Не Он ли отвратил закон от блудницы… — см. Иоанн, 8: 1–11.
Не Он ли присваивал чужой труд… — «После сего Он проходил по городам и селениям… и с Ним Двенадцать, и некоторые женщины… которые служили Ему умением своим» (Лука, 8: 1–3) — то есть заботились о Его хлебе насущном, чтобы Он мог все время посвящать проповеди Своего учения.
…пренебрегая защитою пред Пилатом — «Тогда говорит Ему Пилат: не слышишь, сколько свидетельствуют против Тебя? И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился» (Матфей, 27: 13–14).
…когда велел им отряхнуть прах… — «А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от ног ваших» (Матфей, 10: 14).
Библия Ада — Блейк имеет в виду свои «пророческие» книги.
Волу и льву закон един — насилие. — Ср. выше: Раздор — вот истинная дружба.
Песнь Свободы
Гимн торжеству Воображения над Разумом, Диавола над Богом.
Очистительная Энергия видится Блейку в революционных событиях (прежде всего во Французской Революции 1789 года, которую он горячо приветствовал в период создания «Бракосочетания Неба и Ада»), а Рим становится символом религиозного догматизма. Далее разворачивается битва между Князем Звезд, Уризеном (ср. «звездный свод» во «Вступлении» к «Песням Опыта»), и Сатаной (КняземТьмы), персонифицирующим Воображение. Сын Пламени — это, скорее всего, Орк, блейковский бог бунта. Завершается «Песнь Свободы» основным постулатом «Библии Ада» — «Все Живое — Священно», то есть отрицанием Бога, отдельного от человека, провозглашением божественности Человека и Природы, диалектически объединяющих в себе Добро и Зло.
I traveli'd thro' a land of men,
A land of men and women too;
And heard and saw such dreadful things
As cold earth-wanderers never knew.
For there the Babe is born in joy
That was begotten in dire woe;
Just as we reap in joy the fruit
Which we in bitter tears did sow.
And if the Babe is born a boy
He's given to a Woman Old,
Who nails him down upon a rock,
Catches his shrieks in cups of gold.
She binds iron thorns around his head,
She pierces both his hands and feet,
She cuts his heart out at his side,
To make it feel both cold and heat.
Her fingers number every nerve,
Just as a miser counts his gold;
She lives upon his shrieks and cries,
And she grows young as he grows old.
Till he becomes a bleeding Youth,
And she becomes a Virgin bright;
Then he rends up his manacles,
And binds her down for his delight.
He plants himself in all her nerves,
Just as a husbandman his mould;
And she becomes his dwelling-place
And garden fruitful seventyfold.
An aged Shadow, soon he fades,
Wandering round an earthly cot,
Full filled all with gems and gold
Which he by industry had got.
And these are the gems of the human soul,
The rubies and pearls of a love-sick eye,
The countless gold of the aching heart,
The martyr's groan and the lover's sigh.
They are his meat, they are his drink;
He feeds the beggar and the poor
And the wayfaring traveller:
For ever open is his door.
His grief is their eternal joy;
They make the roofs and walls to ring;
Till from the fire on the hearth
A little Female Babe does spring.
And she is all of solid fire
And gems and gold, that none his hand
Dares stretch to touch her baby form,
Or wrap her in his swaddling-band.
But she comes to the man she loves,
If young or old, or rich or poor;
They soon drive out the Aged Host,
A beggar at another's door.
He wanders weeping far away,
Until some other take him in;
Oft blind and age-bent, sore distrest,
Until he can a Maiden win.
And to allay his freezing age,
The poor man takes her in his arms;
The cottage fades before his sight,
The garden and its lovely charms.
The guests are scatter'd thro' the land,
For the eye altering alters all;
The senses roll themselves in fear,
And the flat earth becomes a ball;
The stars, sun, moon, all shrink away,
A desert vast without a bound,
And nothing left to eat or drink,
And a dark desert all around.
The honey of her infant lips,
The bread and wine of her sweet smile,
The wild game of her roving eye,
Does him to infancy beguile;
For as he eats and drinks he grows
Younger and younger every day;
And on the desert wild they both
Wander in terror and dismay.
Like the wild stag she flees away,
Her fear plants many a thicket wild;
While he pursues her night and day,
By various arts of love beguil'd;
By various arts of love and hate,
Till the wide desert planted o'er
With labyrinths of wayward love,
Where roam the lion, wolf, and boar.
Till he becomes a wayward Babe,
And she a weeping WomanOld.
Then many a lover wanders here;
The sun and stars are nearer roli'd;
The trees bring forth sweet ecstasy
To all who in the desert roam;
Till many a city there is built,
And many a pleasant shepherd's home.
But when they find the Frowning Babe,
Terror strikes thro' the region wide:
They cry 'The Babe! the Babe is born!'
And flee away on every side.
For who dare touch the Frowning Form,
His arm is withered to its root;
Lions, boars, wolves, all howling flee,
And every tree does shed its fruit.
And none can touch that Frowning Form,
Except it be a Woman Old;
She nails him down upon the rock,
And all is done as I have told.
Я пересек Страну Людей,
Мужчин и Женщин видел там —
И Страх вошел в меня такой,
Что на Земле неведом вам.
Дитя рожать у них — восторг,
А вот зачатье — горький труд;
Так сеют в муках семена —
Зато потом с улыбкой жнут.
Когда у них родится Сын,
Его Старуха заберет —
Распнет Младенца на скале
И вопли в чашу соберет.
Терновый даст ему венец,
Пронзит конечности гвоздем —
А сердце, вырвав из груди,
Кладет на лед и жжет огнем.
Переберет за нервом нерв,
Ей вопли мальчика — бальзам;
И молодеет с каждым днем,
А он мужает по часам.
И сбросив цепи, он встает
Пред Девой Отроком в крови —
И подминает под себя,
И предает своей Любви.
И вот победно, словно муж,
В нее он корневищем врос,
Ворвавшись в плодоносный Сад,
Где рдеет лучшая из роз.
Меж тем он чахнет на глазах —
Обходит Тенью Дольний Дом;
Кругом сокровища его,
Что взяты потом и трудом.
Там золото безумных дум
И жемчуга влюбленных глаз,
Рубины выплаканных слеэ
И страсти блещущий алмаз.
Они — Вино его и Хлеб!
Толпа голодных у дверей —
И двери настежь: заходи!
И досыта здесь ешь и пей!
Он принял муки — и ему
Теперь под сводами звонят…
Но новорожденная Дщерь
Встает пред ними из Огня!
Она, как золото, горит,
Ее не тронуть и не взять —
Огнем Пылающую Плоть
Никто не смеет спеленать!
Она к Любовнику идет,
Ища не золото, не пыл;
А Дряхлый Призрак выгнан вон
Он Дщери Огненной не мил!
Где Старику искать приют? —
Бредет, согбенный и слепой,
Пока не сможет обрести
Объятий Девы молодой.
Лишь холодеющую плоть
Он опалит ее Огнем —
Засохнет плодоносный Сад
И рухнет обветшалый Дом.
И Постояльцы Дома — прочь!
Иному Оку — Взор иной!
Смешались Чувства — и Объем
Восстал из Плоскости Земной!
Затмились Солнце и Луна,
Померкли мириады Звезд.
Что пить ему? Что есть ему? —
Лишь камни голые окрест…
Ее улыбки чистый мед,
Ее очей манящий взгляд,
Вино и Хлеб невинных уст
Его питают и целят.
Так ест и пьет — а между тем
Он все моложе с каждым днем;
Они в отчаяньи бредут
Пустыней скорбною вдвоем…
Страх Деву гонит от него
И расставляет западни,
Уводит в Лабиринт Любви,
Где ночь и день бегут они.
Она пускает в ход Каприз,
Разросся в заросли Обман —
А в них медведь и волк живут,
И лев блуждает меж полян.
Он стал — Заблудшее Дитя,
Она — уже Старуха вновь…
Мигают Звезды в Небесах,
И всюду царствует Любовь!
Отведать радостей ее
Плоды роскошные зовут;
И живописны шалаши,
В которых Пастухи живут.
Но только Грозное Дитя
Предстанет перед Пастухом,
Он дико крикнет: «Родилось!» —
И в ужасе покинет Дом.
Известно: лишь Исчадье тронь —
Отсохнет длань, — и не помочь!
Плоды попадали с ветвей,
И звери убежали прочь.
Придет Старуха — ей одной
С Младенцем справиться дано;
Исчадье Грозное распнет,
А дальше — как заведено…
Путем духовным
Стихотворение «Путем Духовным» датируется 1799–1800 гг. и входит в так называемый «Манускрипт Пикеринга» (одну из неопубликованных при жизни блейковских рукописей, названную по имени первого владельца, издателя Бэзила Пикеринга). В этом стихотворении Блейк прослеживает собственный «духовный путь», а также — в виде обобщения — путь всего человечества. Напомним, что стихотворение относится к периоду, когда Блейк разочаровался в своих «натуралистических» взглядах и нащупывал путь к новому, чисто духовному восприятию. Хотя эта своеобразная исповедь написана достаточно простым языком и в достаточно несложной образной системе, она, тем не менее, довольно трудна для понимания, поэтому мы предлагаем анализ по строфам.
