Сквозь церковные плиты ныряет якорь. Пока,
Прощай. Удачи тебе. Бьют не часы, а солнце.
Оно позаботится о затерянном на суше, о рыбаке,
Который стоит один в дверях своего дома,
Стоит на пороге – с длинноногим сердцем в руке.
С ложа любви я вскочил,
Когда бессмертное это леченье опять меня утешало, пытаясь
Жизнь облегчить горсточке моего неизлечимого праха,
Когда разрушение и распад, грозившие, словно из-за за морей,
Вдруг сквозь колючую проволоку вырываясь,
Налетели, как войско, на наши дома и наши раны –
Да, я вскочил, ибо должен был приветствовать эту
Войну, но к войне не лежит моё сердце, и зовет постоянно
Только тот единственный мрак, которому я своим светом обязан,
Я зову исповедника, ибо знаю, что на свете нет зеркала,
Которое было бы этого мрака мудрей,
Зеркала, что сияло бы после той ночи,
когда побит был камнями бог,
Я ведь тоже священный творец,
я так же сутулюсь под ударами солнца,
и не менее одинок…
Нееет!
Не утверждай радостно, что всё на свете – весна,
И Гавриил с благовещеньем, и Неопалимая Купина,
Что рассветная радость взлетит фениксом из погребальных костров,
Что кипящие слезы многих остывают и сохнут на стене плача,
Что надо всем – щедрое солнце мое
с колчаном лучей,
дарующих чистый свет –
Нееет!
Бунтарство, и воплей барабанящий град
Да будут благословеньем освящены:
Ведь только одной безумной тревоге позволено петь
Во тьме человечьих домов, среди тишины
И если даже в последний раз песни ее звучат,
Это она, она – матерь Священной Весны!
Когда я был мал и свободен под яблоневыми кронами,
И дом напевал мне что-то, и я был счастлив,
как луга счастливы свежей травой,
Как ночь над долиной, усыпанная звездами зелеными,
И Время меня окликало и позволяло
быть зеницей ока его – то есть самим собой,
Я был принцем яблочных городков,
знакомцем всех телег,
И когда-то, еще в довремени, видал, как деревья
Плывут вместе с ромашками и ячменём
По свету, сочащемуся из листопада, вдоль желтых рек.
Зеленый, беспечный, был я приятелем всем сараям
На счастливом дворе, –
эта ферма была моим домом, – я пел
Под солнцем, которое только однажды юным бывает,
И время позволяло играть:
Его милосердием был я отмечен, играя,
Был зеленым и золотым, среди его охотников и пастухов.
Телята пели под мой рожок,
лисы звонко и холодно лаяли,
И субботний день побрякивал, медленно переливаясь,
Камушками священных ручейков.
Всю солнечность напролет всё летело и радовалось,
Всё было воздухом и игрой,
Веселой и водяной, как зеленое пламя трав
На лугах, где трава выше дома,
где пение дымовых труб.
И по ночам под простыми звездами,
Когда я, воспитанник всех конюшен, скакал ко сну,
И совы прочь уносили ферму – я напролет всю луну
Слушал козодоев, улетавших со стогами и лошадьми
Во тьму, в ее мелькающую игру.
Но я просыпался, и ферма – седой бродяга –
Приходила обратно с петухом на плече,
в новорожденном дне,
Это были Адам и Дева – небо опять возникало,
Солнце становилось круглее в тот самый день, и –
Оно обновлялось, обычнейшее явленье
Рассвета, когда волшебные кони,
Сквозь раскручивающееся вращенье,
На полях восторженного и всеобщего пенья
Выходили из ржущих зеленых конюшен ко мне.
И под облаками, только что сотворенными,
Я был счастлив: бесконечность была впереди! Вот таким
Под новым солнцем каждого дня, только рожденного,
У веселой фермы я и лисами, и фазанами был любим,
Я беспечно бегал,
и по дому носились толпы моих желаний,
Я не беспокоился на синих небесных путях этих,
Что так мало песен рассвета
было спето временем моим:
И я не тревожился, что зеленые дети
Попадут в суровую немилость вместе с ним.
Я не тревожился этими белыми ягнячьими днями
О том, что время, ухватившись за тень руки,
не дав оглядеться,
Утащит меня при встающей луне к ласточкам на чердак,
И что однажды, скача в постель,
я услышу, как оно удаляется вместе с полями
И проснусь – а ферма навек улетела с земли:
и нет больше детства,
Когда я был мал и свободен
у времени в милостивых руках,
Когда оно берегло меня – зеленым и смертным,
И пел я, как море поет, в легчайших его кандалах.
1.
Ты, повсюду летающая на волшебном коне,
Никогда, моя девочка, не бойся, что волк в овечьей
Шкуре нападет с фальшивым блеяньем в заколдованном сне
На тебя из лиственного логова, в росе по колени,
Чтобы сердце твое проглотить в этих зарослях розовой тени.
Так чувствуй себя в безопасности: ведь в этой стране
Каминных сказок бояться нечего!
Спи тихо и зачарованно, девочка. Броди среди ярких снов
В ночных домотканых сказочных королевствах,
Ведь не превратятся ни стадо гусей, ни свинья
Ни в пламенного Гамлета, ни в самодельного короля,
Чтобы заигрывать до рассвета с твоим избалованным сердцем.
Вот она, твоя живая изгородь из мальчишек и гусаков,
Крапивы и зеленых шипов...
И не плачь, не будут овраги мешать ночами,
И никто добиваться тебя не станет, всадница подушки своей,
От ведьминой пенной метлы
заслонена ты папоротниковыми цветками,
Листвой деревенского сна, да навесом зеленых ветвей...
Лежи, ни о чем не тревожься, все будет как надо,
И среди камышей
Пусть не тревожит тебя мычание колышащегося этого стада.
А пока не втянул тебя в тот сон колокол неумолимый,
Не верь и не бойся, что деревенские чары и мрак пустот
Будут тебя терзать и оснеживать кровь,
пока ты проносишься мимо.
Ну кто, кроме лунного света да воронов
на горных карнизах живет?
Ну кто крадется
Вдоль лощин, кроме лунного света, ведь это –
Всего только звездное эхо колодца...
Ангел холма коснется, сова из кельи святого
Восславит сквозь монастырские купола листвы
Дерево, красногрудое, как малиновка,
троицу Марий в лучах света живого.
Ведь Святая Святых – глаз животного, а не травы...
Чётки дождя бормочет святой.
И похоронным колоколом прозвучит голос совы.
А роща и лиса перед кровью склонятся главой.
Восходящей над пастбищем звезде сказки возносят славу,
Басни спокойно пасутся ночь напролет,
И на престоле господнем мерно колышутся травы.
Опасайся не волка в блеющем одеянье,
не принца с клыками свиными,
На привычной ферме, где лужи – трясины любви. Так вот:
Бойся Вора, кроткого как роса...
А сельская жизнь ведь славна святыми,
Так радуйся этой земле, которая благословенье несет.
Води знакомство с зеленым добром, что луну выкатывает
С молитвой в розовые леса.
Защитят тебя и заклинания, и цветущий папоротник,
А ты в милосердном и тихом доме слушай беличьи голоса,
Спи под звездой, под соломенной крышей, под полотном одеяла,
87. НАД ХОЛМОМ СЭРА ДЖОНА
Над холмом сэра Джона
Ястреб в закате на пламенных крыльях
Парит неподвижно и напряженно.
Сумерки наползают. Ястреб лучами зрачков
Тянет, как на виселицу, к своим когтям
Разных мелких птичек – воробьев, куличков
И прочих, занятых детской игрой – войной.
Радостно крича, к огненной виселице они летят
Над возмущённой вязовой кроной,
Пока, по берегу гордо шагая, цапля святая
Неспешно рыбачит,
Клюв – косой обелиск –
над речкой Тауи наклоняя.
Трещат искры и перья.
Праведный холм Сэра Джона
На голову надел черный клобук из галок. Теперь –
К ястребу, огнем охваченному, одураченные
Птички летят увлеченно,
В шуме ветра над плавниками реки,
Где идиллическая цапля
протыкает клювом плотвичек и судачков,
