Мерцана [30]
Перуна грозного возлюбленная дочь,
Я — светлоокая небесная царевна.
Из-под ресниц моих, лишь только гляну гневно,
Зарницы всполыхнут, и, царственная, прочь
Отпрянет с трепетом, встречая взор мой, Ночь…
В мой терем царь-отец заходит ежедневно.
И я молю его и сладко и напевно:
«Поведай, батюшка, кто мать мне? Ах, невмочь
Без нежных ласк ее грустить средь небосвода!
О, пожалей меня! Скажи мне, где она?!..»
Вотще! Молчит Перун. И я, не зная сна,
Брожу от сумерек вдоль нив и огородов,
Благословляя их, чтоб червь не трогал всходов.
Улыбка уст моих спокойна и грустна.
На ложе пурпурном, в доспех золотых
И шлеме блещущем с простершей крылья птицей,
Сижу задумчиво с секирою в деснице.
Синь пестрая знамен и вражьих и своих
Колеблется вверху. Везут отвсюду их,
Чтоб поместить в моей таинственной божнице…
На славный ретрский холм у редарей в столице…
Отсюда властвую, то яростен, то тих..
Щит с бычьей мордою и черной и рогатой
Мне украшает грудь — победы давней знак.
Из четырех голов лишь три унес мой враг…
С тех пор к моим ногам, в мой храм девятивратый[32],
Влекутся пленные, мне в жертву, супостаты,
И обезглавленным объемлет очи мрак.
Повсюду славится Арконский Святовит.
Его святилище знаменами одето.
Владыка грозных битв и благостного света,
В нем Дажбог и Перун одновременно слит.
Из дуба крепкого изваян, бог стоит,
Четверолик и строг. Десница ввысь воздета;
Огромный турий рог рука сжимает эта;
Мед сладкий раз в году туда бывает влит.
Старинный скифский лук другая держит длань.
Трепещут стрел его соперники Арконы
И ежегодную к ногам слагают дань.
Но если враг идет, — «Воспрянь, о бог, воспрянь!» –
Взывают ругичи толпой воспламененной
И Святовитовы выносят в бой знамена.
Святилище пышней едва ли видел взор.
По клену резаны, и божества, и птицы,
И звери, и цветы, вдоль стен моей божницы
В пестро раскрашенный переплелись узор.
Там в главной храмине стою я с давних пор,
Предвечной ночи сын, таинственной царицы,
Славянский древний бог, Триглав серебролицый…
Главу четвертую Перунов снес топор…
Ее весь день держу за длинные рога.
Но только смеркнется, я храм мой покидаю.
Конь черный ждет меня, и в поисках врага,
С кривой секирою в руках, я объезжаю
Всю землю Щетина от края и до краю,
Вперяя в тучи взор и в моря берега…
От любопытных глаз в святилище укрыт
Багряно-алою завесой, семиликий,
Испачкан птицами, но грозный и великий,
С мечом, подъятым ввысь, застыл я, Ругевит.
Семь запасных мечей на поясе висит
Вокруг дубовых чресл руянского владыки.
Но мне уже давно не слышны браней клики.
Страна вкушает мир, и бог войны забыт…
Забыт, но все же бог! И вещей думы полной
Как будто слышу там, где в берег плещут волны,
Размерный весел шум… Я знаю: час пробьет,
И полный викингов пристанет датский флот…
Короткий, жаркий бой… И улыбнусь безмолвно
Секире вражеской, что у колен блеснет…
Я — Припекало бог. Я красным петухом
Являюсь на костре с таинственным шипеньем
В купальном сумраке, и девы звонким пеньем
Меня приветствуют, украшены венком,
Лишь огненный мой лик для смертного знаком.
Умерших я дарю блаженством и забвеньем.
Я пепелю их прах. Меня с благоговеньем
Горячей кровью жертв кропят и молоком…
Но, ведомо жрецам: есть у меня иной –
Незримый лик. Все то, что на груди земной
Встает и тянется, горя желаньем темным
Соединения, — все движимо лишь мной!
Повсюду я разлит. Я и в цветочке скромном,
И в парах, скрывшихся по уголкам укромным.
В серебряной ладье по темным небесам
Над сонною землей плыву я одиноко.
Задумчиво вокруг мое взирает око.
Куда плывет мой челн — того не знаю сам.
Пусть вкруг меня горят и близко и далеко
Огни красавиц звезд. К зовущим их устам,
К знакомым мне златым и пышным волосам,
Ах, не влечет меня! Очей моих с востока
Не в силах отвести. В запретном терему
Там спит теперь Заря, царевна молодая.
Лишь минет ночь, она, улыбкой разгоняя
Туман, появится к восторгу моему.
Но деву с розовым лицом не обниму.
В ее сиянии я исчезаю, тая…
Сквозь окна моего хрустального дворца
И солнце видимо, и розовые зори,
И с удивлением бессмысленным во взоре
В них рыбы тычутся день целый без конца…
Давно я не видал веселого лица
И не плясал давно. И с дочерьми мне горе:
От рук отбилися, и в небе на просторе
Летают лебедьми, не слушая отца…
Того и жди теперь, что та иль эта дочь,
Не ведая о том, как люди вороваты,
Соскучась по воде, сорочку скинет прочь
И в первый пруд нырнет, но птичьей шкурки снятой,
На сушу вылезши, уж не вернет без платы…
И жди ее потом напрасно день и ночь!
Царя Морского дочь, люблю я в летний зной
Покинуть празелень подводного чертога,
Расплетши волосы, их посушить немного
И с пеной шумною сравниться белизной.
Прекраснее меня нет в море ни одной
Из царских дочерей. Отец нас держит строго,
Но жажда бросить взор на солнечного бога
Толкает властно всплыть над теплою волной.
Отца запрет забыт. Ликуя и смеясь,
Я, запрокинув лик, качаюсь в сладкой неге
И жду средь синих вод. Вот в неустанном беге
Своих коней летит по небу светлый князь.
Он надо мною!.. Плеск… Из золотой телеги,
Обрызган, выглянул, краснея и стыдясь…
За белой Лебедью, царевною морской,
Ты мчишься бешено. От твоего насилья
Спасаясь, вниз летит она, сложивши крылья…
Ты – вслед за ней, Орел. Но я мой лук тугой
Уже напряг. Стрела рассталась с тетивой
И, свистнув, понеслась. Сквозь водяную пыль я
Заметил, как ты вдруг метнулся над волной…
И без нырнувшей вглубь подруг ты в изобилье
Имеешь на небе. Любовь их так пылка…
К ним страсть излить лети! Но, раздирая тучи
Одежд их царственных, не забывай, Могучий,
Что не над всем, Перун, властна твоя рука.
И Лебеди не тронь! Иначе снова жгучей
Стрелы изведаешь полночного стрелка.
Нас много есть в полях. Мы сторожим межи,
В канавах прячемся, оберегаем нивы…
Кто помнит имена богини Севы, Жнивы,
Олены, Скирдницы, Овсяницы?.. Скажи,
Ты видел ли когда зеленчуков [37] во ржи,
По-человечески кричащих шаловливо?
А Деда Житного, бредущего лениво?..
В полдневный летний зной выдь в поле и лежи:
В кустах меж нивами, борясь с дремотой сонной,
И ты увидишь, как тропинкой потаенной,
Склонясь опасливо, колосьями шурша,
Пройдет полудница, так дивно хороша,
Что взор свой оторвать не сможешь ты влюбленный,
И будет тосковать по ней твоя душа.
Ни пыли выбивать, ни прясть, ни мыть белья,
Ни льна с пенькой чесать, ни вслед за бороною
Ходить, ни пол мести не позволяю я
В дни праздников моих, чтоб волосы, волною
До пят бегущие по телу за спиною,
Мне не пылили бы. Моих одежд края
Цветами вышиты. В венце, над головою,
Колосьев золото сплелось, блеск струя…
Весною зерна я вокруг незримо сею,
Внимаю дев мольбам. Их утешать умею.
В руках моих цветы. Несу их в сладкий дар
Людскому племени. Меня и млад и стар —
Все чтут. Я все дарю улыбкою своею:
И пашен борозды, и счастье юных пар.
