* * *
Твоя душа незримо будет рядом,
Каких бы сказок ни придумал я.
Ты смотришь на меня весёлым взглядом,
Насмешливо о чём-то говоря.
А фоном для портрета – невский берег
И неба чуть нахлынувшая тень.
Я был и меланхолик, и холерик,
Флегматик и сангвиник…
Дребедень
Такая находила, что порою
Смотрела ты и, смысла не найдя
В словах, что были взрослою игрою,
Смеялась, всё куда-то уходя,
Спешила, словно каждое мгновенье
Пыталась сохранить, чтоб нынче я
Иронию возвысил до прозренья,
Начав к ней восхожденье от нуля,
А лирику печали в тихом слове
Смог вознести до горней высоты.
Ведь свет в моих стихах тебе не внове,
Ему меня и научила ты.
Перебирая старых дневников
Когда-то позабытые тетради,
Где слово обретает зримость слов
Той жизни в позабытом Ленинграде,
Я всё до каждой буквы разберу,
Читая и сквозь время прозревая,
Как ты стоишь беспечно на ветру,
Как будто ждёшь из юности трамвая,
Как в сумраке предутреннем спеша,
Сквозь стёкла перемёрзшие взирая,
Трепещет, словно бабочка, душа
Твоя, дорог своих не выбирая.
А ты сама проходишь стороной
Подъяческой Большой и вдоль канала,
Туда, за исчезающей луной,
Где будет свет и новое начало.
Светясь в лучах над куполом собора…
И ты пыталась миг запечатлеть,
Не зная, что всё кончится так скоро.
Бывает снег недолговечен ведь,
И он неслышно падал, сразу таял
И застывал дождинками у глаз…
И я, воспоминания листая,
Теперь вот вспомнил беспечальных нас.
Я иногда пытаюсь угадать
То слово, что в ответ бы мне сказала,
Как будто возвратить хочу опять
Уже невозвратимое начало
И словно замираю над строкой
И, ни во что не веря, ясно вижу,
Что ты меня приветствуешь рукой,
Но вот улыбку даришь лишь Парижу.
Дни невозвратны, как в календаре.
Оборван лист, но знаю наперёд,
Всё также будет осень в ноябре,
А в лужах декабря застынет лёд.
Ты жаждала о будущем прочесть,
А вот теперь осталась в прошлом лишь,
Но наша книга прозы всё же есть,
Где ты жива и тихо говоришь
Словами героини, что судьба
Лишь в будущем и явлена – а в нём
Лишь книга, где за жизнь велась борьба,
Нам строки добавляя день за днём.
А, может, надо было путь иной
Избрать, где и спокойствие, и сон,
И молча упиваться тишиной,
С безмолвием вздыхая в унисон.
Нет, ты права – какие бы слова
Тебе ни говорились бы в ответ,
Ведь на страницах книги ты жива,
И как в ней замечателен портрет!
Заря встаёт в осенней сини,
Листва вразброс.
Среди лесов живу России,
Среди берёз.
Среди берёз и стройных сосен
Я с детства рос,
Где в речке пили воду лоси
В кругу стрекоз.
В лучах заката тихий вечер,
Длиннее тень.
Затих дневной осенний ветер,
Уходит день.
В тумане белом сны седые
И купола…
И звон несут в края родные
Колокола.
У лета ягодный наряд,
В цветах – страницы.
На провода, как нотный ряд,
Садятся птицы,
Трепещут трели соловья
Над тихим лугом,
Вода весёлого ручья
Сверкает кругом.
Всё дышит свежестью дождей,
Живёт и кружит,
И в блеске радужных лучей
Поля и лужи.
В курчавых небо облаках,
И смех на речке…
Малыш у мамы на руках
Спит на крылечке.
Закружили осенние краски,
Пожелтела зелёная прядь,
И с дождём вспоминаются сказки.
Их послушать со мною присядь.
Посмотри на листву золотую
И послушай – вокруг тишина.
Я судьбу не желаю другую,
Кроме той, что с тобою дана.
Кружит время с осенней листвою.
Облака над землёй как вуаль.
Ты – желанная. Это не скрою.
Для тебя ничего мне не жаль.
Вновь с рассветом под свирели
Стадо выйдет на луга,
Разлетятся птичьи трели,
Лес наполнят, берега.
Шмель на ветке встрепенётся
Ото сна, блаженных грёз.
Вешний луч реки коснётся,
Засверкает средь берёз.
К границе облаков, по кромке неба,
За милю обходя шальные звёзды,
Где снова, грани смывши, быль и небыль
Бросают на лицо смешные блёстки.
И тут же, повинуясь странной власти,
Ты слушаешь украдкой и подолгу,
Как вдалеке, в последней вспышке страсти,
Волчица с грустью подвывает волку.
Им вторит лес – своим тягучим скрипом,
Ворчаньем и брюзжаньем старых сосен.
Дни прошлые летят, как птицы, мимо
И жалят – как встревоженные осы…
И хочется вдруг знать, что жизнь – иная,
Мой путь – домой, и он уже не снится,
И так же, взора с неба не спуская,
Меня ждёт тоже верная волчица.
Per Apollinem medicum et Aesculapium…[3]
Кому-то век, кому-то миг, кому-то жизнь…
Он не виновен в том, что дрогнула рука.
Снимите грех с давно измученной души,
Не надо видеть в нем заклятого врага.
«В расчёт не принял, проглядел!» – а что он мог?!
А если с ночи?.. Если с ночи и устал?
Его учили: «бедность – это не порок!»,
А дома вновь на этой почве зрел скандал.
Какая клятва?! Умоляю: вы о чём?
Остатки доброй простодушной старины.
Смягчите сердце! Он предстанет пред судом.
Не перед тем… Перед которым все равны!
Ну а сегодня – к чёрту этот реваншизм.
Сияет солнце: у природы новый бал!
«Кому-то век, кому-то миг, кому-то жизнь».
К тому же он её не раз уже спасал…
Звезда сверкнула и во тьме погасла,
Зеваки разошлись, ворча чуть слышно:
Мол, бесполезно, глупо и опасно
Сверканье этих пламенных страстишек.
Свеча горела медленно и мёртво,
Желтя мое лицо в квартире пыльной,
И не было ни света, ни комфорта…
Зато, как говорят, была стабильность.
Сколько колыбельных бабушка напела,
Сколько позабыто сладких детских снов,
И река искрилась, и метель шумела,
Жаль, что не вернется к нам все это вновь;
Тут дома другие, не грохочут ставни,
Загазован воздух, блеск ночных огней,
Огрубели чувства, заживают раны
В свете одичалых мутных фонарей;
Сколько колыбельных бабушка напела!
Сколько разных сказок, сколько добрых слов!
И река искрилась, и метель шумела,
И была когда-то первая любовь…
Острой башней пришпиленный к Сене,
После долгого дня спит Париж,
В ожерелье дождливо-осеннем,
Под каскадом прокуренных крыш.
Супермодные в ряд магазины —
Елисейские псевдо-поля —
Ощетинили светом витрины,
Мода мира… шелка, соболя....
В тишине отдыхает Джоконда
От потока всеобщей любви,
Где когда-то весьма изощрённо
Сеть интриги плели короли.
Ей пройтись бы летящей походкой
По изысканным залам дворца!
Но она – целомудренна, кротка,
Тень улыбки не сходит с лица…
Напряженье достигло предела:
«Королева! – шепну в тишине, —
Сотни лет ты сердцами владела
И владеешь… Открой тайну мне!»
«Поклонения ваши напрасны,
А прицелы сверкающих глаз
Душу ранят безжалостно часто,
Да и сердце... оно – не алмаз…
Убежать бы в прекрасные дали,
В Елисейские скрыться поля,
Там когда-то цветы бушевали,
Под свободным крылом журавля.
Королевские жгут полномочья:
В Лувре к самой почётной стене —
Пригвожденная я!!! Даже ночью
Улыбаться предписано мне…»
Предчувствие любви. Предтеча
Луна поздней ночью в окно заглянула,
К плечу прикоснувшись, встревожила сон.
И звёзды-пажи из её караула
Меня пригласили на зыбкий балкон.
Я вышла, легка, в невесомой одежде,
В плену разметавшихся сонных волос,
Вся жизнь пронеслась в подсознании прежде,
Чем я поняла: предложенье всерьез!
Сегодня меня – да, меня! – нарочито
Луна призвала на торжественный бал,
Где призрачно счастье, где истина скрыта,
Чуть дрогнет в руке серебристый бокал,
Мне будет шептать на ушко́ небылицы
Не в меру красивый и преданный кот,
Холодные руки и маски на лицах
Живой вереницей сомкнут небосвод.
А далее – целая вечность с любимым,
Как сон в облаках – тишина и покой,
Но ночь коротка и уже уязвима.
Я утром проснусь: ты не рядом со мной…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да, да, полечу! Без сомнений! Без страха!
Чтоб вновь оказаться в объятьях твоих.
– А если там ждёт не корона, а плаха?
– Я выдержу всё!
Не скорбя! За двоих!
Ольга Нефёдова-Грунтова (Константинова)
Как много приготовлено подарков!
Я встретила порядочных людей.
Восторженно вхожу теперь под арки
Ворот любви. Тропа судьбы – светлей.
Тьма сожжена надеждой: люди – братья!
Развеяна несчастий маята:
Сошла душа с проклятого распятья,
Целуя на распятье свет Христа.
Нашли меня и стали мне друзьями
Те, кто поднял меня из черноты
Бессилия, где ночи длятся днями,
Жизнь заключив в могильные кресты.
Ворвалось ветром счастье в грустный дом
Рождественским лучом – любви дождём!
