Года через три или четыре, когда Карпович сам стал старшиной, но на другой флотилии, где капитаном был Илья Ефремович, на Семеныча напали бичи, и он едва остался живым. Карпович догадывался, чьих это рук дело. Он с ними чуть позже встретился в рыбацком ресторане у бухты Диомид и расправился по-своему: беседовал один с пятерыми. И его беседа не понравилась. Они начали драку. А Василий Иванович перед этим выпил, от него толку было мало. Он в самый ответственный момент заснул на травке у ресторана и проснулся лишь тогда, когда Карповича уводили милиционеры.
Бичи охали, имели жалкий вид. В знак солидарности, не зная, что натворил его младший друг, Василий Иванович объявил себя тоже виновным, соучастником и отправился в КПЗ, но его на другой день освободили, а Карповича судили.
Настя тогда ждала ребенка и не работала. Это разрывало сердце Карповича, но беспокоиться пришлось недолго. Василий Иванович взял материальные заботы на себя и помогал Насте все те трудные месяцы, словно брат.
В конце концов Карповича оправдали, ибо не он был зачинщиком драки. И вот продолжает он с той поры рыбачить по сей день. В море восемь месяцев, на берегу четыре. И так из года в год. Сезон обычно начинался крабовой путиной у берегов Камчатки или у Аляски в Бристольском заливе. Затем в июле, в начале августа флотилия шла к берегам Японии, к острову Шикотан, ловить сайру. После сайры ловили сельдь, а в последние годы кальмаров. Ловили и красную рыбу, хека, минтая. К декабрю флотилия возвращалась во Владивосток.
Карпович так привык к Дальнему Востоку, что его уже не тянуло на родной запад, к берегам Черного моря, которое теперь представлялось ему озером, чуть ли не лужей с бесконечными пляжами и с тысячами отдыхающих. За добросовестную и долгую работу крабофлот дал Карповичу трехкомнатную квартиру в центре Владивостока. Тогда к берегам Тихого океана переехали и его родители. Карпович стал оставлять сына Федьку на их попечение, а на путину в море отправлялся вместе с Настей. В конце прошлого года во время ремонта базы он в гололед упал, лег в больницу и уже думал, что грядущий сезон у него поломается, но настал март, настала весна, и вновь его неудержимо потянуло в море, тем более, что на крабовую путину ушла и Настя, укладчица цеха обработки.
«Побуду на крабе вместе с Настей, — размышлял Карпович, — и вернусь на материк. Может, береговую специальность освою, может, в загранрейсы начну ходить. Хватит мне краба ловить».
Примерно так он решал уже не первый год, и капитан Илья Ефремович, зная это, посмеивался:
«Вы, Женя, морской человек, и так просто вас вода не отпустит. Впрочем, как и меня. Однако ваше дело…»
К удивлению многих, Карпович со своей неопытной командой начал путину неплохо и так же неплохо продолжал ее. Конечно, они не были первыми среди команд мотоботов, но ниже четвертого места ни разу не спускались. Так было, пока шел «малый» краб, первый месяц путины. На втором месяце пошел «большой» краб, изо дня в день. Он валил, что называется, трубой — неделю, вторую, третью… Потом начались штормовые дни. Работать стало очень трудно, даже если волнение на море было не сильным. Выносливый белорус Костя и тот утрами просыпался с ноющими мышцами и со страхом глядел в иллюминатор: нет ли за ним признаков очередного приближающегося шторма?
И вот настал этот день. День, в который завлов Валерий Иванович не один раз думал: «Скорее бы он кончился!» Иначе думал капитан. Илья Ефремович на своем веку повидал много вот таких тревожных, неопределенных дней, когда может неожиданно нагрянуть сильнейший шторм. И он думал так: «Я не дам себя захватить врасплох. Главное — вовремя дать команду мотоботам возвращаться на базу. Чтобы всех поднять на борт, закрепить боты, пока волнение будет шесть, ну семь, пусть даже восемь баллов. Ладно, образуется».
При всем своем уме, опыте капитан был несколько суеверен. И даже не то слово. Он любил прислушиваться к своему сердцу, с его помощью предугадывать будущее. Если на сердце легко, все образуется. Если тревожно, жди беды. Интуиция ни разу не подводила Илью Ефремовича.
И вот в девятом часу утра капитан спустился с мостика в свою каюту и сел в любимое кресло, преследуя единственную цель — послушать сердце. Для этого требовалось одиночество, умение расслабиться, отрешиться от забот, от земного. К этому времени к борту базы подходили все одиннадцать мотоботов, и каждый сдал требовательному приемщику крабов Савченко по отличному стропу, тысячи по полторы морских раков. Были вызваны рабочие всех служб обработки, зашумел заливаемый потоками морской воды завод и закружили около него мяукающие чайки — начался у них очередной пир.
Капитан просидел в кресле не более пяти минут, все глубже и глубже уходя в себя, и уже стал ему слышаться древний, как жизнь на земле, голос интуиции, но в каюту ворвался без стука бледный Валерий Иванович.
Капитан вздрогнул от неожиданности и резко спросил:
— Разве я звал вас или вы забыли правила приличия?
— Я пишу рапорт на ваше имя! — выдохнул завлов.
— Пишите, — сказал капитан, — и приносите, но прежде постучитесь в дверь моей каюты.
— Меня хотели ударить, — продолжал Валерий Иванович, — вот этой штукой. Тому свидетель приемщик крабов Савченко.
Валерий Иванович на вытянутых руках показал капитану железный прут, на одном конце которого была приварена четырехугольная металлическая пластинка. Это была обыкновенная бирка, с помощью которых Савченко метил стропы с крабами, устанавливая очередность отправки уловов на конвейер, ведущий в цех срывки панциря.
Илья Ефремович выслушал нехитрую историю. Оказывается, один из рабочих цеха обработки, подавальщик крабов, уговорил своего напарника «механизировать» процесс подачи крабов на конвейер. Напарник сел за лебедку и стал вытряхивать крабов со стропа с ее помощью, а это категорически запрещено, потому что в таком случае получается много брака. Это все равно, что вытряхивать яйца из ящика прямо на землю. Конечно, панцирь у крабов несколько крепче яичной скорлупы, но содержимое его шести лап такое же, как в яйце: жидкий полупрозрачный белок.
Уставшему от недосыпания завлову подобная подача крабов, которых с таким трудом ловят его парни, не понравилась, и он, взвинченный неопределенностью нынешнего дня, сделал резкое замечание рабочим. Один из них сказал, что плевать хочет на завлова, ибо подчинен начальнику цеха обработки. Он, как и завлов, был тоже взвинчен, но по другой причине. Он уже которую неделю работал по пятнадцать — восемнадцать часов в сутки, делал по три-четыре нормы и тоже очень устал.
Когда завлов заорал, рабочий в пылу спора замахнулся на него железной биркой…
— Значит, замахнулся? — спросил капитан, слегка улыбаясь.
— Замахнулся, — осторожно отвечал Валерий Иванович, — но его схватил за руку приемщик крабов Савченко.
Капитан продолжал улыбаться:
— Ну молодец Савченко, не ожидал от него такой решительности! А дальше что было?
— Я пошел к вам и говорю, что буду писать рапорт.
— Не надо, — с легкой улыбкой сказал Илья Ефремович, — вы погорячились и рабочий погорячился. Вы заорали, он замахнулся… Квиты!
— Да? Если бы не Савченко, я, быть может, уже в лазарете лежал бы, — возразил молодой завлов.
Капитан нахмурился и подумал о том, что у него и у всех на флотилии возбудимость выше нормы, но надо держаться, черт возьми! Держаться, стиснув зубы, и пример выдержки, мужества должен подавать прежде всего он, капитан, на которого с некоторых пор накатилась «полоса», но все равно она когда-то кончится. «Я, наверное, сейчас расплачиваюсь за все свои старые удачи, — подумал Илья Ефремович. — Их ведь у меня было много, тогда хорошо было! На «Никитин» шли лучшие рабочие, старшины. Всем хотелось быть рядом с везучим капитаном, а теперь… Люди неудачливых не любят, таков закон».
Ефимов нисколько не сердился на тех, кто покинул «Никитин» в трудное время. Это лично для него наука, урок на будущее. И прав он был, когда у него хватило мужества сказать на одном из заседаний партбюро: «Мы здесь мечем громы и молнии, осуждаем тех, кто увольняется от нас. Мол, они изменяют «Никитину». Нет, это свидетельство наших просчетов, слабой воспитательной работы в коллективе, который оказался жидким. Мы поддались одной, но не главной цели: выполнять и перевыполнять план, чтобы побольше заработать. А вот о том, чтобы воспитывать в людях особое, коммунистическое отношение к труду и создавать в коллективе такую нравственную атмосферу, чтобы никто жить без нее не мог, мы несколько забыли. И я в первую очередь осуждаю себя как капитана и директора».
И этот умница Петрович, председатель судкома, поддержал его тогда, сказал, что верно, надо начинать с нуля: создавать сплоченный, дружный коллектив из тех, кто есть, опираясь прежде всего на коммунистов флотилии. Будет очень трудно, но иного выхода нет; иначе «полоса» никогда не кончится…
