тебе я не успел!
Бабушка Варвара,
Где твоя могила?
Все трава покрыла.
Как я виноват.
Ты меня поила,
Ты меня кормила,
За руку водила
В дальний детский сад.
Бабушка Варвара!
Мы не понимали,
Как тебе бывало
По ночам невмочь!
Не спала в печали:
Где-то на Урале
Одиноко старилась
Старшенькая дочь!
А вторую доченьку
Молния убила, —
Что за наказанье
Налетело вдруг?
Ну а тут, у сына,
Как не любо-мило.
Гордая невестка
Да и неслух внук!
Сам-то сын нервишки
Измотал изрядно,
Как с войны гражданской
Возвернулся в дом,
Все ему невкусно,
Все ему неладно,
По столу порою
Грохнет кулаком!
Сын второй — болезный —
Из-под Пешта пишет,
Третий год воюет —
Старший политрук!..
Бабушка Варвара
Слушала, как мыши
Вход прогрызть пытались
В кованый сундук.
Тот сундук с вещами,
С ними спозаранку
Походить базаром,
Не жалея ног,—
Может, спекулянтка
Даст хоть полбуханки
За пуховый серый,
Стираный платок.
Бабушка Варвара!
Ты мне отдавала
Свой последний тонкий
Крохотный кусок:
«Иждивенцам хлеба
Отпускают мало,
Я останусь дома,
Внуку — на урок!»
Бабушка Варвара!
Как несправедливо
Числиться ты стала
Иждивенкой вдруг.
Ты всю жизнь пахала,
Ты детей рожала
И не покладала
Почерневших рук.
Стряпала и шила,
Тяжести носила,
Не жалела силы, —
Нянчила внучат!..
Бабушка Варвара!
Где твоя могила?
Все трава покрыла,
Как я виноват!
«Живите, люди, откровенней…»
Живите, люди, откровенней.
Зачем же лгать самим себе,
Когда под тяжестью сомнений
Вдруг все ломается в судьбе?
Равно молчание измене,
Когда молчать нельзя порой.
Живите, люди, откровенней,
Ведь откровенность —
Это бой.
В кругу друзей о возрасте не помнят,
Сорокалетних Галками зовут.
И в тесноте малометражных комнат
Студенческие песенки поют.
Ах, «Бригантина»,
Наша «Бригантина»,
Ты много лет
Плывешь за нами вслед.
И нам плевать,
Что мы давно в сединах
И что в помине флибустьеров нет.
Бывает:
гости дочки или сына
Затянут ту же песню иногда.
И мы заметим, как сгибают спину
Нелегким грузом времени года.
Как жаль, не все выдерживают, если
Стучат по сердцу молотом забот.
И рядом падал, падал мой ровесник.
А завтра снова кто-то упадет.
Но разве мы расчетливее будем?
Нам надо драться —
драться мы пойдем!
Но снова мы о возрасте забудем,
Когда сойдемся вместе за столом.
Ах, «Бригантина»,
Наша «Бригантина»,
Ты столько лет
Плывешь за нами вслед!
И нам плевать,
Что мы давно в сединах
И что в помине флибустьеров нет.
А я совсем не верю в сказку,
Что в сорок —
все перекипит.
И в сорок лет
бросает в краску,
И разъедает кожу стыд.
И в сорок лет,
как будто мальчик,
О той тоскуешь по ночам,
Что без тебя на взгорье плачет,
Рассыпав ветры по плечам.
И в сорок лет приходит трепет,
Когда в пылающий восход
С крутой волны взмывает лебедь
И за собой
тебя зовет.
И вслед —
несут стальные птицы,
Мотая дали на винты.
И сердцу надо б возвратиться,
Но сердце просит высоты!
По двору ходит дурочка,
В руках у дурочки
Дудочка,
Воткнет ее в землю,
Сидит:
— А вдруг земля задудит?
Лицо у дурочки круглое
И вечно раскрытый рот.
Мальчишки кричат ей:
— Пугало!
Мальчишки такой народ.
Другие всегда с подружками,
Но кто подружится с ней?
Уводят мамы испуганно
Подальше своих детей.
Она подбегает — тонкая,
А я опускаю взгляд,
Как будто перед девчонкою
В чем-нибудь виноват.
Как будто я был тем доктором,
Который не смог спасти
Эту, с губами мокрыми,
Девочку лет шести.
По двору ходит дурочка,
Сердитый у дурочки вид,—
В руках у дурочки дудочка,
А дудочка — не дудит!
Мы можем всё —
Ведь мы с тобой мужчины,
Мы можем всё:
не спать четыре дня,
И, гибнущих
друзей взвалив на спины,
Их выносить из дыма и огня.
Мы можем всё:
не думать о достатке,
И в чертежи зарыться,
как кроты.
И отбивать нелепые нападки,
И спорить о своем до хрипоты.
Мы можем всё:
вскочить на катер тряский,
Пробиться через полюсы зимы…
Мы можем всё…
Но вот без женской ласки,
Без женской ласки,
нет,
не можем мы.
Пусть даже нас притворщицы встречают,
Но мы должны услышать:
«Мой родной!..»
Ну а потом…
Пускай шторма качают
И бьют с размаху глыбистой волной.
«Ты почти перестала сниться…»
Ты почти перестала сниться,
Нет тебя
среди снежных снов.
Расстояний больших боится
Угасающая любовь.
И не вьюга ее остудит,
А улыбки женщин чужих.
Неужели меня разбудит
Дуновенье губ не твоих?
Снова кто-то стоит у окошка,
Снова слышу
чужой разговор.
Но тоску
я в любовь подброшу,
Словно хворост
в сникший костер.
Чтоб тебя
таежной зарницей
Озарить среди снежных снов.
Расстояний больших боится
Угасающая любовь.
