Уильям Блейк - Стихотворения

Ища тропинки на Закат,
Пространством тесным Гневных Врат
Я бодро прохожу.
И жалость кроткая меня
Ведет, в раскаянье стеня.
Я проблеск дня слежу.

Мечей и копий гаснет бой
Рассветной раннею порой,
Залит слезами, как росой.
И солнце, в радостных слезах,
Преодолев свой тяжкий страх,
Сияет ярко в небесах.

'Now Art has lost its mental charms
France shall subdue the world in arms.'
So spoke an Angel at my birth;
Then said 'Descend thou upon earth;
Renew the Arts on Britain's shore,
And France shall fall down and adore.
With works of art their armies meet
And War shall sink beneath thy feet.
But if thy nation Arts refuse,
And if they scorn the immortal Muse,
France shall the arts of peace restore
And save thee from the ungrateful shore.'

Spirit who lov'st Britannia's Isle
Round which the fiends of commerce smile —

Утратило искусство свой
Пленительный духовный строй,
Теперь им заправляет Галл, —
Так добрый ангел мне сказал. —
Но ты, продолжил он, рожден
Вернуть искусство в Альбион.
Пойдут искусства рать на рать —
И галльскому — не устоять.
Но если Франции отдашь
Победу — то искусств шабаш
Охватит целый материк,
И там сочтут, что ты велик...

Мой дух, надежда Альбиона,
Заулыбался чуть смущенно...

I mock thee not, though I by thee am mocked;
Thou cal'st me madman, but I call thee blockhead.

Пусть обо мне ты распускаешь ложь,
Я над тобою не глумлюсь тайком.
Пусть сумасшедшим ты меня зовешь,
Тебя зову я только дураком.

Here lies John Trot, the friend of all mankind:
He has not left one enemy behind.
Friends were quite hard to find, old authors say;
But now they stand in everybody's way.

Ни одного врага всеобщий друг, Джон Трот,
Оставить не сумел у Вечности Ворот.
«Друг — редкость!» — мыслили так древние в тревоге.
Теперь друзья стоят всем поперек дороги.

I was buried near this dyke,
That my friends may weep as much as they like.

Я погребен у городской канавы водосточной,
Чтоб слезы лить могли друзья и днем и еженощно.

My title as a genius thus is prov'd:
Not prais'd by Hayley, nor by Flaxman lov'd.

Теперь попробуйте сказать, что я не гениален:
Флексманом я не любим, Хейли — не захвален.

Grown old in Love from Seven till Seven times Seven
i oft have wish'd for Hell, for Ease from Heaven.

Всю жизнь любовью пламенной сгорая,
Мечтал я в ад попасть, чтоб отдохнуть от рая.

All pictures that's panted with sense and with thought
Are panted by madmen, as sure as a groat;
For the greater the fool is the pencil more blest,
As when they are drunk they always pant best.
They never can Raphael it, Fuseli it, nor Blake it;
If they can't see an outline, pray how can they make it?
When men will draw outlines begin you to jaw them;
Madmen see outlines and therefore they draw them.

Чувства и мысли в картине нашедший
Смекнет, что ее написал сумасшедший.
Чем больше дурак — тем острее наитье.
Блажен карандаш, если дурень — в подпитье.
Кто контур не видит — не может его рисовать,
Ни рафаэлить, ни фюзелить, ни блейковать.
За контурный метод вы рады художника съесть,
Но контуры видит безумец и пишет как есть.

Why was Cupid a boy,
And why a boy was he?
He should have been a girl,
For aught that I can see.

For he shoots with his bow,
And the girl shoots with her eye,
And they both are merry and glad,
And laugh when we do cry.

And to make Cupid a boy
Was the Cupid girl's mocking plan;
For a boy can't interpret the thing
Till he is become a man.

And then he's so pierc'd with cares,
And wounded with arrowy smarts,
That the whole business of his life
Is to pick out the heads of the darts.

'Twas the Greeks' love of war
Turn'd Love into a boy,
And woman into a statue of stone—
And away fled every joy.

Зачем ты создан, Купидон
С мальчишескою статью?
Тебе бы девочкою быть,
По моему понятью!

Ты поражаешь цель стрелой,
А девочка — глазами,
И оба счастливы, когда
Зальемся мы слезами.

В затее — мальчиком тебя
Создать, узнал я женщин руку:
Лишь возмужав, постигнешь ты
Глумленья сложную науку.

Но до тех пор — несчетных стрел
В тебя вопьются жальца,
А их выдергивать из ран
Всю жизнь — удел страдальца.

Любви придав мужскую стать,
Из камня женский пол ваять
Войнолюбивый вздумал грек —
И радость унесло навек.

I asked my dear friend Orator Prig:
'What's the first part of oratory?' He said: 'A great wig.'
'And what is the second?' Then, dancing a jig
And bowing profoundly, he said: 'A great wig.'
'And what is the third?' Then he snored like a pig,
And, puffing his cheeks out, replied: 'A great wig.'
So if a great panter with questions you push,
'What's the first part of panting?' he'll say 'A pant-brush.'
'And what is the second?' with most modest blush,
He'll smile like a cherub, and say: 'A pant-brush.'
'And what is the third?' he'll bow like a rush,
With a leer in his eye, he'll reply: 'A pant-brush.'
Perhaps this is all a panter can want:
But, look yonder — that house is the house of Rembrandt!

— Что оратору нужно? Хороший язык?
— Нет, — ответил оратор. — Хороший парик!
— А еще? — Не смутился почтенный старик
И ответил: — Опять же хороший парик.
— А еще? — Он задумался только на миг
И воскликнул: — Конечно, хороший парик!
— Что, маэстро, важнее всего в портретисте?
Он ответил: — Особые качества кисти.
— А еще? — Он, палитру старательно чистя,
Повторил: — Разумеется, качество кисти.
— А еще? — Становясь понемногу речистей,
Он воскликнул: — Высокое качество кисти!

Having given great offence by writing in prose,
I'll write in verse as soft as Bartoloze.
Some blush at what others can see no crime in;
But nobody sees any harm in riming.
Dryden, in rime, cries 'Milton only plann'd':
Every fool shook his bells throughout the land.
Tom Cooke cut Hogarth down with his clean graving:
Thousands of connoisseurs with joy ran raving.
Thus, Hayley on his toilette seeing the soap,
Cries, 'Homer is very much improv'd by Pope.'
Some say I've given great provision to my foes,
And that now I lead my false friends by the nose.
Flaxman and Stothard, smelling a sweet savour,
Cry 'Blakified drawing spoils painter and engraver';
While I, looking up to my umbrella,
Resolv'd to be a very contrary fellow,
Cry, looking quite from skumference to centre:
'No one can finish so high as the original Inventor.'
Thus poor Schiavonetti died of the Cromek—
A thing that's tied around the Examiner's neck
This is my sweet apology to my friends,
That I may put them in mind of their latter ends.
If men will act like a maid smiling over a churn,
They ought not, when it comes to another's turn,
To grow sour at what a friend may utter,
Knowing and feeling that we all have need of butter.
False friends, fie! fie! Our friendship you shan't sever;
In spite we will be greater friends than ever.