Матушка Добрынюшке говаривала:
«Свет мой сыночек, Добрынюшка!
Скоро мне, Добрынюшка, восемьдесят лет!
У меня на рученьках внучонка нет!
Ты ещё, Добрынюшка, холост-неженат.
А тебе, Добрынюшка, за сорок пошло!
Я тебя, Добрынюшка, сын мой, оженю:
Я тебе, Добрынюшка, невесту найду!
Ты теперь во славе молодец, в чести!
Ай да ты, Добрынюшка, послушай меня:
Ты обходи подальше улицу,
Ты объезжай ту Чёрную!
Там живёт Маринка Кандаловна,
Там зла колдунья-волшебница.
Там эта Маринка тебя завлечёт;
Там эта Маринка тебя изведёт,
Со свету белого она сживёт!»
Вышел тут славный Добрыня на двор.
Думушку задумал он крепкую,
Крепкую думу неотвязную:
«Эта Маринка погубительница —
Дюка погубила-отравила она...
Мне обегать её, волшебницу, —-
Это идет не к лицу молодцу!
Еду я на улицу Чёрную!
Там её, волшебницу, боем убью!
Там её, змеевку, с земли сотру!»
Матушки Добрынюшка ослушался.
Скоро Никитьевич коня седлал.
Быстро удалый со двора скакал.
Выехал на улицу на Чёрную.
Все терема, все дома оглядел —
Видит в окошечке Маринку он!
Тут со коня Добрыня спешился.
Вынул Никитьевич свой лук тугой.
Выстрелил в Маринку-чародейницу.
Выломал оконницу стекольчатую.
Вышиб причалины серебряные.
Только Маринку стрела не взяла.
Только бесовку не тронула.
Вышла Маринка, чертыхается;
Лихо на Добрынюшку ругается:
«Что за невежа на двор наезжал?
Что за невежа в окно стрелял?
Выломал оконницу стекольную;
Вышиб причалины серебряные;
Выбил глядельце зеркальное!»
Глянула Маринка на Добрынюшку
Чёрным взором своим колдовским...
Кудри у Маринки чёрные.
Плечи у Маринки белые.
Кудри по плечам рассыпаются,
Очи прямо в сердце вонзаются...
Думал Добрыня лук поднять.
Загадал Добрыня стрелу достать —
Выстрелить во чародейницу.
Только исчезала сила в руках!
Только застоялась мысль в голове!
Только расслабели ноги резвые!
Вдруг против воли он сел на коня,
С улицы Чёрной прочь повернул!
Тут-то Маринка повыскочила,
Быстро из терема повыбежала.
Понахватала беремя дров,
Дровец сухих-белодубовых.
Кинулась ведьмуха на следы:
Ох, на следы на Добрынины.
Вырезала горячие...
Клеткой поленья складывала,
Поразожгла огнём палящим их;
Бросила в пламень Добрынины следы;
Их она бросала, заговаривала:
«Сколько тут жарко дрова горят,
Столько бы горел и Добрыня по мне!
Столь бы по Маринке Никитич сгорал!
Сколько тут сохнут следы в огне,
Столько бы сох и Добрыня по мне!»
Взяло Добрынюшку лихое взятьё —
Сердце зарезало пуще ножа,
Днём-то Добрыня ни хлеб не ест!
Ночью-то Добрыня ни сном не спит!
Тянет Добрынюшку на улицу,
Тянет его всё на Чёрную.
Взял тут Добрынюшка коня седлал.
Стрел себе во колчан запасал.
Меч да копьё — все оружье собрал.
Едет он на улицу на Чёрную!
Глянула Маринка, увидела;
Лихо злоехидина хихикнула;
Высунулась в окошечко вся —
Ну в одной рубашке и без пояса.
Манит Добрынюшку заманивает.
Молодца себе заговаривает.
А про себя думу думает:
«Вот теперь Добрыня в моих руках!
Вот я теперь его не выпущу:
Клячей оберну водовозною —
Буду на молодце воду возить!
Сделаю вороной пустопёрою —
Будет Добрынюшка падаль клевать!
Оберну Никитьевича туром гнедым —
Пусть его, Добрыню, охотник убьёт!»
Витязь Добрыня околдованный,
Он, обезволенный, к ведунье шел.
Вспыхнула Маринка от радости,
Чёрные заклятья выкрикнула,
Выголосила чародейница,
Туром гнедым она Добрынюшку,
Доброго молодца обёртывала.
Обернула-выгнала в полюшко;
Выгнала в леса дремучие,
Выгнала в болота топучие!
Ходит там тур — золотые рога.
Радуется ведьма-волшебница!
Радость в ней злая кипежом кипит.
Радость в ней злая паром парит.
Радость в ней злая огнем горит!
Слышит кипеж тот Горыниха.
Чует пар тот Змеиха-Змея.
Видит огонь тот Змеюжина.
Быстро смекнула-догадалася;
Нет его на свете, Добрынюшки!
Тут-то Змеиха Горыниха
Снова из пещер своих вылётывала.
Снова принималась на Русь летать,
Снова для змеёнышей людей таскать!
Думает думу Илья Муромец,
Всё атаман себе раздумывает:
«Где это Добрыня пропадьём пропал?
Что с Добрынею случилося?
Снова Змея стала в Киев летать —
Надобно мне тут на бой выходить!»
Вот снарядился в поход Илья.
Выехал во поле чистое.
Пестрая сорока впереди его
Скоками, глянь, запоскакивала,
Лётами заперелётывала —
Обогнала ведь сорока Илью,
Пёстрая, далёко оставила!
Выгнала сорока из чащи лесной
В полюшко тура златорогого.
Села сорока туру на рог.
Стала сорока нашёптывать:
«Ты меня, Добрынюшка, замуж возьмёшь!
Ты на мне, Добрынюшка, женишься!
Буду тебя оборачивать
На ночь я во доброго молодца!
Буде не выполнишь волю мою —
Я на охотника тебя загоню,
Я под стрелу тебя подгоню!»
Тур головой золотой тряхнул,
Пёструю сороку с рог смахнул.
Тут его сорока гонять принялась,
Пёстрая, на гибель заганивать:
Хочет тура на Илью нагнать;
Пусть его, тура, подстрелит Илья;
Пусть его Илюшенька, Добрыню, убьёт!
Только Илюшенька догадливый ——
Он, осторожливый, не стал стрелять.
Золоторогого не стал губить.
Выстрелил в сороку — подшиб на лету!
Тут-то с сороки и спади колдовство:
Перед Ильёй не сорока лежит!
Кровь-то из раны не сорочьей бежит:
Это — Маринка Кандаловна!
Тур златорогий вокруг Ильи
Прыгает-вьётся-увивается.
Разум у Ильи озаряется:
«Это не тур, а человек перед ним».
Стал Илья Муромец требовать:
«Ты расколдуй, Маринка, витязя».
Злится Маринка, противится.
Силится слово-проклятье сказать:
Заколдовать Добрынюшку,
Туром оставить его навек.
Сила у Маринки перед смертью слаба.
Сила у живого Ильи велика.
Не дал Маринке Илья сказать
Слово-заклятье последнее.
Вынудил Маринку Илья Муромец
Расколдовать Добрынюшку!
Выполнила волю богатырскую
Злая Маринка во беспамятстве...
Вот и совершилось совершение:
Тут был тур — золотые рога,
Стал Добрыня добрый молодец!
Это Маринка и увидела,
Злянка заизвивалася,
Злобство в ней огнем загоралося,
Жгучим-горючим пламенем.
В жгучей-горючей озлобине
В пепел сгорела Маринка вся.
Тут ей, Маринке, и конец пришёл!
