Эльдар Рязанов - Музыка жизни (стихотворения)

Я понял, что необразован,
хоть и прожил немало лет,
хотя начитан и подкован,
хоть и объехал целый свет.

Иной мужик, что рос в деревне,
попросвещеннее меня —
легко читает в книге древней,
природной книге бытия.

Он сойку отличит от дятла,
не спутает с пшеницей рожь,
ему как своему понятна
реки предутренняя дрожь.

По голосу он понимает
кто – коноплянка или дрозд?
В чужом лесу не заплутает
и знает много разных звезд.

По запаху он ищет травы,
легко в реке отыщет брод.
Он изучил букашек нравы,
какая рыба где живет.

Ему любой звереныш ведом,
и словно азбука – поля.
В преданьях, переданных дедом,
ему завещана земля.

Угадывает он погоду,
набит приметами – не счесть!
Не знает, любит ли природу,
поскольку сам природа есть.

Еще пишу, снимаю, сочиняю.
Дела идут и вроде хороши.
Но знаю – не живу, а доживаю.
И это пониманье – боль души.

Не жду удачи, озаренья, взлета.
Мне так и не достался главный приз.
И предстоит паршивенькое что-то,
крушение или круженье вниз.

Эпоха раскрутилась многолико
и припустилась в суматошный бег.
Смотрю ей вслед безропотно и тихо,
оставшийся в минувшем человек.

Не надо слишком быстро ездить,
запальчиво стремиться вдаль.
Наступит некогда возмездье —
вас остановят враз. А жаль!

Не надо слишком лихо мчаться,
других азартно обходить.
Придется разочароваться —
придется долго слезы лить.

Зачем вводить людей в расстройство
и издавать победный крик?
Есть специальное устройство:
улавливающий тупик.

Вот вы несетесь, вы несетесь,
и не нужны вам тормоза!
Добро, коль сами разобьетесь.
А то помогут вам друзья.

Ведь вы, набрав большую скорость,
тем огорчите всех. Тогда
решат, что повернуть вас впору
на путь, который в никуда.

Но если все ж, презрев условья,
вы вырветесь в чудесный миг,
вас заарканят, вновь изловят,
собьют, сошлют, заткнут в тупик.

Всё беспричинно. Чей-то взгляд. Весна.
И жизнь легка. Не давит ее ноша.
И на душе такая тишина,
что, кажется, от счастья задохнешься.

Всё беспричинно. Чей-то взгляд. Зима.
И жизнь тяжка. И неподъемна ноша.
И на душе такая кутерьма,
что, кажется, от горя задохнешься.

То ночь жарка, а то морозен день.
Вся жизнь в полоску, словно шкура тигра.
А на душе такая дребедень.
Да, жаль, к концу подходят эти игры…

Осень начинается в горах,
а затем сползает вниз, в долины…
В нижний лес прокрался желтый страх,
белый снег покрасил все вершины.

Старость начинается в ногах,
даже в зной, укутанные, мерзнут…
И ползет наверх холодный страх
предисловием событий грозных.

Какие звонкие ребята
пришли в конце пятидесятых, —
худы, крикливы, небогаты,
со свежим чувством, с тонкой кожей,
со словом новым, непохожим;
глаза дерзки, упрямы мышцы —
певцы, актеры, живописцы,
творцы кино и музыканты…
Какие звонкие таланты!

Теперь, в конце восьмидесятых,
в почете прежние ребята,
богаты и лауреаты,
и телом, и душой пузаты,
пропал их праведный запал.
Теперь, в конце восьмидесятых,
оборотились в доставал…
Какая жалкая расплата!

Я тороплю и тороплюсь!
Я, как курьерский поезд,
куда-то бесконечно мчусь,
никак не успокоюсь.

Несусь без остановки,
не надо, мол, парковки,
я лишь в лихом движенье
спасусь от пораженья.

Я тороплюсь и тороплю,
остались сзади лица…
И запоздало я скорблю —
не смог остановиться.

Как много пробуксовок
и передозировок…
Я весь в изнеможенье,
скорее бы паденье.

Я тороплю и тороплюсь!
Но сколько можно, сколько?
Я развалюсь, я расколюсь
на мелкие осколки…

Но я отваги наберусь
и наконец остановлюсь…
По сторонам я оглянусь
и, может, в чем-то разберусь.

Сменю я установку,
возьму переигровку…
Поскольку наслажденье
всегда в освобожденье.

Когда-то, не помню уж точно когда,
на свет я родился зачем-то…
Ответить не смог, хоть промчались года,
на уйму вопросов заветных.

Зачем-то на землю ложится туман,
всё зыбко, размыто, нечетко.
Неверные тени, какой-то обман,
и дождик бормочет о чем-то.

О чем он хлопочет? Что хочет сказать?
Иль в страшных грехах повиниться?
Боюсь, не придется об этом узнать,
придется с незнаньем смириться.

От звука, который никто не издал,
доходит какое-то эхо.
О чем-то скрипит и старуха-изба,
ровесница страшного века.

И ночь для чего-то сменяется днем,
куда-то несутся минуты.
Зачем-то разрушен родительский дом,
и сердце болит почему-то.

О чем-то кричат меж собою грачи,
земля проплывает под ними.
А я все пытаюсь припомнить в ночи
какое-то женское имя.

Зачем-то бежит по теченью вода,
зачем-то листва опадает.
И жизнь утекает куда-то… Куда?
Куда и зачем утекает?

Кончается всё. Видно, я не пойму
загадок, что мучают с детства…
И эти «куда-то», «о чем-то», «к чему»
я вам оставляю в наследство.

У памяти моей дурное свойство —
любая пакость будет долго тлеть.
Хочу прогнать больное беспокойство,
но не могу себя преодолеть.

Как в безразмерной «камере храненья»,
в сознанье чемоданы и мешки,
в которых накопились оскорбленья,
обиды, униженья и щелчки.

Не в силах изменить свою природу,
я поименно помню всех врагов.
Обиды-шрамы ноют в непогоду.
К прощенью я, простите, не готов.

В самом себе копаюсь я капризно,
на свалке памяти я черт-те что храню.
Обидчиков повычеркав из жизни,
я их в воображенье хороню.

Конечно, признавать всё это стыдно,
и я раскрыл свой неприглядный вид.
Я очень плох! И это очевидно!
Мое сознанье – летопись обид!

У памяти моей дурное свойство —
я помню то, что лучше позабыть.
Хочу прогнать больное беспокойство,
но не могу себя переломить.

Я летал над ночною землей,
занимались рассветные сумерки…
Каркал голос – бесплотный и злой,
будто я и судьба моя умерли.

Начинался меж тем новый день,
захотелось мне с ним прошвырнуться.
Нацепил я луну набекрень
и гулял над Китаем и Турцией.

Я свободен от всех и от вся!
Не подумайте дурно, но с облака
я на землю дождем пролился,
а потом прогремел, словно колокол.

Пусть не прав я, пускай виноват…
Ну, пописал и пукнул нечаянно.
Но они ж из зениток палят!
Разве это сосуществование?

Тут цунами я с цепи спустил,
то есть дул пред собой и покрикивал,
мрак ужасный нарочно сгустил,
пилотировал с воплями дикими.

Люди, бросьте меня донимать!
Дайте жить-поживать, как мне хочется.
Просто в небе люблю я летать,
среди звезд, облаков, в одиночестве.

Лесная речка вьется средь деревьев.
Там, где мелеет, убыстряет ход.
Река несет печальные потери,
но неизменно движется вперед.

В нее спускают всякие отбросы,
живую душу глушит динамит.
Она лишь плачет и покорно сносит
огромность угнетений и обид.

Петляет, изгибается, виляет,
в препятствие уткнется – обойдет.
Но на реку ничто не повлияет,
она обратно, вспять, не потечет.

Встречая на своем пути плотину,
речушка разливается окрест,
так в правоте своей неукротима,
как будто она Лена или Днестр.

Иные реки катятся в болото,
иные испускают злую вонь…
В живой реке пленительные ноты,
живой воды живительный огонь.

Опять прокол, падение, осечка.
Растет утрат необратимый счет.
Ты должен быть, как та простая речка,
что знает свое дело и течет.

Касса справок не дает,
фирма веников не вяжет.
Нам всего не достает,
нам всегда, везде откажут.

Запрещен проезд и въезд,
все, что нужно, дефицитно.
Только кто-то что-то ест
вкусно, дешево и скрытно.

«Накось – выкуси» живем,
главное для нас – бороться!
Если ж плохо… Ясно, в том
виноваты инородцы.